© А. Мори, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

* * *

Нет человека, который был бы как остров, сам по себе, каждый человек есть часть материка, часть суши.

Джон Донн

Почему нужно презирать человека, который, оказавшись в тюрьме, пытается оттуда выбраться и вернуться домой? Или когда он не может сделать этого, но начинает думать и говорить о чем-то еще, кроме решеток и тюремных стен? Мир снаружи не перестает быть реальным, хотя пленник и не видит его…

Дж. Р.Р. Толкин, «О волшебных сказках»

Первые люди появились из трав Бесконечной Пустоши, что на Юге, где край земли.

Они не знали, откуда пришли, и в чем их предназначение в этом мире. Они прибились друг к другу и дрожали от холода и страха.

И тогда четыре бога явились к ним.

Первой пришла Черная Черепаха. Она мечтала создать страну, где будут править мудрость и закон, и увела с собой на Север тех, кто мог помочь ей в этом и был достоин жить в такой стране, тех, в ком светился ясный разум.

Вторым пришел Лазурный Дракон. За ним пошли те, чьи души стремились к красоте. Они направились на Восток.

Белому Тигру по сердцу пришлись сильные и смелые, не боящиеся суровых испытаний, и ушедшие за ним основали государство на Западе.

Солнечная Птица Феникс пришла последней. Она увидела тех, кто остался, и сердце ее преисполнилось жалости. Она осталась с ними на Юге и расцветила их жизнь волшебством и чудесами.

С тех пор Четверо ведут спор о том, кто из них выбрал самый правильный путь. Они находят себе любимцев среди смертных и наделяют их исключительными качествами, и их избранники становятся великими мудрецами, волшебниками, императорами и полководцами. И спору Четверых нет конца – оттого и распря между Срединными Царствами никогда не закончится.

Так говорят.

Пролог. Безумец

Юкинари навсегда запомнил день, когда появился его дракон. (Он не придумал другого имени – просто «дракон»; дракон утверждал, что имена нужны только людям.)

Какая-то часть его рассудка, конечно, понимала, что драконов не бывает и что с ним происходит что-то неладное. Но другая часть говорила совсем иное. Его мысли слишком сильно спутались, чтобы отличить реальность от воображения (и это случилось задолго до появления дракона)…

Юки приходило в голову, что дракон – это он сам, какая-то грань его личности; но, поразмыслив, он решил, что это только подтверждает реальность: если он перестанет верить в дракона, то перестанет верить и самому себе – а во что тогда еще остается верить?

Тем более с появлением дракона в голове у Юки, наоборот, начало проясняться; мир стал ярче и объемнее – до этого ощущение окружающей реальности у него было как-то притуплено, словно он все время жил в туманно-синей предрассветной мгле, а потом взошло солнце и туман рассеялся…

Этот туман в голове начал сгущаться еще в детстве, когда они жили в Байцзине, столице Юйгуя.

Начиналось все постепенно.

Он рос тихим, мечтательным, и до какого-то момента у него не было нужды в приятелях, но когда она появилась, оказалось – болезненное открытие, – что другие дети, воспитывавшиеся при юйгуйском дворе, не хотят брать его в свою компанию. Их неприязнь не была агрессивной. Однажды, правда, кто-то поставил ему подножку, Юки упал, но больно не было, а мальчика, который это сделал, строго отругали, и больше подобного не случалось. Над ним даже не особенно смеялись и злословили, хотя обычно дети готовы злословить из-за чего угодно. Его просто сторонились.

Он долго не понимал – почему. Мать твердила, что его не любят из-за отца. Юки в это не очень верилось. Он видел, что другие придворные дамы избегают его мать, а значит, люди не любили и ее тоже. Хотя ничего удивительного в этом, по его мнению, не было, он боялся мать – а она ненавидела Юки, как ненавидела все, связанное с человеком, за которого ее выдали замуж против воли.

Его мать, Сун Сяолянь, была придворной дамой при старой, но могущественной императрице Юйлян, а его отец… Юкихито был чужаком в этой стране – наследный принц враждебной Юйгую Рюкоку, Страны Дракона, он жил при юйгуйском дворе в качестве заложника. Обращались с ним учтиво, как с уважаемым гостем, вот только уехать из страны он не мог, даже если бы захотел.

А он, конечно, хотел. Отец ненавидел Юйгуй. Он часто рассказывал им с братом о доме – Стране Дракона. Земля, где восходит солнце, страна утонченной печальной красоты, проигравшая в войне, но не сдавшаяся; «побежденные всегда благороднее победителей», – твердил отец. По его словам, когда-нибудь они вернутся туда, и все наконец-то станет правильно: он займет место отца – деда Юкинари – на троне, а Юкинари и его брата Юкиёси будут почитать как принцев, кровь от крови Лазурного Дракона. Матери в отцовских мечтах места не было: отец ненавидел госпожу Сун Сяолянь не меньше, чем она его.

Наслушавшись рассказов отца о доме, Юки тоже стал бредить Страной Дракона. Он почти ничего не знал о настоящей Рюкоку, поэтому ему оставалось только придумать эту страну самому. В один из моментов, когда ему было одиноко и он особенно сильно ненавидел все вокруг, он решительно приказал себе думать о мире, где все по-другому – так, как должно быть. Само по себе это было не ново; первый такой мир заявил о себе, когда ему стукнуло пять, и к тому времени, когда он увлекся Страной Дракона, его придуманные страны исчислялись десятками; но в этот раз он знал, что это будет не очередная детская выдумка, а самая настоящая – единственно настоящая – правда. И он занимался своей Страной Дракона постоянно, ежедневно, с поразительной для ребенка тщательностью продумывая детали: обычаи этой страны, законы, города, богов, одежду людей, деревья, которые могли там расти, волшебных животных, которые могли там водиться… В воображаемой Рюкоку жили не только драконы – там были и единороги-цилини, и утонченные, образованные многохвостые лисицы, и гигантские говорящие птицы, – но драконов он рисовал чаще всего. Ярких, наполненных светом, цветом и жизнью. У них были длинные алые усы, глаза ярче любых аметистов, топазов и сапфиров и такие же сияющие гривы – острые, будто языки пламени, или же мягко льющиеся, как потоки воды. По ночам ему снилось, как он забирается на прохладные чешуйчатые спины драконов, и они катают его над морем (Юки мечтал увидеть море с того момента, как узнал о его существовании), над горами, над изящным незнакомым городом – столицей Рюкоку.

Юкинари стало казаться, что вся его жизнь в Юйгуе, его раздробленная ненавистью семья, его одиночество – все это временно, просто ожидание на дорожных сумках в предвкушении грандиозного путешествия; этим путешествием, конечно, должно было стать возвращение в Страну Дракона – для него воображаемая Рюкоку стала домом, которого здесь он был лишен. Он даже точно определил возраст, в котором его должны были забрать туда: одиннадцать лет. В то время, когда Юки только начал придумывать «свою» Рюкоку, он был уверен, что это очень, очень большая цифра.

Разве что самую капельку реже, чем драконов, он рисовал придуманных им людей – будущих друзей, которые, как он был уверен, ждут его в Рюкоку. Вначале их было немного: его лучший друг, девочка, которая станет его женой, когда они вырастут, и младшая сестра. Он придумал им всем странные, красиво звучащие имена на несуществующем языке. Юки знал рюкокусский (язык настоящей Рюкоку) – отец всегда упрямо говорил с сыновьями только на нем, остальные же говорили с Юки на юйгуйском, так что оба языка были ему с раннего детства одинаково привычны. Но в воображаемой Стране Дракона говорили на каком-то другом языке, и ему нравилось придумывать его иероглифы и звучание слов. Любимая сестра, которая ждала Юки в Стране Дракона, не имела ничего общего с недавно появившейся на свет малышкой Маюми. Его брата Юкиёси в Стране Дракона тоже не было. Почему-то он не видел во всем этом никакого противоречия. Ни родителям, ни брату, ни тихо ненавидевшим его сверстникам не было места в созданной им идеальной вселенной.

Впрочем, когда он пытался нарисовать в воображении лучшего друга, то почему-то представлял себе одного мальчика из тех, с которыми он мечтал, но уже даже не надеялся подружиться. Тот был умным, молчаливым и изящным, с серьезными широкими бровями. И характером они были похожи – этот мальчик и его друг из Страны Дракона, хотя вряд ли Юки мог судить о его характере: он его совсем не знал, да и не рвался знакомиться.

Может быть, мысли начали путаться уже тогда, потому что ему ни разу не пришло в голову попробовать по-настоящему подружиться с кем-то из этих детей, сверстников; он даже не особенно выделял кого-то из них в отдельности – они были для него единым существом, недобрым, но притягательным. Он мечтал о дружбе как о некой абстракции, хотя одиночество было вполне реальным и постоянно мучило его. Но Юки не приходила в голову такая, казалось бы, очевидная вещь, что для дружбы надо что-то делать. Он не знал, как выразить свой интерес к этим детям – и не понимал даже, что его принято как-то выражать; вместо этого он постоянно придумывал и исполнял маленькие ритуалы. «Если я пройду по плитам двора, не наступив ни на одну щель, у меня появятся друзья». «Если я коснусь края его одежды, он со мной заговорит», – загадывал он. Но ритуалы привели лишь к тому, что из просто изгоя («Это сын Сам-знаешь-кого; не смотри на него») он превратился в сына Сам-знаешь-кого, который не в ладах с головой.

Юкинари отчасти осознавал, что и правда ведет себя странно, но в то же время эти ритуалы имели для него смысл; он вроде бы знал, что что-то делает не так, но не мог понять, какие поступки в такой ситуации были бы правильными – привести мысли в порядок становилось все трудней и трудней.

Как ни странно, с учебой никаких проблем не было, наставники не могли на него нарадоваться. В памяти прочно хранились иероглифы, исторические даты, цитаты поэтов и философов. Все эти вещи – в отличие от враждебного мира живых людей – были простыми и понятными.

Он читал слишком сложные для своего возраста книги. В возрасте десяти лет попросил подарить ему учебник староюйгуйского языка.

При этом в некоторых вещах оставался сущим ребенком. Он продолжал придумывать Страну Дракона; этот мир был ярче и реальнее, чем окружающая его действительность. По сути, кроме Страны Дракона, у него не было ничего, поэтому он цеплялся за фантазию с отчаянной силой.

Одиночество с каждым днем уплотнялось, словно окутывая его стеной тумана, сквозь который становилось все труднее пробраться, и в конце концов он бросил даже пытаться наладить общение с другими детьми и почти перестал разговаривать с братом и родителями. По-прежнему очень много читал, иногда играл сам с собой в популярную в Юйгуе настольную игру «Туман и облака», придумывая разные стратегии. Часто он подолгу где-то бродил, погруженный в мысли, и не всегда после этого мог вспомнить, где именно был и о чем думал. Иногда Юки не был уверен, существует ли он на самом деле и ему ли принадлежат его мысли.

Вскоре после того, как ему исполнилось одиннадцать, отец умер. Он не знал, как это случилось. Ему сказали про больное сердце. Это, конечно, мог быть и яд, но вряд ли отец – этот слабый, бесполезный, далекий от политики человек – мог всерьез кому-то помешать.

Юки беспокоило, что смерть совсем не расстроила его. Он никогда не был особенно привязан к отцу, но ему казалось, что он должен почувствовать хоть что-то. Это заставило его усомниться в реальности собственного существования. Он и раньше часто чувствовал себя каким-то ненастоящим, бесцветным и тонким. Время от времени, будто бы очнувшись ото сна, думал, что люди вокруг него живут, а он – только существует. Холодное, ненастоящее, двухмерное существо, словно придуманный кем-то – не очень хороший персонаж придирчивого автора, который никак не может определиться, уничтожить его, перекроить или оставить как есть…

В день смерти отца ощущение собственной ненастоящести захлестнуло с головой. Юки представилось, что он весь серый и хрупкий, словно засохшая бабочка, и вот-вот развалится и осыпется прахом. Ему стало очень страшно. Он разбил чашку и провел осколком по тыльной стороне запястья, вид собственной крови, яркой и живой, немного успокоил.

Когда его нашли – он сидел в углу и продолжал водить осколком чашки по руке, – мальчика тут же окружили заботой и вниманием; им казалось, что он так переживает из-за смерти отца. Он попытался объяснить, почему на самом деле резал руки, но они ничего не поняли. Думали, он хотел покончить с собой.

Юки и правда часто размышлял о смерти, но убить себя всерьез не хотел никогда. Кто-то – может быть, тот самый Великий Дракон, от которого происходила их семья – вложил в него огромную, искреннюю, совершенно правильную любовь к жизни. Вот только, по вопиющей несправедливости, он почти не дал ему сил для этой самой жизни. Сил, воли, умения – он не знал… Юки даже не был уверен, что на самом деле жив. Он хотел удостовериться в этом – только и всего; смерть отца была тут совершенно не при чем.

После этого положение их семьи при дворе не укрепилось, а еще больше пошатнулось. Но у госпожи Сун Сяолянь оставались еще полезные связи. Выбирая между жизнью то ли парии, то ли пленницы при дворе юйгуйской императрицы и побегом в чужую страну, которую ненавистный муж называл домом, она предпочла побег. Как и сыновья, она почти ничего не знала о Рюкоку, поэтому и надеялась.

Однажды они – Юки, его мать, брат, крошечная сестра и несколько верных людей – тайком выбрались из дворца, сели в повозку и под покровом темноты покинули Байцзин. Их преследовали и искали, но недолго. Юйгуй находился на пике расцвета и мощи, и побег жены и детей рюкокусского принца-заложника никого особенно не взволновал: Рюкоку все равно лежала в руинах после войны.

Они благополучно добрались до Рюкоку. Той самой Страны Дракона, реальной, не воображаемой. Они вернулись домой. Но почему-то почти ничего в жизни Юки не изменилось.

Их встретили пышно, радуясь спасению наследников престола из многолетнего плена, но в то же время настороженно – нелегко было закрыть глаза на то, что дети принца Юкихито родились и воспитывались во враждебной стране и успели впитать чужой язык и культуру. По сути, они оказались тут такими же чужаками, как в Юйгуе.

Настоящая Рюкоку оказалась ничуть не похожа на Страну Дракона из фантазий Юкинари. Ему казалось, что он довольно хорошо представляет себе Синдзю, столицу, по рассказам отца: город, прекрасный, как морская жемчужина; вместо улиц повсюду каналы и мосты, вместо повозок – лодки и корабли… Ему казалось, все это должно быть романтичным. Но Синдзю, все время окутанная пеленой дождя или тумана, оказалась темным, давящим городом. Она пахла влажным холодом, гниющими сетями и сваями, рыбой. И какими же обшарпанными были дома, как бедно выглядели люди на улицах! Он невольно сравнивал увиденное с покинутым ими Байцзином, столицей Юйгуя, – и с грустью видел, что его новый дом, несмотря на странную больную красоту, совсем не предназначен для жизни. Пару раз он, забывшись, сказал: «А у нас дома было по-другому…», имея в виду Юйгуй – что, конечно, не прибавило местным любви к нему.

И лишь море оказалось лучше, чем он представлял. Бесконечное, необъятное, оно ровно било о берег и не замерзало зимой. Зимы тут оказались мягче, чем в Юйгуе – почти без снега, и уже в феврале начинали цвести сливы…

Ему представилось, что драконы и впрямь могли бы жить в Синдзю, этом ветреном, сыром и ядовитом городе, явно не предназначенном для людей. Но это были бы не те пылающие красками драконы, которых он представлял и рисовал раньше. На самом деле они, наверное, были бы серебристыми, будто сплетенными из нитей дождя, или мутно-зелеными, как море, или свинцово-серыми, цвета одиночества и туч перед ливнем. Или черными, как колодезная вода. Туман в его голове продолжал сгущаться, воображение играло с ним странные шутки, и временами казалось, что Юки действительно их видит: струящиеся, словно водоросли, темные силуэты в каналах, отблески чешуи… Эти драконы не были добрыми, они пугали его. Он был бы рад забыть о них, но напоминания подстерегали повсюду: в виде скульптур в городе, на одежде, на посуде, на картинах. Трон императора именовался Троном Дракона, лицо императора – Лицом Дракона. Когда речь заходила о смерти кого-то из прежних императоров, говорили, что он улетел на небо верхом на драконе. Поразительно, но религиозные жители Рюкоку действительно считали членов императорской семьи потомками бога. Но Юки осознавал (хоть и без достаточной уверенности), что тени и силуэты – просто игра его воображения. А живя в Байцзине, он успел узнать, что Великого Дракона не существует – образованные юйгуйцы относились к вере в Четырех Богов с иронией.