Глава 1

– Они согласились! – радостно прокричал Илай в трубку.

От неожиданности я чуть не выронила из рук миску с клубничным джемом.

В последнее время я крайне редко слышу его голос. С тех пор как мы развелись, наше общение стало носить эпизодический характер. Мы разговариваем от силы два раза в месяц и на строго определенные темы. Я лишний раз напоминаю ему, что когда дети у него, ему стоит проследить, чтобы Дороти почистила зубы перед сном, а Барни не забыл сложить в портфель Мистера Арчибальда, зеленого плюшевого зайца, которого он считает своим лучшим другом. Каждый раз, когда я даю Илаю ценные указания по поводу того, как ему стоит вести себя с детьми, он закатывает глаза. Я не вижу. Я просто чувствую.

– Ты уверен? – на всякий случай уточняю я, протирая стол от капель клубничного джема.

В этот момент из комнаты Барни доносятся звуки недовольства. Очевидно, Дороти снова пытается отобрать у него Мистера Арчибальда.

Я кидаюсь в спальню.

– Они предлагают пятьсот долларов за серию, – продолжает Илай.

Я влетаю в комнату и обнаруживаю Барни, сидящего на кровати и печально смотрящего в окно.

– Ты еще не одет? – возмущаюсь я.

Барни виновато мотает головой.

Я развожу руками и тяжело вздыхаю. Каждое утро начинается одинаково. Дороти просыпается сама, быстро надевает школьную форму, собирает волосы в высокий хвост и иногда даже чистит зубы. Когда я захожу в ее комнату, она уже стоит у порога с портфелем в руках. Она целует меня в щечку, я успеваю слегка потрепать ее по голове, на что она недовольно говорит: Я только что причесалась. Я понимающе киваю. Дороти радостно выскакивает из комнаты, пробегает мимо комнаты Барни и успевает прокричать ему что-то вроде: Пошевеливайся, мелкий паршивец! А Барни тем временем томно сидит на кровати и смотрит в окно, размышляя о своей тяжелой участи. Прямо как сейчас.

– Она пыталась отобрать у меня Мистера Арчибальда, – лепечет Барни.

– Понимаю, – сочувственно произношу я, поднимаю Мистера Арчибальда с пола, сдуваю с него пыль и торжественно вручаю его Барни.

Он улыбается. Он так редко это делает, что каждый раз, когда по его лицу пробегает тень радости, мне хочется достать телефон и запечатлеть этот момент. Но Барни терпеть не может фотографироваться. Поэтому мне приходится просто сохранять его улыбку в одну из заветных папок своей памяти.

– Мистер Арчибальд всегда будет с тобой, – говорю я и глажу Барни по голове.

– Собираешь детей в школу? – догадывается Илай.

– Да, – отвечаю ему я.

Он закатывает глаза. Конечно. Он собирает их в школу за пять минут. Его утро проходит в тишине и благодати. Он даёт им на завтрак хлопья с молоком, довозит их до школы, затем возвращается домой и начинает спокойно работать. А я все делаю впопыхах. Просыпаюсь в шесть утра, пью ударную порцию кофе, привожу себя в порядок, открываю ноутбук и успеваю написать буквально несколько абзацев, пока дети еще спят. Затем иду на кухню и готовлю блинчики. Дети обожают блинчики с клубничным джемом. Пусть я не идеальная мать, но это я запомнила и никогда не предложу им на завтрак хлопья с молоком. Только блинчики с клубничным джемом, приготовленные с заботой и любовью.

– Давай поговорим позже, – тяжело вздыхаю я и веду Барни в ванную.

– Хорошо, – соглашается Илай. – Набери, как освободишься.

Я киваю головой (знаю, он меня не видит, но чувствует каждое мое движение) и кладу трубку. Барни становится на стульчик и начинает умываться. Он делает это с такой неохотой, что мне хочет дать ему легкого пинка. Но я сдерживаюсь. Мой мальчик слишком ранимый. Любое необдуманное слово может вывести его из себя, и он начнет плакать. Я всегда старалась обращаться с ним максимально бережно и заботливо: как с фарфоровой статуэткой. И как бы сильно я не любила Дороти, я всегда буду ограждать его от ее нападок. В Дороти я уверена. С ней ничего не случится. Она сумеет за себя постоять, поскольку родилась со встроенной функцией самозащиты. А вот мой мальчик всегда нуждался в поддержке. Вот почему каждое утро я помогаю ему собираться.

Барни выходит из ванной, я помогаю ему одеться, мы спускаемся на кухню. Дороти уже сидит за столом и намазывает блинчик клубничным джемом.

Барни садится за стол, я кладу ему в тарелку блинчик, наливаю ему и Дороти апельсиновый сок, а себе – очередную порцию кофе. Надо бы мне перейти на чай. Я давно об этом думаю, но все никак. У меня вообще много планов, которые я не могу осуществить. Но ничего. Еще успею. В конце концов, мне всего лишь сорок. Будет завтра. Надо бы устроить посиделки с Бетти и Амандой.

Пока дети завтракают, я открываю ежедневник и проверяю свои планы на день.

С тех пор как Илай ушел, мне пришлось серьезно пересмотреть свой распорядок дня. Раньше мы вместе отвозили детей в школу, возвращались домой, вместе завтракали (Илай обожал яичницу с беконом и тосты с абрикосовым повидлом), затем уединялись каждый в своем кабинете и работали вплоть до обеда. Я писала очередной рассказ про Мисс Смузи, Илай работал над новой главой романа, который должен был стать шедевром. Затем я разогревала нам обед, мы устраивались на террасе, наслаждались курицей, фаршированной перцем, сыром и грибами, или легкими закусками, после чего снова расходились по кабинетам. Около четырех я шла на занятия йогой, затем забирала детей из школы. Пока они обедали и делали уроки, мы с Илаем продолжали писать. Вечером мы выходили на прогулку в Центральный парк Флоксвила, затем возвращались домой и садились ужинать. После ужина я укладывала детей спать, и мы с Илаем устраивались перед телевизором. Спать мы ложились ровно в двенадцать. Но теперь Илай ушел из нашей жизни. Конечно, я ценила каждую минуту, проведенную с детьми, но мне немного не хватало мужчины, которого я когда-то очень любила.

Я закрываю ежедневник, допиваю кофе, смотрю в зеркало и поправляю волосы.

Дороти выскакивает из-за стола, хватает за руку Барни и они бегут к входной двери. Я беру сумку и мы выходим из дома.

– Поторопись! – кричит Дороти, запрыгивая в машину.

Барни следует ее примеру. Он частенько пытается копировать ее движения. Наверно, меня должно это беспокоить. Но нет. Я не думаю, что в этом есть что-то ужасное. Она старше. Шустрее. Озорнее. А ему так не хватает энергии, сил и боевого духа. Пусть уж лучше он переймет все эти качества у родной сестры, чем у какого-то сорванца.

Дети сидят в машине. Дороти что-то напевает себе под нос. Барни задумчиво смотрит в окно. Я сажусь на водительское сидение, вставляю ключ в замок зажигания. День обещает быть насыщенным. Я должна позвонить Илаю (одна маленькая компания вздумала делать мультик о Мисс Смузи, и он решил выступить моим агентом, за что я ему премного благодарна, поскольку это избавило меня от необходимости вести переговоры с людьми, знающим толк в деньгах, кассовых сборах, административных затратах и прочей ерунде), закончить рассказ, сходить на сеанс психотерапии, купить свежие овощи и фрукты на центральном рынке, приготовить ужин, а когда тетя Мэй придет сидеть с детьми, отправиться на заседание книжного клуба. Я терпеть не могу книжные клубы. Но Бетти, моя старая добрая подруга, ведущая светский образ жизни, является председателем книжного клуба Флоксвила, и каждый вторник праздные домохозяйки собираются, чтобы обсудить мой очередной рассказ (если, конечно, за неделю я успевала написать новый).

Я довожу детей за две минуты. Они выпрыгивают из машины и растворяются в толпе, даже не посмотрев в мою сторону. Они запрещают мне провожать их до школы, и я отношусь к их желанию с уважением. К тому же у здания школы вечно проблемы с парковкой.

Я возвращаюсь домой.

– А вот и ты! – останавливает меня Розмари, когда я направляюсь к входной двери.

Она живет в доме напротив. Недавно от нее ушел муж. Каждый раз, смотря в ее одинокие, исполненные глубокой печали глаза, я испытываю к ней чувство глубокого сострадания – до тех пор пока не вспоминаю, что и сама нахожусь абсолютно в той же ситуации, что и она. Я не знаю, сочувствуют ли мне посторонние люди, но не хотела бы, что кто-то относился ко мне так же, как я отношусь к Розмари: с оскорбляющей человеческое достоинство жалостью.

– Привет, Розмари! – приветствую я свою дорогую соседку.

– Не хочешь зайти ко мне не чашку кофе? – предлагает она.

Она приглашает меня на кофе каждое утро, но я постоянно ей отказываю. Ей нужен собеседник. А мне нужно уединиться в своем любимом кабинете и погрузиться в упоительный мир Мисс Смузи – героини, к которой я отношусь так нежно и трепетно, словно она – мой третий ребенок.

– Извини, – говорю я, пожимая плечами. – Мне нужно работать.

Розмари понимающе кивает головой. Ее глаза наполняются слезами, но она натягивает на лицо нарочитую улыбку и делает вид, будто не расстроилась. Черт возьми, как же я ей сочувствую.

Я захожу в дом. Мне хочется плакать. Но я держу себя в руках. Со дня нашего развода прошло почти полгода. За все это время я ни разу никому не рассказывала о том, что творится у меня на душе. Даже тете Мэй – человеку, ближе которого для меня нет на всем белом свете. Даже Мелани, моему психотерапевту. Даже Аманде, моей родной сестре. Даже Бетти, моей лучшей подруге. Хотя все они, наверняка, готовы меня выслушать. Но так уж вышло, что я не привыкла изливать душу. Даже самым близким людям.

Мой кабинет находится прямо напротив кухни. Его окна выходят на улицу, проходящую перед моим домом. Работая над новым рассказом, я могу наблюдать за детьми, играющими в догонялки.

Я открываю дверь. Лучики утреннего солнца ложатся на книжные полки, освещая переплеты поэтических сборников. Сквозь открытое окно проникает приятный весенний ветер. Каждый раз, заходя в кабинет, я испытываю невероятное чувство гордости. Я создала его своим руками. Не без помощи Илая, но все же.

Я долго мечтала о собственном кабинете. Когда он у меня появился, то я пообещала себе, что буду проводить в нем все свое свободное время (если только это не будет нарушать интересы семьи). Так и вышло. Здесь я создала свои лучшие произведения. Здесь осознала, что моему браку пришел конец. Здесь впервые попробовала пирог из топинамбура.

После развода кабинет и вовсе стал моим убежищем. Здесь меня никто не беспокоил. Ни дети, ни соседи. Никто.

Стоило мне об этом подумать, как у меня зазвонил телефон. Я достаю его из кармана джинсов и смотрю на экран. Я не верю своим глазам. Мне звонит мама. Она не звонила мне месяца три. Хотя, если честно, у меня не было ни малейшего желания с ней разговаривать. Мне не хватало ее в детстве. И в юности. И даже в молодые годы. Но теперь, когда я стала взрослой разведенной женщиной, матерью двоих детей и автором детских книг, я против того, чтобы она принимала участие в моей жизни.

Я не хочу брать трубку. И при этом понимаю: если я не отвечу на ее звонок сейчас, она не будет звонить мне еще минимум полгода. За это время ее голос окончательно сотрется из моей памяти. А я не готова ее потерять. Все-таки она моя мама.

Я отвечаю за звонок.

– Какого хрена ты развелась и ничего мне не рассказала?! – приветствует меня мама.

Она говорит так, словно я провернула за ее спиной денежную операцию и скрыла от нее прибыль. Я не собиралась рассказывать ей о разводе. Я не хотела, чтобы она знала.

– Аманда проговорилась? – сразу догадываюсь я.

– Конечно! – восклицает мама и разводит руками (я не вижу, я просто чувствую). – В отличие от тебя, она хотя бы иногда мне звонит.

Это правда. Аманда находит в себе силы поддерживать с мамой связь. Она всегда была более покладистой, чем я. Пока я играла в войнушки и стреляла из рогаток, Аманда сидела дома, читала поэзию Энн Бронте, вышивала и готовила клубничные капкейки. Она обожала мыть полы и поливать цветы. Я же приходила в бешенство от домашней работы. Однако потом все изменилось. Я стала домашней. Она – оторвой. Я вдруг полюбила готовить и делать домашнюю работу. Аманда осознала, что мечтает о сцене. Однако характер ни у нее, ни у меня так и не изменился. Она оставалась спокойной. Я – вспыльчивой и чересчур эмоциональной.

– Убью паршивку! – заявляю я и ударяю рукой по столу.

– Не сердись на нее, – заботливо говорит мама. – Лучше расскажи мне, что случилось.

– Не сейчас, мама, – отвечаю я и включаю ноутбук.

Я открываю файл с рукописью. Мне остается дописать еще буквально несколько страниц. После чего я отправлю рукопись Полу, своему издателю. Он перешлет ее редактору. Примерно через две недели моя книга будет опубликована, и Пол устроит мне встречу с моими маленькими читателями.

– Мне жаль, что ты не хочешь обсуждать со мной свои проблемы, – томно произносит мама.

В этот момент я должна проникнуться к ней состраданием и пониманием. Но нет. Я ничего не чувствую.

– Он тебе изменил? – начинает строить догадки мама.

– Тебя это не касается! – негодую я.

Моя мама никогда не отличалась тактичностью. Я до сих пор помню, как она заявила, что я безвкусно одеваюсь при Джоне Меддоке, парне, в которого я была тайно влюблена. И сейчас, когда ей стоит просто пожелать мне удачи и положить трубку, она начинает говорить вещи, которые выводят меня из себя.

Я с трудом сдерживаю эмоции, делаю над собой усилие и произношу:

– Знаешь, мама, я тебе обо всем расскажу, когда буду готова.

Мама закатывает глаза. Затем пожимает плечами. И в конце концов говорит:

– Как знаешь, Сара.

Сара… Мама почти никогда не называла меня по имени, что было довольно странно, ведь именно она мне его дала. Я чувствую легкую дрожь во всем теле. Ярость сменяется нежностью, и я невольно начинаю улыбаться.

– Пока, мам, – говорю я смягченным тоном.

– Удачи тебе, – говорит мама.

Я кладу трубку. Наверно, я должна была сказать, что люблю ее. Плевать, что она поручила наше воспитание тете Мэй, что на первом месте у нее всегда была карьера и что мы не получали от нее ни любви, ни заботы. Она все-таки моя мама.

Я иду на кухню, чтобы налить себе кофе и в этот момент вспоминаю, что должна позвонить Илаю. Я возвращаюсь за телефоном и набираю его номер.

– Ну, наконец-то! – недовольно произносит Илай.

– Прости, – говорю я и наливаю себе кофе. – Мама позвонила.

– Да? – удивленно спрашивает Илай.