Редактор Вадим Засухин

© Анжелика Лавицкая, 2017

ISBN 978-5-4490-0632-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Как все
_{Соавтор: Евгений Вискарь}

 
Нам казалось: мы будем вечными,
Не проигрывать нам судьбе,
Мы других называли встречными,
Говорили им:
«Вы как все»;
Нарушали с тобою правила,
Вырывая себя из вод;
Но судьба (сука!) всё расставила:
Обыграл нас обычный сброд.
Ты и я вдруг внезапно – смертные,
Вдруг внезапно поднялись ввысь —
А там тоже всё – жутко серое
И воняет из-за кулис.
 

Проигрыш

Вдохновлены травой,

мы делаемся, как все.

И. А. Бродский «Чёрные города»

Они думали про себя: мы никогда не проигрываем. Просто однажды устали от рутины: она была так однообразна, как льющаяся из крана вода; из крана, который забыли выключить в ванной – и вот она лилась-лилась, перескочила на пол, затопила соседей, а теперь поднималась выше, чтобы затопить собой ещё и этих двоих.

Попытки вырваться из этого потопа предпринимались смехотворные: клуб по пятницам, тусовки на выходные – там эта вода, как считали они, не могла достать, и в эти часы они чувствовали себя свободными.

Правда, выдуманная свобода со временем перестала радовать: алкоголь больше не доставлял былое удовольствие, приходилось выпивать больше…

Больше, ещё больше.

Четыре дня в неделю она – уважаемый человек, знает всё и обо всём; он – тот ещё борец за справедливость (которую, кстати, редко удавалось найти, но он справлялся); а в остальные три дня – оба превращались в то, от чего в детстве тошнило, выворачивало наизнанку, и смотря на это (там, в далёком детстве), оба, хоть ещё и не были знакомы, говорили в голос:

– Со мной этого никогда не случится.

Вскоре три дня превратились в четыре. Потом в пять. В шесть. В семь…

В месяц.

В полгода.

А вода и не думала отступать: из-за сырости плесень и грибок сожрали стены, стала протекать крыша, тепло сменилось холодом – комната погрузилась во тьму.

Она уже не была уважаемой, но всё ещё знала всё и обо всём; он уже не добивался справедливости, так как знал (всегда знал!), что это – понятие относительное: её нет, и она есть.

Тёмными тенями они бродили по своим комнатам, вползали в кухню, и только белые просветы рассыпанного на стол порошка могли их оживить и одновременно уничтожить; особенно когда его перестало хватать: она могла вцепиться ему в лицо своими острыми ногтями, чтобы вырвать у него из-под носа эту полоску белизны; он мог оттолкнуть её так, чтобы она встретилась со стеной, видимо, рассчитывая, что тьма, в которую погрузилось их убежище, – поглотит её раз и навсегда.

Внезапно пропала и белизна: она перестала появляться, её неоткуда было взять, знакомые, которые могли бы её достать, – вдруг пропали, забрав с собой последнюю надежду.

Она умоляла его достать и спасти их обоих, он в это время превращался в беспомощную выцветшую тень: слабее обстоятельств, но сильней той, которая просила о помощи.

– Заткнись! Заткнись! Заткнись!

Она зудила, как и его желание: найти и спастись, от этого он боялся стать ещё слабее, потому пока хватало сил заткнуть её – снова и снова отправлял её в стену, пока и эти силы его не покинули – в тот самый момент, когда она вдруг замолчала.

– Не оставляй меня! Слышишь! Не оставляй!

Он тащил её к окну, надеясь снова увидеть её лицо – лицо человека, той, которая всегда была рядом, а не той тени, в которую она превратилась вместе с ним.

В окно уже рвался рассвет. Как же они оба когда-то давно любили встречать рассвет: предрассветная прохлада, розовеющее небо, гаснущие далёкие звёзды, ожидание появления самой яркой, самой долгожданной звезды, которая рассеет тьму.

Она дышала. Он усадил её на подоконник и присел рядом – так они всегда делали, пока не превратились в тени. Она открыла глаза и отвела взгляд к окну.

– Сегодня наступило двадцать шестое?

Он хотел было посмотреть на календарь, но в голове само собой всё посчиталось – двадцать шестое.

– Да, – ответил он, облегчённо вздыхая и закуривая: она его не оставила.

– День борьбы с наркотиками, – усмехнувшись, сказала она, не отводя взгляда от неба за окном.

– Они победили, – опустив голову, ответил он.

Жрать, бухать, забыть
_{соавтор: Ирэна Денидова}

«Красная-красная кровь —

Через час уже просто земля,

Через два на ней цветы и трава,

Через три она снова жива.

И согрета лучами звезды

По имени Солнце».

В. Р. Цой

– Сейчас бы «Heineken», а не вот это вот всё, – Ира смотрит в окно и выпускает сигаретный дым, запивает свою дозу никотина кофе; в голове гудит – это первая сигарета нового дня, первая чашка кофе; сон нехотя отлипает, но Ира с удовольствием бы вернулась в кровать и накрылась бы с головой одеялом, чтобы вновь настала тьма.

– Что, всё? – Неля так и сидит на подоконнике, не отрывая взгляд от того, что происходит внизу, ниже на семь этажей: солнце вновь озарило муравейник, и муравьи выбежали в поисках… Чего? Ей бы лупу, чтобы поджечь эту движущуюся массу.

– Ехать надо, а там опять всё серое, грязное, тучи, облака, – Ира отходит от окна, тушит сигарету в пепельнице, проходит к раковине, чтобы вымыть свою чашку из-под кофе.

– Ну, не знаю, – усмехнувшись и спрыгнув с подоконника, говорит Неля, – представь, что кто-то другой хочет быть фотографом и жить в Питере. Так что не ной и пиздуй давай.

– Бодрящий пинок, с тобой не суициднешься, – Ира домывает кружку, выключает воду. Нужно идти в душ, но вместо этого, зная, что опоздает, она садится за стол и снова закуривает.

– А ты ещё и суициднуться хотела? – Неля тоже садится за стол, но курить, пока нет желания. – А как? С моста? Газ? Вены? Окно?

– Не дождёшься, – Ире становится смешно, она и сама не знает почему. Они так часто говорят о смерти, что в неё уже не верится, все разговоры о ней превратились в утренний анекдот.

– Просто нужно определиться: день рождения готовить или похороны? – откинувшись на спинку стула, продолжала Неля. – Что надеть сегодня: чёрное или чёрное-чёрное, какое лицо нарисовать, какие мысли и слова подготовить для себя и для остальных.

– А вот интересно, – немного помолчав, продолжила Ира, – похороны в днюху. В свою. Так подгадать, чтобы похоронили именно в днюху. Прикольно же? – она смотрит в одну точку, смутно представляя, как такое может произойти; лёгкость подступает, но воображение не хочет вырисовывать ничего подобного, потому и лёгкость тормозит на половине пути.

– По-моему, прикольнее умереть в день рождения, – донёсся до нее голос Нели. – И чтобы это было внезапно, – голос стал намного ближе, Ира вернулась из своего воображения. Неля уже курит, но почему-то смотрит на серую стенку, которая напротив стола. – Внезапно для остальных, – продолжает она. – Они такие приходят в предвкушении бухла и праздника, а ты сдохла. И их мысли: «Бля, я последний отгул взял ради этого» или «Так хотелось сегодня нажраться, а тут это»; ну, и самые простые: «Что?!», «Зачем?!» и «Ааааааа!».

– Ну, а те, кто считаются самыми близкими, носятся такие, делают вид, что им не пофиг, – она почему-то представила Нелю, хотя и была уверена, что эта носиться точно не будет, поэтому в голове быстро возник образ мужа – этому придётся.

– Да-а-а! – почти восхищаясь, тянет Неля. – «Вызовите скорую!», а кто-то пускается делать тебе искусственное дыхание, массаж сердца; до них ещё не доходит или уже дошло, но героя построить из себя надо!

«Макс тоже этого делать не будет», – думает Ира.

«Ты бы так и сделала», – думает Неля.

– И вот приезжает скорая, – Ира выходит из-за стола, чтобы заварить кофе себе и Неле, – вызывают ментов. Все эти должностные что-то пишут; а эти, гости, – «гости» Ира выкрикивает; она терпеть не может гостей. – Гости все плачут, кому-то становится плохо, – продолжает она, повернувшись к Неле спиной. – Кто-то вообще труп видит впервые, а кто-то: садится тихонько за стол и выпивает, якобы он так успокаивается. Тихо так, чтобы никто особо его не заметил.

«Макс сделает именно так», – думает Ира.

«Тебе станет плохо», – думает Неля.

– Тебя увозят, а эти… гости, – Неля усмехается, произнося слово «гости», – какого хрена они вообще приходят? – Гости всё равно садятся за стол. Во-первых, не пропадать же добру и последнему отгулу; во-вторых, кто-то вообще сегодня не ел; в-третьих, лицемерное: «Помянём! Ей бы наши кислые мины не понравились!»; а в каждом тем временем честная (потому и мерзкая) тётка из булгаковского МАССОЛИТа говорит: «Ну, мы-то живы».

Ире снова становиться смешно; она ставит на стол две чашки кофе; Неля тушит сигарету: кофе она любит так же, как Булгакова.

– А со мной поехал последний герой! – в голове Иры даже строчка из песни возникает, но чёрт его помнит, кто это раньше пел. Раньше. Она тогда и о Питере-то не мечтала. Она запивает эту мысль кофе. Неля ждёт интересного продолжения. – Ну, он просто считает, что он был мне ближе всех остальных; ему не охота, на самом деле, но другие потом скажут, подумают. В общем, все неприятные процедуры достались ему.

«Ему? Почему не ей?» – удивляет Неля.

«Тебе», – глядя на Нелю, мысленно и уверенно говорит Ира.

– А потом и он уехал. – «Вторая сигарета подряд», – снова закурив, думает Неля. – А ты – попадаешь на стол патологоанатома, он такой там пилит, режет, вскрывает, смотрит, и говорит: «Тю! Инфаркт!», и зашивает обратно.

– И с этой минуты я просто кусок замороженного мяса, которое ещё и в землю закопают, и ебучий крестик над моей грядкой поставят, – Иру раздражает не столько слово «мясо», сколько тот факт, что крестик обязательно будет, самый настоящий, деревянный, с табличкой. Так принято, и плюнут все и каждый, что Ира считает себя сейчас атеистом и ненавидит всё, что связано с коммерческой духовностью.

– Не гони коней! – выпуская дым, говорит Неля. Где-то над головами прозвучал голос Высоцкого. – Ещё два-три дня соплей, слюней над твоим куском мяса лить будут, оденут в похоронный костюм, а бабам (плевать, что они тебе никогда не шли, так положено!) повязывают платок на голову, – кони понеслись, стук копыт над головами, а Неля продолжает: – У всех по очереди случается истерика, двери пока ещё твоего дома открыты, приходят все. Им не то чтобы в кайф; ну, так вот просто надо: цветы принести, у гроба посидеть, слезинку выдавить. А те, которые близкие, они вообще должны быть пиздец в слезах. И они это знают, – Неля указывает на Иру, словно и не с ней сейчас говорит, – и все это знают! – кони остановились; Неля помолчала и продолжила, но уже тише: – А они не в слезах, они вообще ничего не чувствуют – и скорее бы это всё кончилось.

– А хоронят в обед же обычно, – подавив грустную улыбку, продолжила уже Ира. – Все хотят жрать. Захудалая кафешка заказана, там бухло, жрачка, но нельзя-я-я-я! – в голове возникает образ клоуна, которому второй говорит, что вообще ничего нельзя. Ира помнит, как они вместе с Нелей хохотали, когда этот, которому всё нельзя, потом заявил: «Зя-я-я!». – Меня ещё не закопали, – вернувшись из мыслей, закончила она; ощутив, что действительно: не закопали, вот она – за столом в кухне.

– И закапывают быстро, – Неля наклонилась ближе к Ире, почему-то решила говорить шёпотом, но шёпот быстро стал превращаться в голос, и в очень громкий голос, до самого последнего слова, – и самых истеричных прям под руки и в машины. «Жрать! Жрать! Жрать!», «Бухло! Бухло! Бухло!», «Это и со мной случится, и вон с тем, и вон с той, но не сейчас». «Жрать», «Пить», «Жрать», «Пить», «Забыть!»

«Круто сказала, – но Ире становится страшно: как быстро они всё забудут. – Но я там не совсем одна. Я же часть? Часть мира?»

– А ко мне уже черви там, жучки ломятся, потому что им тоже надо жрать и пить. И, может быть, даже что-то забыть, – Ира довольна этой мыслью: она сольётся с природой, станет пищей, травой или даже деревом.