«Мы – буквы в книге, которую пишет пустота. И каждая глава заканчивается тем, чего никогда не начиналось».

– Орфаэль, Хозяин Пробелов.

Эхо

«Мы – буквы в книге, которую пишет пустота. И каждая глава заканчивается тем, чего никогда не начиналось».

– Орфаэль, Хозяин Пробелов.

Они не хоронили своих мертвых здесь. Не смели. Земля Санктуария была ненасытным ртом, и кости, брошенные в ее чернозем, прорастали когтями, клыками, шипами—чем-то, что не принадлежало ни живому, ни мертвому. Но Еретица знала: под слоем грязи и пепла здесь лежали не кости. Здесь лежали слова. Первые слова, которые боги прошептали в пустоту, прежде чем та начала рожать миры. Она стояла на краю пропасти, где когда-то билось сердце Храма Первого Клина. Теперь от него остались лишь обломки, вросшие в скалы, как заноза в гниющей плоти. Камни храма дышали. Медленно, тяжело, словно легкие, наполненные жидким мраком. С каждым выдохом из трещин выползали насекомые—не жуки и не пауки, а нечто среднее между буквами и существами. Их хитиновые спины были покрыты письменами, которые жгли глаза.

«Ты опоздала», —прошипел ветер, обвивая ее шею.

Но она знала—это ложь. Время здесь было зверем с перебитыми лапами. Оно ползало по кругу, оставляя кровавый след на камнях. Она видела отголоски прошлого: тени жрецов, падающих на колени, их рты, разорванные в крике, когда божественный клин—первое оружие, выкованное из страха—рассек их души. Видела, как стены храма плакали смолой, а из слепых окон лилась музыка, от которой сходили с ума целые города. Ее руны загорелись. Боль была знакомой—как будто кто-то водил раскаленным шилом по костям, выцарапывая новые символы. Она не сопротивлялась. Ее тело давно перестало быть ее. Оно стало пергаментом, на котором писали те, кто старше демонов. Те, кого даже Праматерь Лилит боялась назвать по имени. Из пропасти поднялся запах—сладкий, как разлагающиеся фрукты, и резкий, как ржавое железо. Воздух заколебался, и она увидела ее. Лестницу. Не из камня или дерева—из спрессованных теней, скрученных в спираль. Ступени были зубами, вонзенными в плоть неба. Она знала, куда вела эта лестница: в Чрево, место, где спали боги до того, как им приснились миры. Но прежде чем сделать шаг, она обернулась. Твари уже окружали ее. Те самые—с вывернутыми суставами и ртами, полными тишины. Они не нападали. Они… кланялись. Их спины ломались с хрустом, головы ударялись о землю, а пальцы, длинные как шила, чертили в грязи те же руны, что горели на ее коже.

«-Пришло время», – сказала она, и голос ее был похож на скрип двери в заброшенной усыпальнице.

Потом шагнула в пропасть. А далеко внизу, в глубине, что-то зашевелилось. Что-то с зубами длиннее вечности. Лестница гнулась под ее весом, как хрящ под лезвием ножа. Каждая ступень оставляла на ее ступнях шрамы-символы, которые тут же начинали дымиться, впитываясь в плоть. Воздух густел, превращаясь в сироп из предсмертных стонов. Она спускалась вглубь, но чувствовала—это не падение, а перерождение. Как если бы ее тело разбирали на части, чтобы собрать заново, вставив между костей страницы запретных гимнов. Внизу тьма зашевелилась. Сначала она приняла это за иллюзию—глаза здесь лгали чаще, чем язык священника. Но нет: стены Чрева пульсировали, обнажая прожилки мерцающей синевы. Они бились в ритме, от которого зубы скрипели, пытаясь перемолоть собственные корни. А между ними—фигуры. Застывшие, как насекомые в янтаре, но живые. Очень живые. Один из них повернул голову. Человек? Нет. Чудовище? Тоже нет. Это было нечто вроде незаконченной иконы—очертания тела, лица, рук, но все расплывчатое, будто художник стер детали тряпкой, смоченной в желчи. Его рот открылся, и Еретица услышала… Не звук. Вкус. Медный привкус страха на языке, жжение гноя в ноздрях, чесотку под кожей, будто кто-то выводил иглой надпись: «ТЫ НЕ ДОЛЖНА ВИДЕТЬ».

–Я уже видела, – прошептала она, и язык ее обуглился от слов.

Существо рассыпалось в прах, но его смех остался—вибрирующий гул в костях. Она шла дальше, а Чрево раскрывалось перед ней, как цветок из жил и слизи. Теперь она различала структуру—это был не тоннель, а горло. Миндалины из обсидиана дрожали по бокам, цепляясь за нее волосками-спорами. Где-то в глубине булькало, и с каждым звуком руны на ее коже меняли цвет. Алый. Фиолетовый. Цвет вороной крови под луной. И тогда она увидела. Оно висело в центре, огромное, как падшая звезда, но лишенное формы. То пульсирующий шар из щупалец, то клубок спиралей, режущих пространство как ножницы пергамент. Его поверхность была покрыта… нет, не глазами. Зеркалами. Миллиардами осколков, в каждом из которых отражалась она сама—но иная. В одном—скелет, обтянутый кожей из молитв. В другом—демон с крыльями из детских костей. В третьем—богиня с пустотой вместо лица.

–Дитя Прорыва, – прорычало(запело/заплакало) Оно, и Еретица упала на колени, потому что ее кости вдруг вспомнили, что когда-то были прахом. – Ты пришла оплатить долг плотью.

Она попыталась вдохнуть, но воздух стал плотным, как стекло.

–Я… – голос рассыпался, как трухлявое дерево.

Оно приблизилось. Не телом—само пространство сжималось, подталкивая кошмар к ней. Зеркала-осколки начали плавиться, стекая вниз серебристыми слезами. Там, где они касались пола, вырастали руки—сотни, тысячи—с пальцами из перьев и когтей.

–«Ты носишь письмена Распада», – сказало оно, и теперь голос звучал изнутри, выворачивая кишки. – Но, чтобы открыть Дверь, тебе не хватает…

Одна из рук рванулась вперед, пронзив ее живот.

…ключа.

Боль была иной—не огонь, не холод. Это было как вдеть нитку в иглу, когда нить—твоя собственная нервная система. Еретица взвыла, но звук утонул в слизи, хлюпающей под ногами. Рука выдернулась обратно, сжимая в кулаке что-то черное и пульсирующее. Ее воспоминание. Нет—то, что скрывали воспоминания.

Обрывок видения: она, маленькая, стоит на коленях в храме, где вместо алтаря—трещина в полу. Из нее доносится шепот. Мать (была ли это мать?) толкает ее вперед, плача кровавыми слезами. «Пей, дитя, пей свет тех, кто был до…»

Оно рассмотрело украденный кусок ее души и… засмеялось.

–Так вот откуда запах святости в твоей гнили, – прошелестели зеркала, и вдруг все осколки показали одно: девочку, пьющую из трещины черный дым. Дым обвивает ее, входит в уши, глаза, утробу.

Еретица затряслась. Теперь она помнила.

–Ты-сосуд, – продолжило оно, – но не для того, чтобы хранить. Чтобы разбиться.

Руны на ее коже вспыхнули одновременно, выжигая на полу круг из пепла и печатей. Воздух наполнился звоном—как будто кто-то ударил в колокол, спрятанный за гранью реальности. И Дверь открылась. Прореха, из которой хлынул… не свет. Не тьма. Нечто третье, от чего у Еретицы мгновенно лопнули капилляры в глазах. Она видела сквозь пелену крови: фигуры, движущиеся там, в ином. Существа, для которых демоны—всего лишь бледные тени.

Лилит была права.

Инариус был прав.

Все они были слепыми червями, ползающими по трупу истины.

–Войди, – сказало оно, и это не было предложением.

Еретица шагнула.

А Санктуарий, далеко наверху, взвыл в родовых муках. Тьма за Дверью была живой. Она обволакивала Еретицу, как пуповина, питающаяся ее страхом. Но прежде чем существа из Иного смогли вцепиться в ее плоть, пространство вздрогнуло, и из трещин в реальности выползли они. Лилит явилась первой. Ее крылья, некогда белые как лунный свет, теперь напоминали сломанные мачты корабля-призрака—обугленные, покрытые язвами, из которых сочилась субстанция, похожая на стихи. Лицо Праматери было маской из совершенства, но за ним шевелилось нечто—сотни крошечных ртов, повторявших каждое ее слово на забытых языках.

–Дитя моего семени, но не моей крови, – ее голос был лаской, оставляющей шрамы. – Ты несёшь в себе искру Того, Кто Предшествовал. Отдай её мне, и я сделаю тебя…

–Богиней? – перебила Еретица, выплевывая клок черных волос – Или удобрением для твоего нового сада?

Лилит засмеялась, и звук этот заставил треснуть один из зеркальных осколков в Чреве.

Инариус возник из света—но это был свет прокаженного, желтый и вонючий. Его доспехи, некогда сиявшие божественной славой, теперь ржавели, впитывая грехи Святилища. Лицо ангела было скрыто за вуалью из живых цепей—каждое звено звенело проклятиями.

–Закрой Дверь, – прохрипел он, обращаясь к Еретице, но его взгляд буравил Лилит. -Или я вырву твое сердце и брошу его в бездну.

–Ты пытался сделать это и раньше, помнишь? – Лилит провела пальцем по воздуху, и между ними вспыхнула рана—разрез, из которого хлынули крики погибших в Вечной Битве. – Ты проиграл.

Еретица отступила, чувствуя, как руны на ее коже воспламеняются от близости двух древних врагов. Но тень—нет, тени—уже ждали своего часа.

Деккард Каин вышел из мрака, опираясь на посох, обмотанный пергаментами из человеческой кожи. Его глаза—вернее, пустые впадины, где когда-то были глаза—следили за ней через дымку времени.

–Ты читала «Книгу Адамаста», девочка? – кашлянул он, и из горла вырвался рой жуков с крыльями из пергамента. – Нет? Тогда слушай: то, что ты называешь Дверью—это не выход. Это пасть.

–Мудрец-червь, – Лилит повернулась к Каину, и ее крылья расправились, отбрасывая тени с когтями. – Ты все еще носишь в себе семя Тираэля?

Каин не ответил. Вместо этого он разорвал один из свитков на своем посохе. Бумага взорвалась пеплом, сложившимся в знак—глаз внутри треугольника.

–Они идут, – прошептал он, и Еретица поняла—он говорит не о демонах.

Андриэль, Созидательница Боли, просочилась сквозь Дверь первой. Ее тело—шедевр извращенной геометрии: конечности, сросшиеся под невозможными углами, лицо, утонувшее в паутине жил. За ней, волоча за собой цепи из спрессованных душ, возник Дюран, Палач Вечности, чье тело было гигантским гробом с сотней рук, держащих топоры из осколков времени. Лилит улыбнулась, и ее рот растянулся до ушей.

–Теперь начинается настоящая служба.

Инариус взревел, и его цепи ожили, превратившись в змей с головами ангелов. Каин отступил в тень, бормоча заклинание, которое заставляло его старую плоть отслаиваться, обнажая нечто… сияющее. Еретица стояла в эпицентре. Руны на ее коже теперь светились белым жаром, плавя плоть и высвобождая то, что спало внутри—сущность, старше Лилит, старше самого Санктуарий.

–En nephalem, – прошипела Лилит, и в ее голосе впервые прозвучал страх.

Но было поздно.

Еретица подняла руки, и Дверь… схлопнулась. Нет—она свернулась, как кожа вокруг раны, затягивая Андриэль, Дюрана, саму Лилит и Инариуса в клубок искаженной плоти. Каин, вернее, то, что им притворялось, рассыпался в прах, шепча: «Ложь… все ложь…» Когда все закончилось, Еретица упала на колени. Перед ней лежал только один предмет—кристалл, черный как пропущенное слово в молитве. Из глубины Чрева донесся смех Того, Кто Предшествовал.

–Ты думала, это конец?

А далеко наверху, в Санктуирии, первый камень Кафедрального Собора Лилит начал кровоточить. Черный кристалл лежал у ее ног, холодный и бездыханный, но Еретица чувствовала его пульс—глухой, как удары сердца подземного исполина. Он не отражал свет. Он пожирал его, оставляя вокруг себя ореол искаженного пространства. Казалось, сам воздух стыдился соприкосновения с ним, обтекая кристалл волнами, будто жидкость вокруг раскаленного железа.

–Ты не можешь не взять его, – прошептало Чрево. Стены сомкнулись, выталкивая ее к артефакту. – Он твой. Как ты—его.

Она протянула руку, и в тот миг кристалл ожил. Боль. Не в пальцах—в душе. Воспоминания, которые не принадлежали ей, хлынули, как гной из вскрытого нарыва. Она видела:

Древний храм, построенный из костей драконов. Жрецы в масках из человеческих лиц, склонившиеся над алтарем, где вместо святыни лежал осколок—точно такой же кристалл. Они пели, и их голоса сплавлялись в единый стон. Кристалл треснул, и из щели выползло… нечто. Не демон. Не бог. Существо, состоящее из вопросительных знаков и сломанных обещаний. Еретица отдернула руку, но было поздно. Кристалл прилип к ладони, впиваясь в кожу щупальцами черного дыма. Руны на ее теле засветились в ответ—не враждебно, а как давние союзники.

–Добро пожаловать домой, – прозвучало у нее в голове голосом, который она слышала лишь в детских кошмарах.

И тогда явился Малтаэль. Не ангел, каким его помнили хроники—в доспехах, окрашенных кровью грешников. Нет. Это был скелет, обтянутый пергаментной кожей, испещренной картами несуществующих миров. Его крылья, некогда сиявшие праведным гневом, теперь были голыми костями, скрепленными жилами. В руках он держал серп, но лезвие было изломано, а рукоять покрыта грибком.

–«Ты разбудила Спящего в Камне», – сказал он, и каждое слово оставляло на губах язву. – Теперь он будет расти. Пока не поглотит Санктуирий. Пока не станет новой библией.

–Ты—призрак, – Еретица сжала кристалл, чувствуя, как его острые грани режут плоть, но кровь не текла. Она испарялась, становясь паром с лицом. –Призраки не могут остановить меня.

Малтаэль рассмеялся, и его челюсть отвалилась, превратившись в рой моли.

–Я здесь, не чтобы останавливать. Я здесь чтобы предупредить. Тот, кто спит в кристалле, старше Лилит. Старше самого Ану. Он—тот, кого даже Баал и Диабло боялись называть.

Он исчез, оставив после себя запах гниющих свитков. Кристалл замерцал. Еретица повернулась—и увидела Дону, жрицу из болот Хаковиза. Но не ту, что бродила по легендам с луком из жил и нервов. Эту Дону кто-то разобрал и собрал заново, вкривь и вкось. Ее тело было сшито из лоскутов кожи разных рас, а глаза—две черные дыры, из которых свисали кишки, обмотанные вокруг шеи.

–Он зовет тебя, – прохрипела Дона, указывая на кристалл пальцем, который заканчивался жалом скорпиона. – Хозяин Пробелов. Он хочет…

–Знаю, чего он хочет, – перебила Еретица.

Она ударила кристаллом о землю. Пространство взорвалось.

Кул-Закад, забытый город под песками Кеждестана, восстал из небытия. Башни из сплавленных черепов, мосты из спинных хребтов, фонтаны, бьющие кровью с примесью золота. Здесь, среди руин, властвовал Золтан Кул, некромант, чье имя стерли из истории. Его тело было мумией, но вместо пелен—живые змеи, впивающиеся в плоть.

–Ты принесла ключ, – прошипел он, и змеи на его лице замерли, уставившись на кристалл. – Открой Врата Незримого.

–Ты служишь ему? – Еретица сжала кристалл так, что тот начал звонко вибрировать.

–Все служат, – Золтан Кул поднял руку, и из-под земли полезли мертвецы. Не обычные—их тела были пустыми оболочками, заполненными черными жуками.

Она бросила кристалл в толпу. Артефакт взорвался тишиной. Волна тьмы поглотила мертвецов, превратив их в прах, а затем ударила в Золтана. Его змеи взвыли, сливаясь в единую массу, а сам некромант рухнул, рассыпавшись на песок и когти. Кристалл вернулся в ее руку, теперь теплый, почти живой.

–Ты учишься, – сказал голос.

Еретица вышла из руин Кул-Закада, но город не исчез. Он расползался за ней, как пятно чернил на карте. Вдали, на горизонте, показалась фигура. Человек в плаще из теней, с посохом, увенчанным черепом козла. Тираэль. Но не Падший —тот, что когда-то пожертвовал своей сущностью. Это был призрак его былой силы. Его доспехи ржавели, а лицо, скрытое капюшоном, было лишь намеком на черты.