ЧАСТЬ 1

Глава 1

Небо будто было красным

«По горам две хмурых тучи

Знойным вечером блуждали

И на грудь скалы горючей

К ночи медленно сползали.

Но сошлись – не уступили

Той скалы друг другу даром,

И пустыню огласили

Яркой молнии ударом.»

Яков Полонский «По горам две хмурых тучи..» 1859 год.)

Маленький приморский городок устало стряхнул с себя последних туристов, отбывших с вокзала вечерним поездом. Они увезли с собой в больших чемоданах не только хрупкие воспоминания о теплых днях на пляже и не менее хрупкие сувениры, сделанные из ракушек, но и остатки выделенной на этот год хорошей погоды. Город погружался в тишину и серость будней под легкую джазовую музыку, звучащую в парке по воскресеньям усилиями местного оркестра, шелест опадающих октябрьских листьев и шум волн, омывающих берег белой пеной. Море сливалось с небом, становясь таким же серым и навевающим тоску. Словно медведь, забравшийся в свою берлогу, сама жизнь в городке готовилась к спячке до наступления следующего пляжного сезона.

Сережа смотрел в хмурое небо сквозь помеху давно не мытых оконных стекол. Кулаки подпирали округлый подбородок с таким усилием, будто напрямую участвовали в мыслительном процессе, и от их твердости и выносливости зависели те мысли, которые сейчас роились в голове мальчика. Под привычный шум родительского скандала Сережа думал о каникулах, которые наступят уже совсем скоро. Он ждал их с нетерпением троечника, к шестому классу отчаянно уставшему от школы с ее домашними заданиями, оскорбительными шутками одноклассников, ранними утренними подъемами и постоянным чувством навязанной ответственности. Теперь же, когда его ожидание должно было закончиться всего через неделю, его охватило другое чувство – пустоты. На что он потратит осенние каникулы? Будет сидеть дома и слушать скандалы родителей? Вот бы случилось что-то невероятное, какое-нибудь захватывающее приключение, или хотя бы Димка вернулся. Димка Ланин переехал с родителями жить в другой город еще летом, оставив Сережу без друга, а каникулы – без смысла.

– Ты просто конченый человек! Какая же я была дура, когда согласилась выйти за тебя замуж! Ты же ничтожество, ни на что не способен!

– Заткнись, тупая баба! Сама на что способна? Ужин приготовить способна? А квартиру убрать? Срач развела кругом!

– А для кого мне все это делать? Был бы ты нормальным мужиком…

Сережа расправил ладони и закрыл уши, пытаясь не слышать взаимные упреки родителей. Неужели так будет всегда? Серое небо, серое море, серая жизнь…

***

Олеся закрыла глаза и, произнося неизвестные слова на неизвестном языке с плохо выраженным театральным эффектом, медленно достала из колоды Таро карту с изображением Шута.

– Не рассчитывайте на него, Оленька, он ненадежный человек.

– Значит, он на мне не женится?

– Карты не лгут, Оленька! И они говорят, что нет.

«А еще об этом говорят его счастливые семейные фотографии на личной страничке в Вконтакте» – мысленно добавила Олеся, поправляя распущенные длинные черные, как воронье перо, волосы, обрамляющие худощавое острое лицо с бледной кожей, острыми скулами, тонкими губами и выразительными черными глазами, остро смотрящими собеседнице в лицо. Напротив Олеси сидела полноватая женщина, возраст которой, несмотря на все усилия это скрыть, близился к сорока годам.

– Спасибо, мадам Кармен, за ваш дар и ваши советы.

Олеся многозначительно кивнула, принимая благодарность и, в свою очередь, благодаря вездесущий Интернет с его неограниченным кладезем информации, которая осталась для ее собеседницы за кадром.

– Не забывайте, Оленька, что нельзя прерывать сеансы по снятию порчи. Я жду вас в пятницу вечером.

– Да, да, конечно, непременно приду. Вы думаете, мне не везет с мужчинами из-за порчи?

– Определенно, Оленька, определенно.

«А еще из-за лишних килограммов, алчного взгляда, в котором сквозит желание выйти замуж, и гуляющего в пустой голове ураганного ветра» – продолжила Олеся свой внутренний честный монолог, в отличие от внешнего.

– С вас три тысячи рублей, – будто невзначай, напомнила Олеся.

– Да, да, конечно, – опомнилась посетительница и зарылась в сумку. На лице сквозь толстый слой макияжа проступило мрачное осознание момента расставания с деньгами, которое всегда портило впечатление от появления призрака надежды на долгожданное счастье, даруемое, а точнее, продаваемое, провидицей.

– Благодарю, – томно и устало выдавила из себя Олеся, скрывая деньги в кармане своего длинного черного платья с глубоким вырезом тощего декольте.

– До свидания, мадам Кармен, – заискивающе улыбнулась посетительница.

– Да хранит вас Всевидящее Око, Оленька, – произнесла на прощание Олеся давно придуманную и заученную наизусть фразу.

Наконец входная дверь закрылась, и уставшая от переизбытка образа еще молодая, но уже познавшая всю привлекательность циничного отношения к жизни женщина, рухнула на диван.

– Спасибо тебе, Всевидящее Око, за людскую тупость, – на этот раз вслух произнесла Олеся, не опасаясь быть услышанной в пустой квартире. Никакой «мадам», и уж тем более Кармен, Олеся никогда не была, но для ее дела важно было солидно звучать. Она никогда не была замужем и не собиралась, но признаться своим клиенткам в том, что ей самой не везет с мужчинами, было противоречием всем основам маркетинга. Этот аспект жизни ее абсолютно не волновал. Она любила себя! Никакой другой любви просто не признавала. А еще она любила деньги, которые давали ей свободу и чувство безопасности. Безопасности…

– Мама, мама, мамочка, вставай, – рыдает маленькая, худая как скелет девочка. Она тянет лежащую на асфальте мертвецки пьяную женщину за воротник пальто и вытирает безостановочно стекающие по лицу слезы.

– Сука, в одно рыло все вылакала, – хрипит мужчина, пахнущий перегаром и мочой. Он с размаху бьет лежащую женщину ногой в живот. Та сжимается и стонет, не открывая глаз и не просыпаясь. Мужчина продолжает бить, нанося удары по лицу, спине и шее женщины.

– Не трогайте мою мамочку, не трогайте ее.

Девочка кричит, захлебываясь слезами и соплями. Ее впалый, голодный живот бурчит. Она садится рядом с женщиной, пытаясь закрыть ее своим изнеможённым тельцем, но ее никто даже не замечает. Никто не замечает ее голода, ее отчаяния, ее страха, ее слез и крика, как не замечают случайно выпавший из урны мусор. На мусор смотреть неприятно, лучше отвернуться и сделать вид, что ничего не видел. Ничего нет, ее нет, ее не должно быть. Она – случайность пьяной оргии. Ошибка! Никто не любит ошибки. Не любит и не прощает. Девочка наклоняется над женщиной, пачкает ее своими слезами, вытирает тонкими пальчиками текущую по лицу матери кровь.

– Проснись, мамочка, проснись…

Олеся встала с дивана и подошла к зеркалу, поправила роскошные черные волосы, длинные и блестящие на солнце – ее гордость!

– Это было давно! Это было не со мной! – заверила она свое отражение и улыбнулась.

За окном темнело, хотя часы показывали всего десять утра. Небо заволокло тучами, сквозь которые пробивался неестественный красный отблеск.

***

Еще один удар ремнем, уже пятый по счету, почти вырвал из него крик, но он не сдавался, только сильнее сжал слегка припухшие от недавней драки губы.

– Паршивый мальчишка, только хлопоты от тебя. Вот тебе, вот еще…

Шестой и седьмой удар ремнем остались такими же безмолвными, как и остальные, но из правого глаза предательски выкатилась слеза и быстро побежала по еще алому фингалу, остановившись, словно пойманный на мушку солдат, в небольшой ямочке на щеке. Марк зажмурился, чтобы больше ни одной слезинке не удалось капитулировать.

– Мария Степановна, хватит уже с ним возиться. Заприте его в подвале, пусть посидит наказанный до ужина. Без обеда! И подумает над своим поведением.

– Как скажете, Светлана Ивановна.

Женщина с суровым лицом и зачесанными назад волосами, на вид лет пятидесяти, хотя возраст ей могли добавлять мрачность и усталость, пропечатанные глубокими линиями морщинок, схватила Марка за мочку уха и потащила за собой в темный и страшный подвал. Мальчик скривился от боли, но даже не пискнул, продолжая оказывать сопротивление своим терпеливым безразличием к побоям и унижению.

– Посидишь здесь, подумаешь над своим поведением, может, захочешь измениться.

– Я хочу, чтобы вы все умерли! – прокричал мальчик, наконец, давая возможность своей обиде выплеснуться наружу.

– Не ребенок, а нелюдь какой-то! – с презрением бросила слова Мария Степановна, заталкивая своего подопечного в небольшое темное, без единого окна, и сырое помещение. Захлопнув за собой дверь, она поспешно удалилась, стремясь приступить к выполнению других обязанностей, которых в детском доме было предостаточно, но все их сложно было назвать приятными.

Марк сел на ледяной грязный пол и скривился от боли. Следы от ремня жгли кожу, но обида жгла сильнее. Это не он все начал! Мерзкий Илья всегда дразнил его, обзывал, начинал драться первым, а потом подключал и остальных. Что ему оставалось, если не защищаться? Но в итоге вся вина падала на него. Марк поправил вставшие дыбом рыжие волосы на затылке.

– Фуу, рыжая псина. Рыжая псина обделалась, фу. – Илья закрыл нос двумя пальцами, и все собравшиеся вокруг дети утрированно рассмеялись, стараясь делать это как можно громче и веселее. Никому не было весело по-настоящему. Марк это знал. Им не нужно веселье. Им нужно время от времени выталкивать из себя тот яд, которые скапливается от отчаяния и одиночества, презрения к самому себе и миру, который их породил, чтобы бросить.

Марк всегда отличался от остальных людей, и знал это, но знал также, что в этом нет его вины. Он никогда не плакал, собирался с силами и терпел, только обиженно и зло смотрел на своих угнетателей. Однажды, во время игры в футбол, Илья подставил подножку Марку, и тот упал в самый неподходящий момент, упустив и мяч и победу. Большие круглые голубые глаза рыжеволосого мальчика посмотрели с такой ненавистью на своего противника, он подбежал к подлому Илье и ударил его с размаху по щеке. Синяка от удара не осталось, но остался ожог! Дети запоминали тот случай, иногда приукрашивали, пересказывая друг другу, добавляя в рассказ больше демонических деталей, как добавляют черный перец в суп, для остроты и пикантности. Марка боялись, поэтому никто не хотел быть его другом, но и ненавидели. А ненавидеть лучше толпой, тогда не страшно.

Все двенадцать лет своей жизни Марк провел здесь, в этом детском доме, в этом старом ветхом здании, и немалую часть времени в этом темном подвале – страшном месте, которого боялись все воспитанники. Хуже наказания придумать было нельзя. Даже на окрепшую психику взрослого человека несколько часов, проведенных в кромешной тьме, повлияли бы не лучшим образом. Марк не любил темноту, но не боялся, а главное – он умел ее прогонять. Щелкнув пальцами правой руки, мальчик зажег огонек, уместившийся на кончике его указательного пальца. Огонь не обжигал его, только слегка согревал. Как и когда он научился этому фокусу – Марк и сам не знал. Он просто мог так сделать, и все. Сначала у него получалось создавать только искры, что уже удивляло и пугало не только его, но и тех, кто становился невольным свидетелем странных фокусов. Марк верил, что на самом деле он – сын волшебников, как Гарри Поттер, и его родители передали младенца в это страшное место только для того, чтобы спасти от неминуемой смерти под взмахом волшебной палочки злого колдуна. Вера в то, что скоро наступит день, когда он встретится со своей семьей и больше не будет одинок, придавала ему сил, а жизни – смысла. Он будет среди своих, таких же волшебников, как и он сам. Он станет нужным и любимым, а однажды спасет мир от неминуемой гибели. Так будет, обязательно, нужно только немного подождать.

– Это будет скоро, – вслух произнес Марк, не заметив, как дверь в подвал немного приоткрылась.

– Откуда свет? – истерически прокричала Мария Степановна, и мальчик мгновенно погасил фитиль на собственном пальце.

– Здесь нет света, Мария Степановна, вам показалось!

Женщина осмотрела помещение, затем самого заключенного в нем узника и с подозрением закрыла дверь.

«Какой странный ребенок. Наблюдая за ним, и правда можно поверить в какие-то потусторонние силы» – подумала воспитательница, выходя во двор детского дома, окруженный со всех сторон ржавым, местами покрытым зеленой краской забором. Она посмотрела на небо и удивилась тому, как низко висят тучи, и тому, что небо будто было красным. «Наверное, солнечные лучи попадают под таким углом, что создают иллюзию красных туч» – дала сама себе объяснение воспитательница и решила напомнить Светлане Ивановне о важности написать еще одно письмо в мэрию – крыша приюта отчаянно нуждалась в замене. Она протекала в нескольких местах и держалась словно на одних молитвах. Было 10:30 утра.

***

Тонкие улочки с протоптанным до дыр асфальтом витиевато обрамляли город беспорядочными сетями. Они поднимались вверх, поддавшись капризам горного рельефа, и резко спускались вниз, открывая панораму безразличного ко всему и живущего своей жизнью моря. Словно в объятиях, или в тисках, городок был окутан горными массивами. Они возвышались над жителями немыми великанами, неподвижными свидетелями плавного и скоротечного движения чужих судеб. Над бухтой нависал небольшой утес, откуда самые отчаянные, а нередко и отчаявшиеся, смельчаки демонстрировали головокружительные прыжки в море, пытаясь доказать насмешливой стихии свою отвагу, но чаще показывали только хрупкость человеческой жизни. Небольшой городок с низкими, познавшими жизнь пятиэтажками, ненасытно хватавший крохи цивилизации, достававшиеся ему от пиршества больших и главных городов, скрашивал свою провинциальную жизнь ничем не разбавленной стабильностью. Одних она утомляет, а другим дарит иллюзию прозрачного и спокойного мира. Сегодня, как и десять лет назад, почтальон Степан Михайлович доставит почту на своем стареньком велосипеде. Зинаида Михайловна ровно в 8:30 выйдет из дома и направится в поликлинику. Не только для того, чтобы пройти обследование, но и чтобы рассказать важные новости Людмиле Дмитриевне, участковому врачу, на протяжении 25 лет хранящей и врачебные тайны местных жителей, и их личные секреты. Дмитрий Семенович как обычно будет сидеть на скамейке в парке, наблюдая за весело резвящимися ребятишками, а рядом с ним будет услужливо вилять хвостом его верный друг – золотистый ретривер Варфоломей. Продавщицы Леночка и Любочка ровно в восемь откроют бакалейный магазин, стоящий на главной улице городка и принадлежащий мужу Леночки, куда и потянутся все местные бомжи, чтобы сдать стеклотару и поправить свое здоровье новой дозой алкогольного яда.

Клин неровной походкой шел в направлении установленной цели, заношенный пакет гремел собранными за утро бутылками. Он пытался подсчитать сегодняшнюю выручку в уме и прикинуть, на сколько бутылок водки сможет рассчитывать. Потребность была, как минимум, в двух, но найденной стеклотары было слишком мало, и желаемое никак не сходилось с возможностями, сколько бы он не пересчитывал. С утра в голове роились кусающие за душу мысли, словно обезумевший пчелиный рой, они беспрерывно гудели и жалили во все места, где остались тонкие шрамы от давно проигранных сражений.

На крыльцо магазина вышли Лена и Люба, воспользовавшись отсутствием покупателей, чтобы устроить перекур. Тонкие сигареты в ярко наманикюренных пальцах задымились серым, удушливым дымком.

– Небо какое-то странное сегодня, ты заметила? – подняла голову вверх Лена.

– Но красивое! Никогда не видела красные тучи, – ответила Люба подруге, глубоко затягиваясь никотином.

– Смотри, твой любимчик явился, – усмехнулась жена хозяина магазина, и два разукрашенных макияжем лица повернулись в сторону Клина.

В этот момент Клин заметил три пустые стеклянные бутылки, стоящие возле мусорки, его массивные плечи распрямились, широкая грудь стала ровной, а в карих глазах появился хищный блеск. Он сделал несколько широких шагов в сторону своей находки и вдруг кто-то схватил его сзади за руку и прорычал в самое ухо:

– Куда прешь, они наши! Наш район – наши бутылки. Пошел отсюда!

Клин развернулся, перед ним стояло двое бомжей на полголовы ниже его.

– Я первый увидел, они мои – оскалился Клин.

– Ты че сказал? – перешел к нападению тот, что был моложе и явно агрессивнее. Он с силой толкнул Клина в грудь, подталкивая его к кирпичной стене, к которой можно было бы прижать и преподать урок уличной справедливости, но Клин не сдвинулся с места. Вместо этого, он извернулся и хорошо поставленным ударом ноги в грудь оттолкнул нападавшего на противоположный от дороги тротуар. Не медля ни секунды, он схватил за края расстёгнутой куртки второго бомжа и перебросил через себя, оставив лежать на лопатках, пока сам подбирал найденную тару и складывал в звенящий пакет. Наблюдавшие за ходом схватки продавщицы зааплодировали. Клин выпрямился и театрально поклонился. Нападавшие, оправившись от ударов, быстро ретировались, признав превосходство чужака.

– Крутой ты мужик, Клин. Тебе бы взять себя в руки, привести в порядок, женщину хорошую найти, – Лена многозначительно посмотрела на засмущавшуюся Любу.

Клин осмотрел свою рваную синюю футболку и накинутую сверху коричневую куртку, которая не сходилась потому, что была откровенно мала, и улыбнулся широкой улыбкой, обнажив на удивление ровные и белые зубы.

– Я и так хорош, разве нет?

– Ну, давай сюда, герой, что ты там принес, – вышла к нему Лена, в то время как Люба продолжала застенчиво стоять на месте.

Клин протянул пакет с добычей. Лена пересчитала бутылки.

– Что-то маловато у тебя сегодня, – глядя на то, как у мужчины обреченно опускаются плечи, Лена добавила, – ничего, мы с Любашей тебе подарок сделаем, пошли.

И не дождавшись утвердительного кивка головой от Любы, который все же последовал спустя несколько секунд, она вошла в магазин и достала из-под прилавка две бутылки водки. Клин засиял от счастья:

– Спасибо, красавицы! От души благодарствую!

Одну бутылку Клин засунул в карман куртки, а вторую тут же открыл и застыл на месте, уставившись в одну точку, он мучительно погружался в навязчивое видение…

– Клин, Клин, прикрой, там, сзади!

Автоматная очередь смертоносным грохотом разрывала барабанные перепонки. Рядом с ним, словно случайно опрокинутый оловянный солдатик, упал Дэн. Его лицо, залитое кровью, с зияющей дырой во лбу, таращилось широко раскрытыми глазами прямо на Клина. «Вот так нужно изображать смерть! Не в капюшоне и с косой в руке, а с дырой во лбу от вошедшей туда пули, и с широко раскрытыми застывшими глазами», – подумал он под раздирающий душу грохот выстрелов….

Клин встряхнул головой, высвобождаясь из терновых сетей своего видения и подняв верх бутылку, сказал:

– За вас, красавицы!