От автора

Персонажи порой приходят негромко, без пафосных деклараций и навязчивых требований. Они просто садятся рядом и вдруг оказывается, что их дыхание уже давно синхронно вашему. Именно так пришла ко мне Тереза Вальдес – не с готовой историей, а с едва уловимым ощущением присутствия, застывшим взглядом и привкусом мадридской ночи на пересохших губах.

Я никогда не видела эту книгу простым романом – скорее попыткой услышать то, что осталось за пределами слов. Это было желание собрать по крупицам уцелевшие следы чужой жизни, затерявшейся в городском шуме. Здесь вы не найдете привычного разделения на героев и антигероев. Перед вами откроется лишь одна женщина и три роковых дня, которые, словно маятник, возвращают её туда, где стирается грань между выбором и неизбежностью.

Мне сложно было уловить логику в уцелевших обрывках дневника Терезы и хоть как-то сопоставить их с её рисунками, поэтому я просто разбросала их по книге. Вы сами поймёте, когда прочтёте записи, сделанные женщиной в состоянии между отчаянием и откровением.

Конечно же, я не берусь утверждать, кем на самом деле была Тереза Вальдес, но если, перевернув последнюю страницу, вы вдруг отчетливо услышите эхо ее голоса – значит, ей все-таки удалось избежать полного забвения.

Анна Нуар

Испания, весна 2025 года

* * *

05 октября 1986

Иногда мне кажется, что я жажду исчезновения. Ни покоя, ни спасения, ни прощения, а именно исчезновения, как исчезают звуки на границе сна, как растворяется утренний туман под первыми лучами солнца. Я ловлю себя на странном желании – чтобы чьи-то руки сжали моё горло и удерживали до тех пор, пока воздух не покинет тело, пока мысли не растают, пока не исчезнет всё, что зовётся мной.

Это не стремление к смерти, а зов души, уставшей от собственного существования и требующего исчезновения. Я не принадлежу себе – и, возможно, никогда не принадлежала. Моя жизнь всегда была домом без стен, в котором гостили мужчины, уверенные, что владеют хозяйкой. Но я давно оставила этот дом. Я выходила из него каждый раз, когда они думали, что завоёвывали меня. Я уходила, оставляя на подушке только аромат и тишину.

Я верила, что любовь способна спасти. Что найдётся тот, кто прижмёт ладонь к моей груди не из желания обладать, а чтобы услышать то, что спрятано за ребрами – дрожащую правду моего сердца, но каждый, кто подходил, либо пытался любить меня, либо разрушить. И быть может, между этими двумя желаниями нет особой разницы, если женщина перестаёт существовать сама для себя.

Глава 1. Символ Мадрида

Мадрид, 1986 год

В кабинете Дона Мигеля царила тишина. Тяжёлые портьеры цвета запёкшейся крови заглушали уличные звуки, пропуская лишь узкие лучи света от редких фонарей. Проникая внутрь острыми кинжалами, они вонзались в полумрак, оставляя на стенах и полу рваные световые раны. Всё в нём застыло во времени, словно музейные экспонаты франкистской эпохи, где стены были выкрашены в серо-зелёный оттенок, что покрывал бронетехнику сороковых, а на одной из стен криво висел портрет Франко в позолоченной раме. Одна из цепей давно порвалась, и теперь генералиссимус вечно смотрел вниз с немым укором.

Тереза сидела напротив него, держа в руках хрустальный бокал с коньяком. Жидкость отливала янтарём в свете лампы, оставляя на коже причудливые отблески.

– Георгий опять звонил, – тихо сказал Мигель.

Она не спеша сделала глоток, и коньяк растёкся жаром в её груди. Этот вкус был ей ненавистен – он напоминал старые кожаные перчатки, забытые во влажном погребе, но ей приходилось пить в его кабинете, потому что он не принимал отказа.

– Ваш московский друг слишком любопытен, – сказала она, ставя бокал на стол.

Дон Мигель резко ударил ладонью по столу, и рюмки звякнули в ответ. Этот стол знал больше, чем многие из тех, кто сидел за ним. Его вырубили из векового дуба в Наварре, в тридцать девятом. Столешница, отполированная до зеркального блеска, сохраняла былую гладкость, но на одном углу виднелся след от пули. Осколок памяти о бомбардировке, а под ним, если провести рукой, можно было нащупать выцарапанное: Viva la muerte^[1]. Кто оставил эту надпись – стол хранил молчание.

– Он мне не друг, всего лишь вынужденный союзник для поддержания связей с Советским Союзом и интересуется нашими общими партнёрами. Особенно теми, кто стал умирать и почему-то ему кажется, что эти смерти слишком уж «случайные», – сказал Мигель, проводя рукой по надписи.

Тереза сохраняла спокойствие, это был не первый их разговор о тех, кто перестал быть нужен Мигелю в его бизнесе, хотя об интересе Георгия к ним она слышала впервые.

– И что вы ему ответили?

– Что несчастные случаи, к сожалению, происходят без нашего позволения. – прищурился Мигель. – Но ты же понимаешь, Георгий не дурак, он чувствует, что здесь что-то не так, и будет рыскать, как шакал в поисках добычи, но будет делать это осторожно, не своими руками, ведь я ему нужен, кто кроме меня сможет организовать ему теневую поставку оборудования в СССР под видом апельсинов.

Тереза поднялась и медленно обошла стол, оказавшись за его спиной, наклонилась и нежно провела вверх от кистей рук до плеч. Её прикосновения были лёгкими и небрежными одновременно, но именно они заставляли мужчин напрягаться, они были как часть старого и тщательно отточенного ритуального танца, в котором соблазн и власть были неотделимы. Кончики ногтей едва цепляли воротник, потом с короткой паузой вся ладонь опускалась на плечи, заставляя забыть всё, что было до этого.

– Ты играешь с огнём, niña^[2], – прошептал он, но руки уже скользнули к её талии, сжимая и притягивая к себе. Каждый раз она разжигала в нём те чувства, которые как змеи в тесной корзине, то затихали, то бродили, отказываясь умирать.

Отвращение и вожделение сливались в месиво, она была для него ядом и лекарством, мукой и утешением. Мигель никогда не был готов её отпустить, её свобода означала конец для него, Тереза была его тенью, без которой он не мог существовать. Он говорил себе, что она опасна и нельзя терять осторожность, но всё равно тянулся к ней, потому что именно её покорность разжигала в нём то, что давно угасло. Его целью было удерживать короткий поводок, кормить дорогим вином и страхом всё потерять, пока одно с другим не смешается окончательно. На протяжении последних восьми лет это прекрасно работало, он видел, как она меняется, как ею овладевает жажда популярности, а в глазах появляются искры тщеславия.

Прижимая к себе, он схватил её за волосы, вырывая шпильки, откинул голову назад и поднес губы к её шее, точно к тому месту, где под кожей бился пульс.

– Со мной бесполезно разыгрывать этот спектакль. Ты для меня не женщина, ты монстр, которого я приручил, – прошипел он, оставляя мокрые капли на месте поцелуя. – Твой метод прекрасен. Ночь любви с тобой и всего три дня до – «несчастного случая». Это как нужно было насолить высшим силам, чтобы они так прокляли тебя.

Она застонала не от страсти, а от ярости, когда его зубы сомкнулись на ключице. Он оттолкнул её так, что она едва не потеряла равновесие.

– Ты прекрасна, querida^[3], но только когда я вижу результат от твоей работы, – сказал Мигель, отстраняясь от неё.

На губах Терезы появилась усмешка, хищная, больше похожая на оскал волчицы.

– А кто сказал, что я уже начала? Я просто подумала… может, он ревнует? Говорят, вы делили не только бизнес, но и…

Резкий звонок телефона оборвал фразу. Мигель взял трубку, лицо его застыло.

– Да, я слушаю… Нет, пока ничего. Да, проверю.

Он повесил трубку и повернулся к Терезе:

– Видишь? Опять он. El muy hijo de puta^[4], как будто знает, что ты здесь.

Тереза начала терять своё внешнее спокойствие, холодная дрожь пробежала по всему телу, и молния на платье чуть расползлась вниз, открыв тонкую бледную полоску кожи между лопатками. Она сама сшила это платье – из плотного кремового жаккарда, с почти неразличимым узором переплетённых нитей. Оно плотно облегало фигуру, подчёркивая талию и изгибы, но не оставляло ни шанса увидеть больше, чем позволено. Наверное, она ожидала, что он наконец переступит черту и запустит трёхдневный таймер, но он позаботился о том, чтобы этого не случилось, однажды сказав ей, что она умрёт раньше, чем истекут его три дня.

– Может, вам стоит меньше болтать с ним, – Тереза вернулась к разговору.

Мигель подскочил с кресла и схватил её за горло.

– Запомни. Если Георгий узнает твою маленькую тайну, он придёт за тобой, и тогда даже я не смогу тебя защитить. Теперь убирайся. Завтра Хуанито принесёт новый заказ, – отрезал Мигель, указывая ей на дверь.

Тереза вышла к мраморным ступеням, спуск по которым вёл прямо на аллею сада. Холодный вечерний воздух ударил ей в лицо, желая отрезвить, и она почувствовала, что, сделав ещё один шаг, потеряет сознание. Но желание скорее покинуть это место, привело её в чувства. Фонари особняка отбрасывали длинные тени, она шла, опустив голову, рассматривая, как её ноги неуверенно ступают по гравийной дорожке. Её мысли следовали за ней.

– Эти три дня – просто театр, а я его марионетка, которую он дёргает за верёвочки. Как же глупо было думать, что у меня есть шанс освободиться. А вдруг он прав? И я действительно монстр, который подчиняется своему хозяину.

Она обернулась, чтобы убедиться, что он не преследует её.

– Нет, я не монстр. Монстры не боятся и не дрожат у двери, как загнанный зверь. Не мечтают, чтобы чьи-то руки сомкнулись у них на горле, желая закончить это всё.

Рассуждая о монстрах, Тереза невольно вспомнила Хавьера, соседского мальчишку, который в детстве пугал её.

– La Llorona^[5] бродит у реки. Ищет детей, чтобы заменить тех, кого сама утопила. Услышишь её плач – беги, niña, иначе она заберёт тебя вместо своего дитя, – говорил он, подбегая к ней сзади.

Тогда, в десять лет, она не могла спать неделю, прислушиваясь к каждому шороху за окном, затаив дыхание, но теперь она взрослая и понимает, что во все времена и во всех культурах люди слагали легенды, где скорбь, страх и ненависть обретали женские лица. Эти женщины, пришедшие с того света, мстили за свои страдания, но она не понимала, за что её месть. Какая её причина стоять за спинами мужчин, когда они любуются собой в зеркале, восхищаются новым костюмом, и делать вид, что её нет в отражении.

В ушах зазвенело от слабости или от нахлынувшей волной памяти, и тьма навалилась всем своим весом, так что гравий под каблуками захрустел сильнее, но звук стал доноситься более приглушенно, и каждый шаг отзывался эхом. Молния на спине снова сползала, но сил поправить её не было. Ещё шаг и ноги подкосились и мир перевернулся, окончательно забрав контроль, который она изо всех сил пыталась держать.

Тереза почувствовала скамейку раньше, чем увидела её. Упала тяжело, бесформенно, спиной ударилась о холодное кованое железо и ей показалось, что молния на её платье расползлась до самого основания. Всё произошло слишком быстро, потому что ещё мгновение назад она шла и вот уже сидит, чувствуя, как холод металла пробирается сквозь тонкую ткань платья и касается кожи. Ладони упирались в скамейку, но не чувствовали поверхность, а реальность ускользала.

В следующий миг она уже была в тёмной комнате, напоминающей подвал, где воздух сгущался липким, пропитанным неприятным, но знакомым запахом и втягивал её в беспамятство. Стены из тёмного камня покрывала плесень, над головой свисали старые бондарные инструменты, под ногами хрустели опилки, а вдоль стен стояли недоделанные бочки, стянутые ржавыми обручами. Тереза двигалась мелкими, неуверенными шагами, ноги дрожали, путаясь в древесных стружках, а впереди, на каменном полу лежало тело человека. Из темноты выступали только худые ноги с натянутой кожей, под которой проступали вены и напряжённые мышцы, застывшие в неестественной позе, будто человек в последнюю секунду отталкивался от чего-то.

Она остановилась, взгляд скользнул по икре, пока не наткнулся на белую полосу. Сначала ей показалось, что это лента, завязанная на ноге, но рассмотрев внимательнее, она поняла это – металлический обод, плотно обвивающий ногу, похожий на те, которыми были стянуты бочки, что она видела ранее. Терезу ужасало то, что он был покрыт не ржавчиной, а странной белёсой патиной и врезался в плоть так, что под ним проступала кровь и кусочки кожи.

Она огляделась – место казалось незнакомым, но каждая деталь о чём-то ей напоминала: бочки, плотно стоящие друг к другу, тяжелый запах мокрого дерева и едкий кислый душок. Может, она видела это во сне? Или в отражении зеркал в своём ателье? А этот человек… она думала о нём, спрашивая себя, сколько дней, недель, лет он пролежал здесь, пока металл не стал частью его плоти? Он звал на помощь? Кричал, пока голос не превратился в хрип? Или смирился, что никто не придет? Железо не ржавеет просто так – ему нужна влага, слёзы, пот и кровь. Сколько он отдал этому обручу, и кто приковал его? Может он сделал это сам, чтобы удержать себя и не навредить кому-то другому, спасая кого-то, обрёк себя на мучения.

Ей нужно было увидеть его лицо. Посмотреть в глаза, но она боялась, что он обернется монстром, что приходит с закатом и забирает мужчин. Мгновенно появилось жгучее желание дотронуться до него и убедиться, что он мертв или просто понять, каково это – прикоснуться к тому, что она так тщательно прятала в себе.

Она сделала шаг вперёд, следом ещё один, но ноги вдруг отяжелели, и паника охватила её, она опустила взгляд, ожидая увидеть скованные обручем ноги, но они оказались свободны, только кожа была бледная и сухая. В этот момент, чья-то рука схватила её за плечо и дёрнула назад.

– Тереза! Что ты здесь делаешь? – прохрипел мужской голос. – Дон Мигель не разрешал тебе здесь находиться. Ты же знаешь правила.

Мужчина встряхнул её, проверяя, в сознании ли она.

– Где здесь?.. В подвале?.. Мне нужно увидеть. – её голос дрогнул, распадаясь на дыхание.

– Какой подвал? Ты с ума сошла? Ты в саду на скамейке.

Она огляделась, вокруг неё действительно был сад на территории усадьбы Мигеля. Тереза попыталась подняться, но пошатнулась и рухнула обратно.

– Ну-ну, полегче, девочка, – подхватывая ее, сказал голос.

Приходя в себя, она подняла голову, перед ней стоял Мануэль – охранник Мигеля, чья работа была – стоять на воротах и курить, пропуская приезжающих гостей. Его лицо, загорелое, с глубокими морщинами, напоминало потрескавшуюся землю, но в глазах виднелось искреннее беспокойство. Он держал её бережно, почти ласково, несмотря на грубые, покрытые мозолями ладони.

– В таком виде ты и до ворот не дойдёшь, – покачал он головой.

В его карих глазах Тереза узнала то же добродушие, с которым он выбирал на рынке фрукты для своей дочки, когда она встречала его там.

– Ладно. Я уже закончил смену. Довезу тебя. Моя Кармен всегда говорит – старых дураков и больных девушек надо опекать.

В голове Терезы снова возник страх, не за себя, а за него, она понимала, что, если Мигель увидит их вместе и посчитает, что они близки, он пришлет ей его фотографию, этого нельзя было допустить, поэтому она резко выдернула руку так, что Мануэль отшатнулся, в растерянности глядя на неё.

– Со мной всё в порядке! – её голос разрезал воздух. – Я сама дойду. Иди домой. Не лезь ко мне!

Говорить с такой озлобленностью она научилась давно, иногда ей требовалось быть жестокой только для того, чтобы защитить тех, кто был ей дорог. Всех, кто хоть как-то приближался к ней по доброте, по любви или просто пытался помочь, Мигель устранял её же руками, и возразить этому она не могла. Ведь оружие не спорит с тем, кто нажимает на курок.

Она отвернулась и зашагала к воротам, где в нескольких метрах от виллы её ждала машина, загнать которую на территорию усадьбы Мигеля означало подвергнуть риску быть сожженной им. В тени деревьев стоял её чёрный Seat 132^[6], сверкая хромированными деталями даже в тусклом свете фонарей. Когда она купила его, в 1984 году, он уже не был новинкой, но сохранял ауру респектабельности, присущей автомобилям испанской элиты конца 1970-х. Это была машина для тех, кто предпочитал демонстрировать не кричащее богатство, а безупречный вкус и принадлежность к кругу избранных. Водитель такого автомобиля словно говорил: «Я не просто могу себе это позволить – я знаю, что действительно стоит покупать». Среди владельцев Seat 132 чаще всего встречались потомственные аристократы, высокопоставленные чиновники старой закалки и представители интеллектуальной элиты – люди, для которых статус определялся не толщиной кошелька, а происхождением, образованием и связями.