Глава 1

1.1

Туман за окном был густым, как молоко в детстве. Помню, как бабушка наливала его в синюю кружку, и оно казалось живым, тёплым. Но этот туман был совсем другим – холодным и безжизненным.

Он полз по асфальту, обвивал машину, словно хотел утащить меня в бездну.

«Тихозёрск – 3 км». Указатель вынырнул из белёсой пелены и тут же растворился. Навигатор молчал уже полчаса – здесь, на краю света, даже спутники не работали. Или, может быть, это я подсознательно не хотел, чтобы меня кто-то нашёл.

Радио шипело помехами. Я выключил его, и в тишине сразу услышал её: «Паша, притормози. Ты же знаешь, что я не люблю, когда ты гонишь».

Нога сама нажала на тормоз. Чёрт. Полгода прошло, а я всё ещё разговариваю с призраками.

Туман вдруг расступился – резко, будто кто-то дёрнул за верёвку. И я увидел его.

Тихозёрск. Городок прилепился к скале, словно зловещий нарост. Дома лепились друг к другу, крыши были покрыты черепицей цвета старой крови. Колокольня торчала, как палец мертвеца, указывая в небо. Улицы извивались змеями, уводя взгляд к озеру, которое отсюда казалось не просто чёрным зеркалом, а зияющей бездной.

Я остановился на обочине и вышел из машины. Воздух ударил в лицо – солёный, густой, с привкусом гнили. Я дышал и чувствовал, как что-то сжималось в груди. Не сердце. Что-то другое, чужеродное, поселилось в том месте, где раньше билось оно.

Руки дрожали – не от холода, от внутреннего напряжения.

– Зачем я сюда приехал? – спросил я себя вслух.

Ответа не было. Был только шум волн внизу, под скалами. Монотонный, как писк монитора в больничной палате.

Ветер хлестал по лицу, как мокрая тряпка, пробирался под воротник куртки ледяными пальцами. В его завывании слышались голоса – шёпот, цеплявшийся за сознание, как рыболовный крючок за губу. Я вслушивался, хотя знал: это всего лишь звук воздуха, продувающего щели между камнями.

«Это место особенное», – сказала бы Ира, поёживаясь, как делала всегда, когда чувствовала нечто зловещее. Она чувствовала такие вещи кожей.

Входила в старые дома, замирала посреди комнаты, закрывала глаза и, слегка запрокинув голову, шептала: «Здесь осталась душа прошлых хозяев».

Верила в приметы, в то, что мёртвые оставляют следы в воздухе.

Я достал фотографию – мятую, истрёпанную от прикосновений. Дом на краю утёса: двухэтажный, из чёрного камня, с окнами, узкими, как бойницы. Я его никогда не видел вживую. Купил, будто в забытьи.

После смерти Ирины, после трёх месяцев, проведённых у окна, когда я просто сидел и смотрел, как день за днём гаснет свет, как гасну я сам… Похороны прошли как в тумане. Я не помнил ни лиц, ни слов утешения.

Врачи говорили, что это посттравматический синдром, шок от горя. В этом доме я надеялся найти покой.

– Первый раз в наших краях?

Голос скрипучий, как старая колодезная цепь. Я обернулся – рядом стоял старик с лицом, изъеденным солью и ветром. Куртка рыбака, пропитанная запахом ила и табака. Кепка надвинута на глаза, но взгляд пронзительный, словно бурав, ввинчивался в меня.

– Да, – ответил я, и голос прозвучал чужим. – Я купил дом. На утёсе.

В глазах старика что-то дрогнуло. Не удивление… или, может быть, удивление, смешанное с чем-то еще, с тенью старого воспоминания.

– Дом капитана Вершинина, – произнёс он. Это было не вопросом, а утверждением.

– Возможно, – пожал плечами я. – Сделка шла через агентство.

Старик кивнул, будто подтверждая что-то самому себе. Ветер усилился, и я почувствовал запах – не застойной воды, а чего-то гниющего, сладковатого. Как цветы на кладбище.

– Что заставило вас приехать в Тихозёрск? – спросил он.

Я отвёл взгляд и посмотрел на озеро. Вода была цвета старого олова, покрытая рябью. Хотел сказать правду: что проснулся в три утра с ощущением, будто задыхаюсь в собственной квартире; что объявление о доме всплыло в интернете само, хотя я ничего не искал; что купил его, как покупают билет на последний поезд.

– Хочу начать всё сначала, – произнёс я наконец.

Старик кивнул. Медленно, понимающе.

– Тихозерск умеет исцелять раны, – сказал он, и улыбка скользнула по его губам. – Некоторые воспоминания не стираются временем. Они лишь уходят глубже, как заноза под кожей, и ждут своего часа.

Я хотел переспросить, что это значит – про раны, которые не хотят исцеляться, – но старик уже коснулся козырька кепки двумя пальцами, как моряки в старых фильмах, и зашагал вниз по тропинке. Его фигура растворилась в тумане за считаные секунды.

Машина ударила запахом искусственной кожи. Я сел за руль, повернул ключ. Двигатель завёлся с натугой. Дорога впереди петляла, исчезая в белёсой пелене. Я включил фары – два жёлтых глаза, пытающихся прорезать непроглядность.

Я положил ладонь на руль. Кожа прилипла к пластику – руки вспотели, хотя в машине было прохладно.

– Я скучаю по тебе. – Слова, как морозный пар, вырвались из груди. Я почувствовал, как что-то сжимается внутри – тугой узел из вины, тоски и злости. На неё. На себя. На весь мир, который продолжал вращаться, когда должен был остановиться.

– Но я должен двигаться дальше, – добавил почти шёпотом. Не себе. Машине. Воздуху. Ей.

Туман обступал со всех сторон, плотный, как вата в ушах. Я ехал вслепую, ориентируясь на белую полосу разметки, мелькавшую под колёсами, как пунктир судьбы. Скорость – тридцать километров в час. Меньше нельзя – заглохну. Больше нельзя – разобьюсь.

Радио шипело помехами. Я попытался поймать волну – любую, лишь бы услышать человеческий голос. Вместо этого из динамиков полился белый шум. Щёлкнул кнопку. Тишина стала ещё громче.

Казалось, я еду сквозь время, где прошлое смешивается с будущим. Туман превратился в кокон, и я гадал, в кого превращусь, когда выберусь из него. Спидометр показывал двадцать пять. Где-то там, впереди, в этой предательской белой пелене, притаился дом на утёсе. И я почему-то знал, что он меня ждет.

1.2

Я остановил машину на гравийной площадке, и мотор заглох, издав последний выдох. Несколько секунд просто сидел, вцепившись в руль, словно он мог удержать меня от того, что должно было произойти. Через запотевшее стекло дом смотрел на меня, как живое существо: двухэтажный великан, притаившийся на краю утёса.

Серые тучи ползли по небу. Ветер выл между камнями, и в этом вое слышались голоса – знакомые и чужие одновременно.

«Мой дом», – пронеслось в голове, и эта мысль показалась одновременно странной и удивительно естественной.

Покупка была спонтанной – увидел объявление в три часа ночи, когда не мог уснуть после кошмара. Того самого кошмара.

Связался с риелтором, подписал документы не глядя. Деньги от страховки давили, напоминая о трагедии. Что-то в этом месте… позвало. Нет, не позвало – приказало.

Я выбрался из машины, и ветер тут же вцепился в меня ледяными когтями. Поднял воротник пальто, но это не спасло. Холод, словно голодный зверь, вцепился в меня, подбираясь к костям.

Воздух пах солью, гнилыми водорослями и чем-то ещё – металлическим, как вкус железа во рту.

Гравий хрустел под ногами, каждый шаг отдавался эхом в пустоте. С каждым метром дежавю душило меня, словно я шел по чужим следам, странным образом совпадающим с моими, оставленным в какой-то другой, забытой жизни.

Массивная дверь из дуба, почерневшего от времени и ветров. Металлические петли покрылись патиной. Узкие окна с тёмными стёклами смотрели слепыми глазами. Каменные ступени стёрлись посередине, выщербленные временем и ногами бесчисленных обитателей. Сколько радостей и трагедий, сколько судеб осталось за этой дверью?

Я остановился у порога, провёл рукой по дверному косяку. Шероховатая поверхность, узор из переплетённых линий… Словно я уже видел этот орнамент… Или это плод воображения?

– Я не ждала вас так рано, – женский голос за спиной заставил меня вздрогнуть.

Я обернулся. К дому приближалась женщина в строгом костюме – серая ткань сливалась с серым небом, словно она была частью этого мрачного пейзажа. Каштановые волосы стянуты в пучок так туго, что кожа на висках натянулась. В руках она держала кожаную папку, которую прижимала к груди.

– Мария Викторовна? – мой голос прозвучал хрипло.

– Да, – она улыбнулась, но глаза её оставались холодными. – Рада, наконец, познакомиться с вами лично, Павел Андреевич.

Её рукопожатие было ледяным, как прикосновение к чему-то давно умершему. Она тут же отдернула ладонь, словно коснулась раскаленного металла.

– Я решил приехать пораньше и осмотреться, – объяснил, хотя сам не понимал, зачем. Что-то гнало меня сюда. Нетерпение? Зов? – Надеюсь, это не создаст проблем?

Женщина быстро взглянула на дом, потом на меня.

– Конечно, нет, – сказала она, доставая из кармана связку ключей. – Дом теперь ваш. Я привезла оригиналы документов и ключи.

Она подошла к двери и вставила в замочную скважину массивный ключ с витиеватой головкой, почерневшей от времени. Механизм с трудом провернулся, издав глухой щелчок, и дверь, словно неохотно, медленно открылась, застонав протяжным скрипом.

– Нужно будет смазать петли, – сказала она деловито, словно в этом унылом доме всё ещё была какая-то рутина.

Мы переступили порог, и дом поглотил нас.

Просторный холл с потолком, уходящим в темноту. Пахло пылью, старым деревом и чем-то ещё – металлическим, сладковатым, как старая кровь. Я глубоко вдохнул, и мир вокруг качнулся. Стены поплыли, как отражение в воде, а в голове словно взорвалась петарда.

– С вами всё в порядке? – голос Марии доносился словно издалека.

Я моргнул, и мир встал на место. Она смотрела на меня с тревогой, прижимая папку к груди ещё крепче.

– Да, просто… долгая дорога, – солгал я, потирая висок. Под пальцами пульсировала вена – быстро, как у загнанного зверя. – Да ещё этот запах.

Женщина кивнула, но её взгляд оставался настороженным.

– Давайте я покажу вам дом, – предложила она, направляясь к широкой деревянной лестнице.

Я кивнул и следовал за ней. Старинная мебель, укутанная белыми чехлами, как покойники в саванах. Тяжёлые бархатные шторы цвета запёкшейся крови. Камин с резным обрамлением: лица химер смотрели из камня мёртвыми глазами, а их оскаленные пасти, казалось, шептали что-то неслышное.

– Предыдущие владельцы оставили почти всю обстановку, – сообщила Мария, и её слова эхом отразились от стен. – Если что-то будет вас тяготить – можете избавиться от этого.

Я провёл рукой по спинке кресла – кожа потрескалась, но под пальцами она была тёплой.

– Нет, всё… как надо, – сказал я, и собственный голос прозвучал странно.

– Что привело вас именно в наши края? – спросила Мария.

– Нет, никогда, – покачал я головой.

Когда мы поднялись на второй этаж, меня словно магнитом потянуло к одной из дверей. Рука предательски потянулась к медной ручке, потемневшей от времени и прикосновений – как будто знала её.

Не открывая двери, я сказал:

– Это кабинет?

– Да, откуда вы знаете? – спросила женщина.

– Не знаю, – честно ответил я. – Просто… пришло в голову.

Я повернул ручку – она поддалась легко, словно ждала именно моего прикосновения. Дверь распахнулась, являя комнату-призрак, точную копию той, что уже давно жила в моей голове.

Большое окно от пола до потолка – за ним виднелись тёмные воды озера. Массивный дубовый стол у окна, на столешнице – круги от стаканов, словно кто-то совсем недавно сидел здесь, пил и смотрел в окно. Книжные шкафы вдоль стен, заполненные томами в кожаных переплётах.

В воздухе висел запах чернил и старой бумаги, смешанный с ароматом табака.

– Здесь хорошо думается, – сказала Мария Викторовна.

Я подошёл к окну и положил ладони на подоконник. Камень обжигал холодом, но под пальцами я различал что-то еще – неровности, царапины.

– Я… пожалуй, мне пора, – пробормотала риелтор, избегая смотреть мне в глаза. Она протянула мне папку с документами. – Здесь все бумаги и ключи. Если возникнут вопросы, звоните.

– Вы не останетесь? – я не мог скрыть удивления. – Я думал, мы обсудим детали…

– Извините, срочный вызов, – она проговорила это быстро, почти не глядя на меня, и поспешно отступила к лестнице. – Всё найдёте в папке, – бросила она через плечо. – Бумаги, контакты… всё

Я проводил женщину до двери, наблюдая, как она идёт к своей машине, ни разу не обернувшись. Её силуэт растворился в серой дымке, а цокот каблуков затих, словно она уходила в небытие.

Когда машина умчалась, оставив за собой лишь клубы пыли, я захлопнул дверь и привалился к ней спиной. Массивное дерево было холодным даже сквозь пальто, и я почувствовал, как холод проникает под кожу.

Дом накрыла мёртвая тишина. Она словно давила на меня, проникая в сознание и заглушая все мысли. Но это была не просто тишина – она жила, дышала, наблюдала. Её нарушали лишь мерное тиканье старинных часов где-то в глубине дома – «тик-так, тик-так», словно билось чьё-то сердце, – и отдалённый шум волн, разбивающихся о скалы внизу.

«Дом на обрыве».

Эта фраза возникла в сознании сама собой и отозвалась эхом в пустых комнатах моей памяти.

Мой взгляд упал на небольшую фотографию в простой деревянной рамке, стоящую на комоде в холле. Стекло было покрыто тонким слоем пыли, но изображение проступало сквозь неё.

С пожелтевшего от времени снимка на меня смотрел мужчина в форме капитана и молодая женщина в светлом платье. Они стояли на фоне этого самого дома – того же крыльца, тех же окон, того же плюща, оплетающего стены. А мужчина и женщина…

Сердце пропустило удар. Я вгляделся в лицо женщины и чуть не задохнулся. Что-то неуловимо знакомое было в каждой чёрточке, в каждом изгибе губ, словно это лицо – давно забытый сон.

Я знал эти глаза, знал, как они смеются, как плачут, как смотрят на меня в темноте перед сном. Но это было невозможно. Я был уверен, что никогда её не встречал.

Дрожащими пальцами я перевернул фотографию. На обороте, выцветшими чернилами, было написано: «Ирина и Павел. Лето 1953 года».

Моя Ирина?

Имя ударило током. Я зажмурился, и перед глазами вспыхнули обрывки – её смех, её руки, её волосы, развевающиеся на ветру. Запах её духов – ландыш и что-то ещё, тёплое, домашнее.

«Это всего лишь совпадение. Моя Ирина умерла в прошлом году. А эта… эта Ирина жила в пятьдесят третьем».

Внезапный порыв ветра ударил в окно, как кулак. Где-то этажом выше раздался сухой, похожий на выстрел, хлопок двери. Я вздрогнул и выпрямился, роняя фотографию. Она упала на пол, и стекло треснуло – тонкая трещина прошла прямо по лицу женщины.

– Просто старый дом, – вслух произнёс я, но голос звучал неубедительно. – Просто усталость и разыгравшееся воображение.

Но где-то внутри, я уже знал – это не просто так. Дом знал меня – знал мои шаги, мой запах, биение моего сердца. И, что более тревожно, я каким-то образом знал этот дом.

1.3

Утро третьего дня встретило слепящим солнцем. Словно с Тихозёрска сорвали серую пелену и швырнули её в воду. Я стоял на террасе, сжимая в ладонях обжигающую чашку, и не верил собственным глазам. Туман отползал к горизонту, как побитая собака, обнажая мир, что до сих пор скрывался от меня.

Терракотовые крыши пылали в золотых лучах, изумрудная зелень садов дышала влажной свежестью после ночного дождя. Лазурная полоска воды манила покоем, которого я так жаждал. Впервые за долгие месяцы бегства я почти поверил, что смогу здесь забыться.

Может, призраки прошлого, наконец, оставят меня в покое?

Хрупкое утреннее безмолвие разорвал резкий стук в калитку. Кофе дрогнул в чашке и расплескался на столе.

Я спустился по каменным ступеням, ещё хранившим прохладу ночи, и увидел её. У ворот стояла пожилая женщина. В руках плетёная корзина, накрытая клетчатым, в мелкий красно-белый квадратик, полотенцем. Ей было за семьдесят, но спина оставалась прямой, а карие глаза сверкали острым умом. Седые волосы были собраны в безупречный пучок – ни единой выбившейся пряди.

– Доброе утро, – её улыбка согревала, как свежий хлеб из печи. – Я Лидия Степановна, ваша соседка. Решила познакомиться. Весь город гудит – у дома капитана появился новый хозяин.

– Очень приятно. – ответил я. – Я Павел Рахманов.

При звуке моего имени лицо женщины изменилось. Улыбка окаменела, превратившись в восковую маску. В глазах мелькнула смесь удивления и страха.

– Павел, – произнесла она моё имя, словно пробуя отраву. – Какое… совпадение.

– Простите? – удивлённо протянул я.

Лидия Степановна встряхнула головой, словно прогоняя наваждение. Маска дружелюбия вернулась на место.

– Ничего, ничего. – Голос дрогнул. – Просто… прежнего хозяина тоже так звали. Но это было давно. Очень давно.

Она протянула корзину. Я почувствовал тепло домашней выпечки, смешанное с ароматом ванили и корицы.

– Вот, возьмите. Пирожки. С капустой, с яблоками…

Голос её звучал натянуто, словно она заставляла себя говорить о повседневном.

– Может, зайдёте на чай? – предложил я, надеясь вытянуть из неё, что за скелет спрятан в шкафу этого дома.

– В другой раз, – она отступила на шаг. – Сегодня дел много. Но вы заходите как-нибудь вечером, если не испугаетесь – расскажу про Тихозёрск. Здесь каждый камень… помнит свои секреты.

Уходя, Лидия Степановна обернулась. Она шла быстро, почти убегала, и шаль соскользнула с плеч, но женщина не остановилась поправить её.

После обеда я решил исследовать город. Солнце выбелило Тихозёрск, превратив его в фальшивую декорацию к сказке.

Я спускался по мощёным улочкам, где каждый камень был отполирован тысячами шагов, разглядывал дома с резными наличниками – деревянными кружевами, почерневшими от времени и солёных ветров.

В палисадниках пылали последние осенние цветы – георгины цвета запёкшейся крови, хризантемы, жёлтые, как старое золото. Я спускался по извилистым улочкам, разглядывая маленькие лавки с выцветшими от времени и ветра вывесками.

Городок оказался крошечным – словно детская игрушка, забытая великаном на берегу. Несколько улочек сбегали к воде извилистыми тропинками, центральная площадь с облупившейся колокольней зияла пустотой, а в маленьком порту качались рыбацкие лодки.

Но что-то в этом городке цепляло за душу, что-то болезненно знакомое. Каждый дом хранил свою тайну, каждый поворот обещал что-то вспомнить. Это ощущалось кожей, каждой клеткой тела.

Местные жители встречали меня взглядами – не враждебными, но пронзительными. Некоторые сухо кивали, другие перешёптывались за спиной, и я слышал обрывки фраз: «…из Москвы… жена умерла… в том самом доме поселился…»

В продуктовом магазине – единственном на всю главную улицу – продавщица изучала меня, как энтомолог редкую бабочку. Полная, с усталыми глазами, она медленно пробивала мои покупки, явно тянула время.

– Вы теперь в доме на утёсе живёте? – Её голос дрогнул.

– Да, – ответил я, почувствовав, как напряглись мышцы шеи. – Недавно переехал.

– Из центра, видать? – В её интонации сквозило нечто большее, чем простое любопытство.

– Из Москвы.

– Надолго к нам? – Она упаковывала хлеб с нарочитой медлительностью.

– Пока не знаю. Возможно, насовсем.