© Шевченко А.В., 2026

© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2026

Космическая ночь
Рассказы

Семейный портрет

Да, красивые они! Одежда хороша, и лица тоже. Если кто не знает, то перед нами семья Яковенко.

Вот видите – мужчина стоит в строгом костюме и с серьёзным выражением лица? Это Виктор Михалыч, отец семейства, патриарх, хе-хе. Достойнейший человек, инженер-конструктор – он по приборостроению спец, жёсткий, но не жестокий в отношении близких. Знаете, Виктор Михалыч был всегда очень требователен к себе: вставал в шесть утра, делал зарядку, завтракал, ехал на работу, на предприятие, занимался с предельной усидчивостью чертежами, позже всех с работы всегда уходил – за порядком следил, проверял за всеми и сам всё закрывал-выключал, – а как домой возвращался, то детям с домашней работой помогал. Ну с математикой всякой особенно, с физикой, если вопросы возникали. Даже по дому находил время убираться, чтоб жене не тяжко было на хозяйстве быть. Золотой человек наш Виктор Михайлович! Но поскольку он как раз и был с собой так строг, то право имел и к другим требования высокие предъявлять. На работе, помню, с начальством мог ругаться. Однажды Виктор Михалыч обнаружил, что размеры на чертеже не сходятся. Наверное, спроектировали на авось, вот оказия и случилась. Ну Яковенко зорким глазом заметил косяк, а начальство-то чертёж одобрило. Взбеленился тогда Виктор Михалыч, пошёл в высокие кабинеты. Говорил, мол, как допустили такую неточность, у нас же на космические ракеты всё идёт! А потом руками разводят, от чего «протоны» разные падают. Как же им не падать, если на стадии проектирования ошибки заложены? Ну начальство слов подобрать не может, а что тут и скажешь: уличили ведь, что документы не глядя подписывают. Нет, оспорить, конечно, пытались, но Яковенко – мужик упёртый: если задело что-то, до конца пойдёт, пока проблема не исчезнет. Не получилось с боссами на предприятии – идти надо выше, в министерство. Подробностей уж не знаю, но кавардак такой пошёл, что дирекцию предприятия сменили! Конечно, не Яковенко назначили, однако человека более достойного на такой высокий пост найти невозможно.

Как упоминала, Виктор Михалыч был принципиален во всём. Не исключением были и семейные отношения. К примеру, я не знаю ни одного мужа, который бы хоть разок не заглядывался на чужих женщин, но для Яковенко существовала лишь Катерина Иванна, которая любила его до самозабвения. Виктор Михалыч не был силён к чувствам, для этого он был слишком холоден, но упрекнуть его в нелюбви точно нельзя. Любой каприз супруги был бы всегда удовлетворён, любая просьба была бы исполнена. К счастью Яковенко, Катерина Иванна не была эгоистичной и разбалованной женщиной, чьи желания могли выходить за грани разумного, поэтому каждый в этой паре всегда знал то, что нужно другому. Катерина Иванна на фото выглядела в меру полной и добродушной женщиной – у меня она невольно ассоциируется с мадам Мегрэ. Катерина Иванна работала педиатром, она обожала детей, поэтому своим долгом считала оказание им посильной помощи и их лечение. Катерина Иванна могла дежурить в ночные смены, но ей даже такие будни доставляли радость, ведь рядом были маленькие пациенты, которым в любой момент могло стать плохо, и она бы им помогла. Злые языки могли бы сказать, что Яковенко испытывала скотскую радость, когда ребёнок мучился от боли, но это было бы неправдой: если дети плакали, то Катерина Иванна плакала вместе с ними, если смеялись – она смеялась тоже. Катерина Иванна была не просто врачом: она забирала боль из организма на некотором, скажем так, ментальном уровне. Звучит антинаучно, но ребята рассказывали, что после её касаний боль утихала. Нельзя сказать, что детские воспоминания есть надёжный источник, но в своём рассказе я не могу его не привести.

Правда, один случай из своей практики Катерина Иванна вспоминать не любила. Был у неё пациент, маленький мальчик Федя Годков, эдак пять-шесть ему было, и поставили ему страшный диагноз – рак мозга. Яковенко сильно переживала за Федю: она слишком остро воспринимала чужую смертельную болезнь, ведь лечить было поздно – последняя стадия рака. Мальчик медленно чах, угасал – он всё более становился тенью, а не человеком. Катерина Иванна чувствовала, что скоро смерть придёт за ним. Она внимательно следила за дуновениями ветра, будто видела в них шелестения савана. Доктору не было страшно – она не в первый раз видела смерть ребёнка, но такой медленной и мучительной она никогда не наблюдала. На лице Феди оставались глаза, которые упрямо смотрели в мир, для них не предназначенный. Мальчик и не догадывался, какие ждут его невзгоды или радости, но понимал, что всё упущено. Детская отрешённость – вот что вызывает мурашки: лицо, которое никогда не улыбнётся; зубы, которые никогда не покусают яблоки и груши; бесцветные губы, к которым никогда не прикоснётся девочка. Пусть в документах стояло пять лет, но перед нами был столетний старик: маленький, морщинистый и болезненный, апатично смотрящий на мельтешение врачей, медсестёр и даже родителей. Лишь бы исчезли боли, лишь бы был покой! Всё равно, где лежать, только дайте возможность перестать страдать! Ребёнок пугал своей серьёзностью Катерину Иванну. Потухший взгляд флегматично упирался в Катерину Иванну, он чего-то ждал, но не мог определиться с этим. «Возьми, возьми подушку и задуши меня!» – вот что приходило на ум женщине, когда вглядывалась в Федю.

Федя умирал – этого нельзя было остановить. Впрочем, можно было только облегчить угасание. До его последнего дня Катерина Иванна сидела рядом, рассказывала сказки и весёлые небылицы. Она была замечательной рассказчицей – Феде очень нравились её истории, он просил ещё и ещё. Кроме того, мальчик любил задавать доктору самые разнообразные вопросы, от самых простых до самых сложных. Однажды он спросил: что такое жизнь и почему она не бесконечна? Катерина Иванна опешила и промолчала: она не знала ответа, как, в общем, и никто. Да, можно вдаваться в пространные рассуждения о предназначении, Судьбе и Боге, но не глупость ли это всё? Не бесполезна ли такая софистика, которая приносит лишь немного жвачки для мозга? Но ребёнок позже и не вспоминал про этот сложнейший вопрос: я думаю, он сам понял, что не будет ответа. Проходили дни, а смерть подступала всё ближе. Было воскресенье, кажется, октябрь, когда деревья переставали скрывать свою наготу и утро пахло сыростью. Федя решил немного вздремнуть днём, закрыл глаза и заснул. Он был прекрасен, напоминал Иисуса – так вспоминала Катерина Иванна – мудрого, спокойного и всевидящего. Вдруг дыхание остановилось, сердце перестало работать, а на лице застыла незаметная улыбка покоя. Федя умер тихо, не метался по кровати. Катерина Иванна была убеждена, что мальчик оказался на небе и играет Богу на свирели: она была очень набожной женщиной, но удивительно, что никогда не ханжествовала. Катерина Иванна плакала, а кожа была такой же меловой, как у Феди. После больницы она вернулась домой и долго смотрела в одну точку. Ни муж, ни дочери не беспокоили её: они всё понимали.

Кстати, о дочерях: они ж тоже на портрете имеются, старшая Лидочка и младшая Верочка. Лидочке здесь четырнадцать лет, в восьмом классе. Смоляная коса до пояса спускается, по-змеиному струится по летнему сарафанчику, а глаза какие у неё – вечно светящиеся. Даже на поминках такой карий взор оставался бы лукавым, и не потому, что девочка могла зло насмехаться над покойником, а потому, что такой прищур был дан природой. Пропорции её лица не обозвать правильными: если взять каждую чёрточку по отдельности, то она будет некрасива и даже убога, но в соединении лицо было восхитительным. Говорили, что одноклассники за ней всё пытались ухаживать, однако Лидочка не интересовалась какими-либо влюблённостями: она любила учиться и всё свободное время уделяла урокам. Особенно много девочка изучала биологию и химию, ведь она думала стать либо микробиологом, либо врачом – пойти по маминым стопам. Но не подумайте, что Лидочка была замкнутым ребёнком, отнюдь: она любила не только науку, ей было всё интересно изучить и пощупать. Многие обращают внимание на то, что современные дети чаще спросят «зачем», а не «почему». Лидочка была абсолютной противоположностью: она обладала аналитическим умом, могла сопоставлять разные вещи и выводить из сопоставлений новые определения и законы. Она сама по себе являлась символом вечного поиска истины, доказываемой и неопровержимой.

У Лидочки было много подруг, они ещё учились с ней в музыкальной школе. Девочка занималась фортепиано, и она прекрасно прочувствовала инструмент. Если многих детей начинает тошнить от звучания классики после прохождения музыкалки, то Лидочка получала огромное удовольствие от исполнения великого музыкального наследия. Она любила Шуберта, Шумана, Листа, Шопена, находила в них романтическую меланхолию, которая вдохновляла и потрясала её. Когда я ходила в гости к Яковенкам, то всегда сидела, раскрыв рот, и внимала клавишным переливам, безупречным перебеганиям тонких пальцев. Сколько было чувств и эмоций в этой игре! Я никогда вживую не слышала подобного. Лидочка – талантливая пианистка, это могу точно сказать. Её хвалили учителя. Интересно, что у детей редко бывает чувство зависти, ну кроме тех случаев, когда подзуживают родители. Другие девочки хотели так же научиться играть, поэтому они приходили к Лидочке, и по всей квартире раздавались звуки фортепиано. Родители одобряли, да и сами старшие Яковенко обожали классику.

Тот же Виктор Михалыч очень трепетно относился к Рахманинову, особенно ценил Первый концерт, а Катерине Иванне был ближе Сен-Санс: он виделся ей проще и естественнее. У Сен-Санса она выделяла «Карнавал животных» и «Пляску смерти» как самые впечатляющие произведения. Лидочка играла маме Сен-Санса, а вот папе Рахманинова она сыграть пока не могла: уж больно он сложен, однако со временем, я уверена, девочка совладала бы и с его гениальными творениями.

Вы ошибётесь, если решили, что семья Яковенко в полном составе боготворила классическую музыку. Отнюдь, они слушали, во-первых, почти все жанры, а во-вторых, один человек ненавидел скрипку, пианино и прочие оркестровые инструменты. Этим человеком была Верочка. Она демонстративно выходила из комнаты, когда Лидочка разучивала «Времена года» Петра Ильича, потому что музыка мешала ей думать. Верочка обожала рисовать, это было главным занятием в её жизни. Девочка действительно потрясающе писала пейзажи: как вспомню её зарисовку осеннего леса, так и млею. Но Верочке было мало натуры – ей были нужны фантастические миры, о которых она грезила. Её мысль плыла от одних миров к другим, причём все были весьма разнообразны: в одном лишь разумные камни и деревья, что играли в прятки между собой, в другом – одни дети, которые строили города и осваивали новые земли. Это ещё только то, что она мне лично рассказывала или показывала на картинках, но воображение точно у неё было богатым. Верочке была нужна тишина для рисования, а тут на клавиши жмут, поэтому она и покидала комнату, когда Лидочка начинала играть. Именно в тишине обдумывались самые яркие сказки, а потом отображались на холсте со всей старательностью хорошего девятилетнего ребёнка.

С полной серьёзностью Верочка готовилась поступать в Суриковское училище, ведь её мечтой было стать новой Бертой Моризо, а может, и того круче. В девочке сочетались как скромность, так и амбициозность: Верочка представляла себя великой художницей, чьи работы будут висеть в Галерее Тейт или Музее Помпиду, но в то же время ей казалось, что любые попытки творчества лишь никому не нужная мазня, не достойная внимания. Родители успокаивали Верочку и говорили, что ей не следует волноваться и всё будет отлично. Виктор Михалыч и Катерина Иванна поддерживали дочь в её художественных начинаниях, поскольку подавлять любую активность, направленную на созидание, родители считали неправильным.