Пролог

Меня убили сегодня, в четверть третьего пополудни в полутемном дворе. Я знал это место. Три стены из желтого песчаника с петлями золотарницы и горбатый мост на арочной основе. Вытоптанная земля и редкие клочья травы у пропыленных опор.

Я часто дрался на дуэли и столь же часто побеждал. А умирал впервые.

Это было подло – наносить удар после официальной остановки боя. И втройне подло бить в спину, в неприкрытый более узел. Укол, хруст ломающейся кости, острая боль между лопатками, стремительно тяжелеющие крылья. И на долю мгновенья мир замирает. А потом… Потом солнце, такое непривычно подвижное, виляет влево, и тени бросаются под ноги, все разом, растворяя свет и отнимая силы; земля, качнувшись, обнимает, лижет щеку пыльным языком – я это не чувствую – вижу. Как вижу и сапоги убийцы, желтые и вытертые, с мелкими трещинами, будто сшитые из песчаника. Над ними – руки, в правой – свернутый кнут-браан, в левой – дымящийся нож.

– Ты заслужил, – говорит она, и крылья вздрагивают, выдавая напряжение. – Ты же знаешь, что заслужил, ты виноват, из-за тебя…

…из-за нее я умираю. Из-за девчонки, которая слишком слаба, чтобы играть честно, и слишком доверчива, чтобы думать самой. Я пробую это сказать, но в горле клокочет кровь, кислая и горячая, и я, уже заколотый, захлебываюсь, тону в ней. Наверное, это смешно.

Отсюда уже все смешно – и попытки доктора Ваабе удержать меня, и слабость собственного тела, которое упрямо истекает кровью. Хороший удар.

Но смешнее всего секунданты, что запоздало кричат друг на друга.

Брат расстроится, и Фаахи тоже. Меня обзовут глупцом, попавшимся в столь примитивную ловушку, и будут отчасти правы, я ведь до последнего надеялся, что она…

Она сделала выбор. Сразу и за всех. Заслужили.

– Ну что, довольна? – Раард отбирает нож. – Добилась справедливости?

Добилась. Они – и девчонка, и пославшие ее, и доктор, и секунданты – не понимают: все, что делается здесь или внизу – справедливо. Всегда справедливо. И поэтому всегда страшно.

Уже почти.

Немногое осталось, и мир меняется. Весь. Он всегда меняется, но никто этого не видит. Я заметил и вот теперь умираю. И радуюсь, что не увижу, во что он превратится дальше.

Звуки проступают ярко, а с ними цвета и запахи, которых не было прежде. Смятение Раарда – хризолитово-черное, как крылья его подопечной, темно-желтый страх, с оттенком золотарницы-удивления, и привкусом черники-боли. Смешение.

Прикосновения горячих пальцев к шее: давят на какие-то точки, жгут эманом. Бессмысленно. Ваабе просто пытается выполнить предписания, даже понимая всю безнадежность. И я не знаю, хочет ли доктор на самом деле услышать моё сердце. Но в любом случае оно молчит.

А Раард говорит. Не мне – ей:

– Браан тоже отдай. Надеюсь, ты понимала, чего творишь.

Вряд ли. Но когда-нибудь поймет, я уверен. Мне даже жаль ее.

И брата тоже жаль. Я должен был донести до него правду. Хотя бы до него.

– Господа, – заговорил доктор. Он весь ледяной, кроме кончиков пальцев, воняет формалином и недовольством. – Имею вам сообщить, что сего дня в четверть третьего пополудни благороднейший Каваард Урт-Хаас был убит. В связи с чем настоятельно рекомендую задержать Элью Ван-Хаард до окончания следственных процедур. Я лично доложу совету о произошедшем.

– Пошли. – Раард с ней строг, но это ложь, в которой он скрывает растерянность. – Глупая, при таком ударе тебе не отвертеться: расчетлив и точен. Хорош. Даже слишком.

Хорош, тут соглашусь: она старалась.

И я умер. Интересно, в этом есть какой-то смысл?

Триада 1

Элья

Если разделить уродца пополам, получим двух мертвых уродцев. У тебя хватит на это смелости?

Памфлет о трех мирах, больше известный как Вопросы третьему уродцу.

– Я хочу резать! – сказал кусок железа. И отправился в горн.

Кузнецовы балобонки.

Перераспределение и территория приемки – это нормально. Это, считай, повезло. С учетом обстоятельств дела с Эльей могли обойтись и покруче. Но раздражения мысль не уменьшала, хотелось вогнать кинжал в живот хотя бы тренировочному чучелу. Увы, нельзя. Причина – маленький бланк с бурым пятном-оттиском Канцелярии. И двери родных казарм захлопываются перед Эльиным носом. Ну да, не положено нарушителю расхаживать среди честных воинов-фейхтов. И вроде бы правильно всё, предсказуемо, но до тошноты несправедливо.

Потому Элья и решила убраться отсюда затемно. Походная сумка с пожитками и сверток с оружием ждали на деревянной лежанке. Помощник интенданта – кто-то новый, с незнакомым рисунком крыла – принял по описи матрас, осмотрел прикроватный сундук и еще раз проверил печати на шнурах оружейного свертка, после чего свинцовым карандашом указал на выход, где уже переминался в ожидании провожатый. Ни слова прощания. Так и надо. Элья не намеревалась оставлять казармы надолго.

Провожатый, кривокрылый служащий-икке, словно чувствовал её внутреннее напряжение, а потому не поднимал взгляд от земли и кланялся каждые двадцать шагов. Впрочем, Элью сейчас занимала вовсе не эта слабая особь, а новое место службы. Внутренний надзор территории приемки. Нечего сказать, непыльная работенка выпала – край неба сторожить. Смотри себе за складами да разнимай драки, что регулярно случаются на выходах из порталов. Прикидывайся, мол, бывалому фейхту это вовсе не зазорно. Тьфу, мерзость!

По мере спуска ветшали дома, становясь ниже и гаже с виду. Каменные лестницы уступали место деревянным, а после и веревочным. Все реже попадались арки мостов, а воздух тяжелел. Элья даже остановилась, переводя дыхание. Да что это такое? Чтобы у нормального фейхта после небольшой прогулки одышка появилась? Невозможно! Икке вон, пасть раззявив, хлебает воздух, дергает недоразвитыми обрубками, несимметрично торчащими из-за плеч. Но это же икке. А Элья – фейхт, другое дело.

Развернув крылья, она ускорила шаг, отмечая, как привычно, но неприятно ноет спина. Икке дернулся было следом, пробежал пару метров и остановился, опираясь обеими руками о стену кордегардии. Он сипло дышал и громко кашлял, сплевывая темным. Больной, что ли? Ну, довел и ладно. От икке нельзя требовать многого.

Перед дверью Элья замерла, успокаивая сердцебиение и сухое дыхание. Поколебавшись секунду, все же перегнала толику энергии из крыльев в тело. Сразу стало легче. И уверенность появилась. Вовремя, потому как из-за двери донеслось:

– Заходи уже.

Интересно, ее услышали или почувствовали? Хотя, скорее всего, засекли громкого икке. А внутри минимум двое, но один спит. Или прячется.

Расправив крылья так, чтобы можно было разглядеть их силуэт и рисунок, Элья вошла и остановилась в трех локтях от офицера. Как гласит устав: на расстоянии половины длины боевого кнута. Мысль про браан царапнула свежую рану – до разбирательства он конфискован, а фейхт без браана – половина воина.

Офицер, огромный склан с лицом цвета стальной стружки, вытер руки и бросил полотенце на край медного таза. Пялиться на начальство не полагалось, а потому Элья уставилась прямо перед собой и попыталась почувствовать второго. Тот самый, показавшийся спящим, вполне себе живо двигался и держался на самом краю видимости. Нарочно?

Бесит.

– Элья ван Хаард…

Офицер махнул рукой.

– Можешь не надрываться, – произнес он и указал на угол стола, где лежала аккуратная стопка бумаг. – Наслышан. Вам всем там, внизу, голову отшибает?

Знакомая манера. И отвечать, разумеется, не положено.

– Я чрезвычайно рад, что внутренний надзор теперь воспринимают как гауптвахту. А ты рад, Джуум?

За спиной молчали.

– Вот скажи, на кой ляд мне сдался фейхт без кнута? Не знаешь? И я не знаю. Зато Канцелярия все знает. А что ты будешь делать, если при переброске кто-то из твоих же зачудит? Кто-то при броне и с брааном? Что она будет делать, Джуум?

– Охранять правопорядок любым возможным способом, – сказал Джуум и встал так, чтобы Элья, наконец, могла его видеть.

Зрелище ей не понравилось: по форме крыла явный фейхт, но весь какой-то перекореженный. Лопасть разодрана шрамами, а мембрана полностью выгорела, и теперь крыло напоминало лист, в котором жучки выели мягкую плоть, оставив нетронутыми сухие жилки. И ведь раны-то давние, а следов восстановления нет.

А Джуум тем временем продолжил:

– Разумеется, с порядком несения здешней службы ты не знакома?

– Не знакома, – отозвалась Элья, отводя взгляд от искалеченных крыльев. Смогла бы она так доживать, не известно на что надеясь?

– Тогда вещи – вот в тот шкаф. Ах, да…

Джуум даже не стал ломать печати на свертке с оружием, просто взрезал шнуры кинжалом.

– Пяль железо и шагом марш за мной на инструктаж.

Привычная тяжесть успокоила, но лишь немного.

Весело стало сразу после полудня. Первый день и первый труп в каком-то дальнем ангаре. Великолепное начало службы. Вот тебе и временное понижение – возись теперь с мертвяками…

Дорогу среди однотипных коробок зоны приемки предстояло отыскать самостоятельно. Пусть Джуум и объяснил вкратце, как выйти на нужный номер, но от провожатого Элья не отказалась бы. Только давешний икке куда-то исчез. В этом вся их сущность, одно слово – бесполезные.

А запутаться было легко – одинаковые строения, безглазые и многодверные, меченные по собственной, не до конца ясной системе. Изначально низкие, они еще больше проседали под саванами серых кровель. В распахнутых воротах виднелись горы бесполезного ныне барахла. Вот желтые тюки шелкопрядильных фабрик. Вот валики перезревшего мха, частью разворошенные крысцами. Вот плоские ящики, из щелей которых торчит свалявшаяся солома, а если подойти ближе, потянет химическим запашком.

Ангар, подпертый пухлыми башенками, нашелся за хранилищем стекла. Судя по знаку над воротами – нужное место.

В нос шибануло формалиновой вонью, крепкой, аж глаза заслезились. Изнутри местечко выглядело и вовсе странно: ящички-ящички-ящички во всю стену. Открытые – со связками свитков, закрытые – с сургучовыми нашлепками поверх скважин. Трезубец светильника, неоправданно яркого для этого сарая, торчал в углу, отлично освещая стеклянное покрытие стола. И скукоженный труп с вывернутым крылом.

Мертвый икке лежал, притянув ноги к груди и сдавив руками голову. Ногти разодрали кожу, выпуская кровь, но она, вместо того, чтобы выгореть, застыла студенистыми бляшками. Не без труда Элья узнала в мертвеце утреннего провожатого.

Над ним склонился доктор-дьен в мятом фартуке и грязноватой фракке. Рукава закатаны по локти. Еще более грязный плащ небрежно наброшен на плечи, распластался поверх крыльев, мешая различить рисунок. Специально?

Придерживая голову мертвеца за подбородок, доктор пытался снять кровяной сгусток, но что-то не ладилось. С появлением Эльи занятие свое он не бросил, только рукой махнул, приглашая подойти поближе, и буркнул в полголоса:

– Новенькая?

– Сегодня прислали. Вместе с ним.

Доктор кивнул.

– Бывают совпадения. А у нас тут старая песня. Прошу тебя, как представителя внутреннего надзора осмотреть тело и засвидетельствовать отсутствие внешних повреждений. Ну, кроме, тех, что от его собственных ногтей. Ты ведь знаешь, что такое смертельные раны?

Элья хмыкнула.

– С этой стороны все нормально, – сказала она. – Его бы перевернуть.

Кожа, неестественно побелевшая, казалась сухой и ломкой даже на вид. Потому Элья не удивилась, когда от прикосновения доктора она треснула и сползла, обнажая седоватую мышцу. Но отвернуться захотела.

Всевидящий, дай терпения на эту яму! Хотя бы до конца недели. Ну, или на две, дольше ее держать не станут. В конце концов, это же просто формальность.

– Здесь тоже с виду ничего, кроме дырок от ваших пальцев, доктор.

– Вот и славно. Теперь – моя очередь.

Доктор, вооружившись парой игл с закорючками на концах, приподнял веки и, заглянув в глаза, Провел крючком по глазному яблоку. Бросил комок в пробирку с мутноватой жидкостью. Потом снял-таки подсохшую кровь и отправил во вторую пробирку.

– Что, не приходилось видеть такого?

Такого – нет. Хотя этот труп даже лучше многих иных… Растоптанных копытами человеческой конницы. Проколотых копьями и расшитых стрелами. Изрубленных, истерзанных, сожженных. Убитых ударом в спину…

Просто непривычно видеть, чтобы умирали без ран. Наверное, прав офицер – голову отшибает у всех, вернувшихся снизу.

Доктор попытался растянуть крыло, но сведенные судорогой жилы затрещали, а мембрана посыпалась серым пеплом. Проклятье! Одна надежда, что это не заразно, иначе разумный доктор – а дьены славятся своей разумностью, ведь так? – не стал бы ковыряться в мертвом теле голыми руками.

– Как по мне, причина смерти – острая дистрофия, вызванная длительным эмановым голоданием, – сказал он, переворачивая труп на другой бок. Теперь крылья обломались, а Элья получила возможность рассмотреть спину. Дуга позвоночника, полукружья ребер, кое-где прорвавших кожу, черные пятна между лопатками.

– А это? – К пятнам она прикоснуться не решилась.

– Это? Трофические язвы. Типичный признак третьей стадии голодания.

– Значит, его не убили? – подытожила Элья, отыскивая взглядом место, где можно вымыть руки.

– Ну, как сказать. Формально, нет, но…

Всевидящий, дай терпения!

– Его смерть не является насильственной ни с моей, ни с вашей точки зрения. Так?

– Так, – покорно согласился доктор, вгоняя широкое лезвие между обломкам крыльев мертвеца.

– Вот и хорошо. Благодарю.

У самой двери дьен окликнул Элью:

– Послушай! Я понимаю, ты только прибыла, новые заботы и все такое, но… Тебе и вправду все равно, что с ним произошло?

– Абсолютно, – совершенно честно ответила Элья.

Главное, что ей не придется отвечать еще и за эту смерть.

Ступеньки уходили в бездну, прикрытую пологом сизых туч. Время от времени ветер поднимал волны влажного тумана и гнал их на штурм лестницы. Но всякий раз грозовое войско разбивалось о мраморные статуи. Первыми встречали натиск каменные уродцы-икке. Их кривые крылья, перекрещиваясь, заслоняли бездну. Искаженные лица казались отражением друг друга, а нелепо вывернутые руки смыкались аркой, над которой зелено-желтой крышей нависала золотарница. Тяжелые стебли тянулись выше, находя опору на плечах мастеровых-винст, чей облик менялся с каждой ступенькой. На середине лестницы рожденных-для-малой-пользы сменяли дьен, рожденные-служить, а после и рожденные-воевать, острокрылые фейхты. На их поясах золотарница повисала тремя витками – неотличима от настоящего кнута-браана.

– А где же гебораан и хаанги? – поинтересовался Фраахи, упирая клюку в опустевший постамент. Еще несколько белыми кубками возвышались по другую сторону ступеней.

Старый склан поплотнее запахнул фракку и поправил брошь в виде жука, растопыренные лапы которого удерживали тяжелый плащ.

– На реставрации. – Скэр, поддавшись порыву, запрыгнул на пустующую платформу, отбросил собственную накидку и расправил тяжелые крылья. – Будет как-то так.

Фраахи коротко кивнул и заковылял в противоположную часть сада, к столу и парочке кресел. А ветер, прокатившись по лестнице, толкнул в крыло, наполняя лимфу эманом. Спина полыхнула быстрым жаром, заколотилось сердце, перегоняя горячую кровь в пальцы. И против воли подушечки указательного и большого сомкнулись, чтобы тут же разойтись, вытягивая первую нить зародыша.

Не время и не место. Фраахи ждет. И Скэр не без сожаления спрыгнул с постамента. Пальцы двигались сами, укладывая слой за слоем. Жемчужина линга росла. Белая. Пусть будет белая. Хороший цвет.

– Итак, ты своего добился. – Фраахи долго устраивался в кресле, кряхтел, ерзал, меняя форму крыльев, пока те не повисли грязными тряпочками. – Каваард мертв.

– И я искренне сожалею об этой потере.

Фраахи фыркнул и, вытянув клюку – она уперлась в сапог Скэра – заметил:

– Надеюсь, ты хорошо понимал, что делаешь?

– Я к этой дуэли отношения не имею.

– Послушай, я ненавижу сырость, но еще больше – пустые разговоры, которыми ты меня потчуешь. Оставь их. Я пришел сюда, а не на Совет, хотя мог бы и иначе. Каваард мне все-таки родственник.

Угроза? Предложение перемирия? Пусть говорит, трухлявый пень.

Жемчужина выходила темно-лиловой. В последнее время частый цвет. Хорошо хоть окраска на свойства не влияет, иначе пришлось бы выдумывать объяснение.

– Сложно иметь в родичах хаанги. – Старик вздохнул. – Они считают себя даже не выше остальных, а в стороне от них… И если бы это было так. Но он был в самом центре. Упрямец. А потому пусть покоятся с миром и он, и его безумные идеи. Да, гебораан Скэр, я пришел сказать, что считаю эту смерть… полезной для всех нас. Мой голос в Совете – твой. А там где мой голос, там целый хор.

Выверенные слова и скупые жесты. Жесткий тон и совсем нестарческий голос. Привычка читать речи сказывается? И ведь ни грана лжи в его словах, ни толики самолюбования – только констатация.

– Но ты не закончил дело, Скэр. Младший брат Каваарда ярится. Он не интересовался делами родственника-хаанги и, признаться, сам его не любил, но тут уже дело в престиже ветви. Бракаар молод и глуповат, а потому может наделать шума. А некий симпатичный фейхт спокойно разгуливает где-то в зоне приемки.

Раздражало то, что при всей прозрачности проблемы, от нее нельзя просто отмахнуться. Нужно грамотное решение. Интересно, насколько одинаково видят его молодой и старый геборааны?

Последние слои ложатся туго, норовя сбиться и нарушить идеальность формы. И пусть форма, как и цвет, не влияет на свойства, но Скэру нравится, когда его линг идеален.

– Наш бескрылый друг готов поделиться тем, что предлагал Каваарду, – произнес Фраахи с довольным видом. – Разумеется, он настаивает на своем странном условии.

Говорит, намекая на решение, столь же очевидное, как и проблема. Проверяет? Пожалуй. Но задачку в этом виде Скэр решил давно. Значит ли это, что их с Фраахи взгляды близки?

– А для чего нам вообще иметь дело с бескрылым? – Скэр наморщил лоб. Пусть старик думает, что открывает ему нечто новое. – Проще всего окончательно обрубить эту нить, не останавливаясь на полдороге.

– Это нужно потому, что я предпочитаю уничтожать источники сведений, только ознакомившись с их содержанием. К тому же условие нашего друга уж очень на руку. И не лги мне, что не думал об этом.

Старый крысец прячет под плащом сильные крылья. Слишком рано списывать Фраахи в утиль.

– Я рад, что мы мыслим в одном направлении, – сухо произнес Скэр, сращивая нити. – Более того, я думал даже над тем, как дать нашему другу то, что он хочет, но не так, как он хочет. И, кажется, придумал. Но для этого мне понадобится небольшая поддержка.

– С радостью окажу любую поддержку благому начинанию. И к слову о начинаниях: войну пора заканчивать. Момент удобный. Нам повезло, что после Вед-Хаальд и люди хотят мира. А мы… – Фраахи прижал рукой шапочку, которую ветер едва не сорвал с облысевшей головы. – Мы не потянем дальше. И ты достаточно умен, чтобы остановиться на краю…

Сомнительный комплемент.

– …и понять, что теперь жара хватит даже при тусклом солнце.

– Если бы мне нужен был твой совет…

– …ты бы его получил. – Фраахи жмурился, подставляя лицо ветру. – Я думаю, тебе следует принять предложение того человека.

Нити срослись в одно целое, но верхний слой еще оставался мягким.

– Которого?

– Обоих.

– Кинуть кость каждому? – переспросил Скэр, поддерживая иллюзию разговора. Фраахи засмеялся:

– Главное, кости не перепутать.

Темно-лиловый шар на протянутой ладони. Бессмысленный символ, но Фраахи пришелся по вкусу. Взяв жемчужину двумя пальцами, сдавил в ладони, прислушался и, наконец, сказал:

– Хорошая работа. У тебя с самого начала был высокий потенциал. Не менее высокий, чем у хаанги.

– Благодарю.

Фраахи кивнул и, убрав клюку от сапога, посоветовал:

– А с делом не торопись. Пусть все будет выверено и законно.

К концу второй недели в этом месте Элью раздражало буквально все. Казармы, вытянувшиеся полукругом, который и служил границей территории; россыпь складов разной степени заброшенности; обилие икке, которыми кишела эта клоака.

Служба была скучной и бессмысленной. Нудные патрули по местным закоулкам и редким развлечением – драки. Но стоило подойти, и они прекращались сами собой.