предисловие

Ты ли это – Я?..

Отшумела река жизни, выровнялась усталым ручейком с опустевшими берегами. Всё мельче ручей, всё положе берега…

Далеко-далеко всколыхнётся ветерком паутина жизни, и сквозь неё проглянется лёгкое видение той девочки, того истока, от которого родилась память жизни.

Пытаясь разглядеть эту девочку, босоногую, в слишком коротеньком для её лет платьице, с выгоревшими на солнце прядями русых волос, пушистым одуванчиком вьющихся вокруг загорелого лба, налезая на глаза, щекоча облупленный нос…

Ты ли это – Я? Или за давностью лет причудилось мне, что это я, именно такая: внимательно-сосредоточенная, с цыпками на тонких ногах, готовая, в любую минуту вспорхнуть лёгким мотыльком и исчезнуть, мелькая среди высоких зарослей колючки.

Куда убежало детство моё?! Дай мне прикоснуться к твоей бесконечности, трепетности. Насладиться каждым мигом созерцания. Удивляться новому непознанному дню не понимая, как быстро исчезнет он в светлом мареве лета, в белой дымке паутины осени; в быстрых ручьях весеннего оголтелого напора; или наконец, в снежной бесконечности, мерцающей под яркими лучами зимнего солнца? Куда бежишь, куда торопишься? Погоди! Так хочется коснуться шершавой узловатой рукой тонкой тёплой ладошки. Ощутить себя –ту, царящую во мне незримо и всё далее уходящую по тёплой тугой тропинке, ощущая босыми ступнями живое дыхание земли, питаясь силой, исходящей из её глубины… Неведомо, не понятно, каким образом случилось так, что я была той девочкой, торопливо убегающей туда, где жили родные любимые люди.

Я хочу побежать за ней, но много ходившие ноги не слушаются. Но всё равно, неуклюже переваливаясь спешу мимо неласковой юности и бурной, насыщенной несбывшимися желаниями зрелости… Сквозь боль и радость, разлуки и усталость; болезни и смерти дорогих тебе людей. Сквозь, сквозь!.. Ещё чуть-чуть и, кажется, догоню её, спрошу: «Куда бежишь? Зачем торопишься?.. Но больные ноги дрогнули… Не догнать, не коснуться худенького плечика, не прижать к себе, ощущая срастание с ней, ища защиты в ней.

Долго смотрю во след, мучительно долго, пытаясь осознать: неужели она была мною?!

Память моя! Сотвори чудо! Воскреси во мне ту девочку! Дай успокоиться возле неё. Чтобы пустота вокруг вновь наполнилась красками, звуками, запахами…. Запахами тёплого летнего вечера с горькой оскоминой полыни, медовой сладостью мяты и чабреца. И чтоб горделиво покачивались в палисаде царственные мальвы, а из распахнутого окна истекал духмяный переворачивающий нутро сладковатый запах свежеиспечённых пышек. И вкрадчиво ласковый шепоток бабушки, сноровисто перекладывающей обжигающие горячим пышки в эмалированную, виды видавшую кастрюлю, сбрызнув водой, укрыть чистым полотенцем, не замечая нетерпеливый взгляд внучки. «Отойти, остыть им надобно…». И ты знаешь, по- другому не будет, бабуля не нарушит ритуал. И остаётся ждать, сглатывая слюну.

Лето, детство, память… Худенькая быстроногая девочка исчезала за горизонтом.

Дорога домой

Автобус остановился. Я вышла и огляделась. Вот она дорога на Мазеповку, где прошло моё детство.

Дорога петляла, как и прежде, идти по ней было одно удовольствие, особенно босиком, что я и сделала. Высоко в выцветшем от изнуряющего зноя небе жаворонки пели свою бесконечную песню. Пыль мягкая и горячая, заставляла идти быстрее. До леса – около километра, там долгожданная прохлада. Но спешить не хочется.

Подошва постепенно привыкает к горячей пыли, на тело нападает удивительная истома, мысли плывут плавно, отрешённо. Господи, как же хорошо! Сколько раз вот так я ходила по этой дороге! Сколько волнений и переживаний испытывала от удивительного запаха дорожной пыли, от колосящейся по обочине дороге ржи и цветущего июньского разнотравья.

Для русского человека дорога – это не просто путь, а что-то магическое, бесконечное и обнадеживающее. Так и кажется, там, за поворотом, появится что-то новое, неизведанное, и ты забудешь обо всём плохом и заживёшь иной, счастливой жизнью. Поворот, ещё поворот… Сколько в жизни будет таких поворотов? За каким из них начнётся иная, счастливая жизнь?

Скоро обрывается моя полевая дорога, дальше она ныряет в лесную прохладу и разбегается тропинками. А те петляют между деревьями, исчезают в высокой траве, и вновь выскакивают на открытое пространство.

Лес встречает тихим шелестом листвы, несмолкаемым жужжанием пчёл, зудящим звуком комарья. После ослепительного солнца в лесу сумеречно и прохладно. Впереди низина с глубокой колеёй, оставленной тракторами и большегрузными машинами. Сколько себя помню, эта колея никогда не просыхала. Её чёрная топь заставила «спуститься с небес на землю» и побыстрей миновать это неуютное место. И я поторопилась к открытому пространству, где показывался мостик через неглубокий ручей, почему-то называющийся речкой Избицей. Этот отрезок моего пути был, пожалуй, самый интересный, особенный. Здесь тропинки вновь собирались вместе, превращаясь в широкую дорогу, по бокам которой росли старые корявые вербы. Их вместительные дупла облюбовала разнообразная живность: от птичек до шмелей и шершней. Шершней особенно любили тревожить мальчишки, разбегаясь от них в разные стороны, но кое-кому всё-таки доставалось, и тогда этот «счастливчик» долго ходил в «героях», пока не заживала шишка на лбу. Моя бабушка говорила, что по этой дороге проезжал сам Пушкин, и вербы помнят его бричку. Я верила безоговорочно, да и сейчас не хочу опровергать эту версию.

Ближе к мосту начиналось, пожалуй, самое удивительное, и было этому название ужи. Да, да самые обыкновенные и необыкновенные ужи. Они были такие большие и толстые и, вероятно, такие старые, что тоже помнили бричку Пушкина. Они висели на высоких перилах моста, греясь на солнышке, слегка покачиваясь и извиваясь.

Я старалась идти как можно тише, но за несколько шагов перед моим приближением они срывались с перил и с шумом плюхались в воду. Шлеп, шлеп, шлеп… Поистине незабываемое зрелище – полёт ужей! Подобного больше не видела нигде. Что интересно, ужей никто не трогал, они пользовались заслуженным уважением. А как же ещё? Они являлись одной из достопримечательностей Мазеповки. Люди ценили и уважали природу в те ещё недавние времена.

Отсюда дорога больше не расходилась, лес становился реже. А вот и моя любимая берёзовая роща. Светлая и нарядная, она всегда была самым привлекательным местом. Здесь нас принимали в пионеры, здесь мы праздновали майские праздники, собирали березовый сок. За берёзовой рощей стройными рядочками росли молодые сосенки, их мы сажали вместе со школьными учителями.

Лес был нашим другом, большую часть времени мы проводили под его сенью. Сколько земляники поели в этой дубовой роще! А сколько выпили березового сока, съели кучу каких-то немыслимых трав! Сколько тропинок истоптали наши искусанные комарами, исхлёстанные крапивой, ободранные колючками многострадальные босые ноги! Разве можно это описать!

Поистине, детство – дар божий! Жаль только, что закончилось оно за очередным поворотом моей дороги. Ну, что ж, всё когда-то кончается, проходит. Прошло, закончилось моё детство. Оно вошло, влилось в юность, зрелость, далее, Бог даст, – в старость. Вот и дорога, по которой я вновь прошла, чтобы ощутить всё то, что осталось в моей памяти, привела меня в мое детство. Но и здесь она не задержится, а побежит дальше. Она пересечёт моё село и выскочит за околицу, чтобы продолжить свой бесконечный бег, расширяясь, сужаясь, петляя и извиваясь, уводя нас всё дальше и дальше. Моя дорога выскочила на пригорок к дому лесника. Впереди полуразрушенная церковь, это моё село, моя Мазеповка.

Скоро лето

Над селом висел дурманящий запах цветущих яблонь. Нежно розовые лепестки привлекали уйму пчёл, казалось, яблони не только цвели, но и пели. Такой гул стоял вокруг. Природа встречала Первомай. Первомайские праздники самые любимые. Это ведь не только митинги и демонстрации, маёвки и выходные, это и первый лист распустившейся берёзы, первые цветы и молодая зелёная трава. Да просто ощущение вечного праздника, радости и счастья! А уж 9 мая- так совсем всем праздникам праздник! Нет в мире лучшего праздника, с которым наш советский человек чувствует себя героем-победителем. И немудрено! Победить такого врага смог только советский человек, беззаветно любящий свою замечательную Родину!

–Ба, мой дедушка тоже убит на войне?

– Он пропал без вести.

– Это как?

– Вот так …

–И что его нельзя отыскать?

–Не знаю.

– А почему ты его не искала?

– Как же, искала, да что толку. Кому только я не писала…

– Ба, а может он у немцев остался, и ему не разрешают писать?

– Да не мели ты! – возмутилась бабушка, – он у немцев не успел побыть. Как ушёл, так сразу и пропал. Тогда многие пропали…

– А мой папка тоже воевал?

–Конечно, а как же иначе?

–А тётка Валя Баранова говорит, что он в тылу отсиживался.

–Пусть не брешет! Он снаряды подвозил на передовую. Да ты сама у него можешь спросить, чего меня пытаешь.

– Я спрашивала, а он сказал, что вырасту, всё и узнаю.

– Не слушай никого. Твои родственники всё воевали, в героях ходили. Вон тётки твоей Ани муж – Иван, тот блокаду Ленинграда прошёл, контужен был. Не хорошая она – не слушай её…

– Да я её и не слушаю, я ведь к Нинке хожу, а не к ней. Ты в клуб пойдёшь? Концерт будет…

– Какой мне концерт, корова в любой момент отелиться может. Нет, мне идти никак нельзя. Сходите, потом мне расскажете. Иди, не трави душу.

Нюта почувствовала себя виноватой, что у бабушки испортилось настроение. Странные они, эти взрослые, не поймешь, в какой момент их можно спросить, в какой нельзя. Думала, что бабушка обрадуется, что Нюта интересуется судьбой деда, а она вдруг рассердилась…

Немного погрустив, она зашла за подругой, и они побежали в клуб.

В селе чтили ветеранов Великой Отечественной войны, поминали погибших, чествовали отличившихся в работе. В клубе народу – яблоку негде упасть. Кто пошустрей – захватили лучшие места, остальные стояли у стен, толпились в открытых дверях. Из района приехали артисты и все с нетерпением ждали их выступления. После торжественной части – награждения. Счастливчики выходили на сцену нарядно одетые, смущенные, гордые.

Май щедр на праздники может оттого, что впереди горячая трудовая гонка. Но то дела взрослых, а у ребят впереди долгожданные каникулы. Вот это настоящий праздник!

Каникулы! Ура!

«Весна, весна на улице, весенние деньки,

Как птицы заливаются трамвайные звонки…»

Нюта вприпрыжку бежала из школы. Интересно, какой он, трамвай, на самом деле? Вот бы посмотреть, а ещё лучше прокатиться. Она размахивала почти пустым портфелем. С завтрашнего дня у них каникулы, и все учебники сдали учительнице. В портфеле остался только дневник, табель успеваемости, ручка и карандаши. Самым ценным в портфеле это табель успеваемости, потому что в нём только пятерки…

«Ля-ля-ля, ля-ля-ля», портфель взлетал над головой. «Ах, как сегодня хорошо на улице!» Солнышко греет тепло и ласково. Даже дорога по проулку почти просохла. Она сегодня в школу ходила в ботиночках, а резиновые сапоги спрятала подальше в надежде, что больше не пригодятся. В школе все были нарядные: в белых фартуках, с огромными бантами девочки и в белых рубашках и черных курточках мальчики. Они радовались своим нарядам и каникулам. Даже их учительница Надежда Петровна всё время улыбалась, хотя вообще она очень строгая и серьезная.

Нюта остановилась и ещё раз полюбовалась своим чудесным белым фартуком с кружавчиками. Она оглянулась по сторонам в надежде, что кто-нибудь тоже увидит эту красоту. Но на улице было пустынно.

– С какой радости поём? – из ворот дома вышел Колька. – Наверняка каникулам радуешься?

– А ты не радуешься?

– А мне как-то всё равно, ты же знаешь, как я в школу хожу.

«Вот и плохо», – подумала Нюта.

– Что собрался делать?

– А догадайся! Ты же у нас умная, на пятерки учишься.

Он сел на лавку и стал вертеть палку в руках.

«Вот вредный вечно настроение старается испортить».

– Тебе что, ответить трудно? – И она отвернулась от него.

Поняв, что теряет зрителя, Колька поспешно ответил.

– Городки думаю ставить. А то мы в этом году только в клёпики гуляли, про городки совсем забыли. А они развивают глазомер и твёрдость руки.

Нюта с удивлением посмотрела на Кольку. Так складно говорит, удивление какое-то… Она посмотрела в сторону горки, что у самого кладбища, где они всегда по весне играли в городки. Надо же, она совсем забыла, зато Колька вот не забыл.

– А ты что вправду сегодня в школу не ходил? Сегодня же табель успеваемости выдавали.

– Чего ты вечно выспрашиваешь, – огрызнулся он, – не твое это дело, ты что, учительница, я тебе отчитываться должен?

– Да я просто так спросила. Нужно мне больно. А когда мы в городки играть будем? – Нюта старалась перевести разговор в безопасное русло.

– Кто это мы?

«Господи, как же трудно с ним разговаривать, и когда он уже подобреет?»

Колька вытянул руку, в которой держал палку, и совсем как её отец, прищурившись, смотрел, ровная она или нет.

– Мне одну биту осталось сделать, старую, весь сарай перерыл, так и не нашёл, а эта какая- то неровная, может пойти ещё разок поискать. Случайно не знаешь, какое кино сегодня в клубе крутить будут?

Нюта покачала головой.

– Ну, да. Откуда тебе знать, у тебя только оценки да наряды на уме.

Нюта молча пошла к своему дому. Ей надоел Колька со своим ехидством.

– А вот и Нинка идёт, она всё знает, – услышала она радостный Колькин возглас.

Нюта обернулась и увидела Нинку. Та медленно брела, опустив голову, вид у неё был очень грустный.

«Тройка в четверти есть.» – безошибочно определила Нюта. – Влетит от отца». И ей стало жаль подругу.

– Эй, Фомка, – позвал Нинку Козак, – ты не знаешь, какой фильм сегодня крутят?

Иногда дети на улице называли друг друга по имени своих отцов. Нинкиного отца звали Фома, а её Фомкой, Нютиного отца звали Игнат, естественно, она становилась Игнатихой. Колькин отец тоже Коля, потому все звали его Козак – по фамилии.

– Знаю, и что с того? Тебя всё равно на кино не пустят, детям до шестнадцати…

– Подумаешь, – не сдался Колька, – захочу, пройду, велики дела.

– Давай, – отпарировала Нинка, – а мы посмотрим! Ты только хвалишься, а сам не