Слово редактора

Перед вами – сборник рассказов-финалистов второго сезона литературного конкурса «Драма на трёх страницах». Каждый из этих текстов – доказательство того, что настоящая художественная вселенная может уместиться на трёх страницах, а сила слова способна перевернуть сознание читателя за несколько мгновений.

Здесь нет места случайным деталям – только выверенные фразы, отточенные до совершенства, и эмоции, которые обрушиваются на читателя с первых строк. В этом малом формате скрыта огромная мощь: трагедии и надежды, ирония, боль и тихие откровения жизни упакованы в лаконичные, но предельно насыщенные сюжеты.

Каждый рассказ – это целый мир. Мир, который живёт по своим законам, дышит своими страстями и оставляет след в душе. Это истории, где каждое слово работает на пределе, а финал всегда оказывается неожиданным, но неизбежным – как сама жизнь.

Идеальное чтение для тех, кто верит, что истинная литература начинается не с количества страниц, а с глубины мысли и силы эмоций.

Юлия Карасёва

Алла Антонова. ПОЕДЕМ В ПАВЛОВСКИЙ ПОСАД

Тёмный забор, почти упавший в глину, и одуванчики. Сквозь разбитое окно торчит клок кружевной и когда-то белой занавески. Катя сползает на землю прямо у калитки и плачет. Ради этого она ехала?

– Хватит! Перестань! – кричит за стеной бабка.

Дед Коля снова пришёл поддатый. Когда он выпивает, то из него лезет агрессия. Придирается и к бабке, и к Кате. Хлопает дверью и может пнуть ботинком Грушу. Поэтому Катя прячет кошку у себя, как только видит, что дед пьян.

– Ууу, бездельницы, сидите на моей шее, ещё и указываете мне, что делать! – Дед хочет стукнуть кулаком по столу, но неверная рука соскальзывает, и удар не получается. Он круглыми стеклянными глазами смотрит на слабые пальцы, словно удивляясь, почему и они его не слушаются.

– Коля, иди спать, срамота одна. Перед соседями же стыдно.

Дед воинственно размахивает руками, угрожает губернатору и почему-то Сталину. Бабка увещевает и ругается. Катя сидит тихонько в комнате, прижимает Грушку и иногда плачет.

Наутро бузотёр трезвеет и мается чувством вины. Гладит кошку, обнимает бабку и, заглядывая в глаза, с ностальгией, от которой щекочет на душе даже у Кати, заводит извечную песню:

– Машуня, а поедем в Павловский Посад! Ты помнишь, какие там яблони?

Бабка пользуется его чувством вины и выговаривает сердито:

– Позорище просто! Каждую пятницу пьёшь! Мне как соседям в глаза смотреть? Вчера на кусты у подъезда кто ссал? Райка всё видела! Мне теперь даже здороваться с ней неловко! Как кобель дворовый! Ты что – до дома не мог дойти пять шагов?

– Машунь, ну, наверное, приспичило, невмоготу было идти. Да Бог с ней, с Райкой! А знаешь, что её сыночек ненаглядный, Костик, два дня назад на заводской проходной попался? Кабель тащил! Не знаешь? А то-то же. Так Райке и скажи, если что говорить будет. И гордо ей в лицо смотри! Ты у меня умница, Машуня!

Дед лезет обниматься, бабка отпихивается и смеётся. Потом они, конечно, мирятся и вместе начинают убирать квартиру. Только дед подходит к холодильнику и хлебает из банки рассол, когда бабка не видит.

В следующую пятницу всё повторяется.

– Машунь, ну давай в Павлов Посад, а? Домик там хорошенький, тёплый! И нам место будет, и Катюшке на втором этаже комната! А выйдешь с крыльца – и по траве, по росе! Ты грядки заведёшь. Я тебе шланги проведу, чтобы поливать легче было. Поедем? Там соловьи по ночам.

– Ба, – спрашивает как-то Катя, – что за дом в Павле Посаде?

– Павловском, – поправляет бабка, – дед там родился. Домик за ним сохранился. Мы раньше там жили, до того, как ты родилась.

Бабка задумывается и уплывает светлыми белёсыми глазами старости в прежние дни.

– А потом? – не выдерживает Катя.

– А потом суп с котом! – сердится бабка. – Не о чем говорить, это дед по пьяни да с похмелья вспоминает.

Катя растёт и дедовы пятницы переползают на среды, а потом и на понедельники. А бабкины глаза всё светлеют и светлеют. И только неизменно остаётся домик в Павловом Посаде – с похмелья. Улица Муранова, дом девять. Дед как- то шепнул ей адрес и подмигнул. Может, правда, а может, пьяный был, наврал.

В одну из пятниц дед приходит не сам, приводит Райкин сын. Не приводит – притаскивает. Бабка открывает дверь, охает. Костик устало сваливает деда в коридор и уходит, не отвечая на бабкино «Спасибо».

– Всё, Маша, пенсия! – торжественно вскинув руку, объявляет дед и в тот же миг роняет руку на пол, а голову – на грудь и храпит.

На пенсию деда выпроваживают – надоело пьянство терпеть. А он, оставшись без опоры и крепкого мужского коллектива, запивает ещё горше.

И они уже не обнимаются с бабкой, помирившись, по утрам. И на все его «Машунь, Павлов Посад, поедем, родная» бабка зло отмахивается и ворчит только, что совсем из ума выжил.

– Бабуль, может, свозим его? – предлагает Катя. – Я Лёшку из группы попрошу, он поможет. Давай?

– И ты туда же? Дался вам этот Павловский Посад! Вези его куда хочешь! Мне дела нет. Пусть хоть под забором там околеет.

Но Кате не хочется оставлять эту идею. Она советуется с Лёшкой, и он соглашается помочь ради пары карих глаз, в которые влюблён с первого курса.

Дед в тот день трезв. Но Катя не говорит ему, куда они едут. Дед спит в машине под радио «Романтика», а Катя с Лёшкой переглядываются, как заговорщики. Навигатор довозит до нужного дома.

– Ты уверена, что адрес правильный? – спрашивает Лёша, выглядывая на заброшенную улицу.

Они выходят из машины и подходят к дому. Дед пока спит. Катя сползает и плачет. Она даже не может объяснить, почему возлагала столько надежд на этот дом. «Там яблони, и роса, и так приятно ходить босиком», – наверное, поэтому.

Утыкается лбом в тёплые доски.

Она не знает, что делать. Быстро залезать в машину и увозить деда, пока не проснулся? Поздно.

Катя слышит, как хлопает дверь. Слышит тяжёлые стариковы шаги за спиной.

Дед молчит. И Катя нервничает.

– Катюня…

Она отрывает лицо от калитки и оглядывается. Дед тянет руки к дому и тоже плачет.

– Катюня, мой дом, домик.

Он счастливо улыбается и шагает навстречу обветшалому забору, разбитым стёклам. Как родного, дед приветствует старый покосившийся дом. И открывает калитку. Катя с притихшим Лёшкой переглядываются.

Пить деду теперь некогда, только ругается, что руки дрожат. Разбитые окна пока фанерой заколачивают. Подводят свежие столбы под крышу на пару с Лёшкой. Катя моет, чистит домик изнутри. Занавесочки привозит. Такие же, как были, только новые. Потом и до новых стёкол руки доходят. Лёшка приезжает с удовольствием. Катя даже переживать начинает. Она-то Лешке ничего не обещает и не предлагает. Только как- то случается, что они сидят на закате на крыльце, и так хорошо этим тёплым вечером, что Лёшка придвигается близко и целует сначала в плечо, а потом, поощряемый молчанием, тянется к губам. Красивый закат во всём виноват.

Катя ныряет в любовь, и всё забыто – и дед, и домик. Выныривает в какую-то пятницу. Приходит раскрасневшаяся со свидания.

– Бабуль, покушать что есть? – задорно кричит с порога.

– Картошку, Катя, пожарила. А ты, паразит, накушался уже.

На табуретке в кухне сидит дед и качается, уперев стеклянный взгляд в кромку стола.

– Дед, ты чего? – ахает Катя. – Давно же не пил, чего вдруг сегодня?

– Дом его дурацкий сгорел, проводка замкнула, – бабка припечатывает тяжело, со вздохом. Проводит по чистому столу тряпкой. И ещё раз.

Катя садится рядом.

– Дедуль… – шёпотом зовёт.

– Катюня, – отзывается дед. Поднимает взгляд от стола.

Боль, разведённая водкой, плещется в мутных глазах.

Дед молчит, качается. Останавливается.

– Машуня, а давай в Павловский Посад поедем. Там роса, знаешь, какая? И яблони.