И он закончился. Тело Наташи унесли. Эксперты, упаковав в свои пакетики все, что их интересовало в плане еды и питья, позволили ей наконец прибраться. И Надя, распахнув все окна и впустив свежий воздух, принялась с каким-то остервенением уносить грязную посуду на кухню, все мыть, убирать, раскладывать по контейнерам, запихивать в холодильник. Оставшиеся пироги нарезала на куски и, завернув в пакеты, раздавала людям (их всех отпускали по домам!). И проделывая все это, спрашивала себя, как же это могло произойти, что ей никто, ни один человек ничего не сказал о том, что отравлена могла быть все-таки еда. Те же пироги… Или она просто сходит с ума? Как может быть отравлена еда, когда все, за исключением Наташи, живы и здоровы?

Как-то легкомысленно проводилось следствие, да и вопросы задавались глупые, дежурные. Надя подумала еще тогда, что, умри другой человек, не Наташа, и вопросы были бы другие, и как-то посерьезнее бы все происходило. Да и людей вряд ли так быстро бы отпустили.

Но самым чудовищным и циничным она считала тот факт, что после смерти старушки никто ни разу не вспомнил ту, помянуть которую они приходили. Но пришли же, и кто эти люди? Она маялась, не в силах все это, весь этот бред, осознать.

Ответ на свой вопрос она получила совершенно неожиданно.

Когда за последним посетителем закрылась дверь и Надя осталась в квартире только со своим женихом, он, выпив полную рюмку водки, – бутылку он откупорил собственноручно, – сказал, как сплюнул:

– Я узнал – какой-то идиот поместил объявление о поминках в пенсионерском клубе. Вот кто эти люди, поняла?

Ее словно водой холодной окатили.

– Не расстраивайся, Наденька, что с того, что накормили чужих людей? Все доброе дело сделала. Не жалей. Пенсии у людей небольшие, многие голодают, вот и пришли покушать.

Он мог бы сказать иначе, если бы был злым и жадным человеком, подумала Надя, цепляясь за любую информацию, за любую мелочь, которая позволила бы ей лучше узнать человека, за которого ей предстояло выйти замуж.

– Да я и не жалею…

Ей хотелось остаться наконец одной, разобраться в своих мыслях и чувствах. Она понимала уже, что совершила большую ошибку, согласившись на этот брак. Но, с другой стороны, что, если он действительно выполнит свое обещание и заплатит ее долги?

Она продолжала дрожать, ее подташнивало.

– Потом домоешь посуду, я тебе помогу, – вдруг услышала она и почувствовала, как Семен берет ее за руку и куда-то тянет.

– Что? Что вы хотите?

– Покажешь мне свою квартиру… – Маленькое, еще недавно бледное лицо Семена стало наливаться краснотой. Глаза заблестели.

Надя поняла, что ему нужно, и почувствовала слабость в коленях.

– Вы что это придумали? – Она и разговаривала-то с трудом, словно у нее онемели губы.

– Наденька… Я же тебе помог? Я же обещал, что буду помогать тебе во всем. Но и ты тоже должна доказать мне свою если не любовь, то хотя бы благодарность. Днем позже, днем раньше, но это должно произойти.

Она стряхнула его руку со своей, шарахнулась от него в сторону и больно ушиблась бедром о стоящий рядом стул.

– Вот когда долги мои заплатите, тогда и получите то, чего хотите, – сказал кто-то внутри нее, кто-то более сильный и пока еще с мозгами.

Он рукавом вытер пот со своего лица. Грудь его вздымалась. На кончике длинного носа блестела капля пота.

– Да… ты права. Прости меня. Что-то я совсем… Так не вовремя. Понимаю. Просто целый вечер на тебя смотрел и думал только об одном. Представлял.

Они стояли друг напротив друга, и обоим было неловко и стыдно.

– Семен, спасибо тебе за все. – Она просто заставила себя это сказать, обратившись к нему не по имени-отчеству, а просто по имени, как бы давая ему понять, что готова сейчас хотя бы на такое сближение. И на авансовое «ты», что далось ей с трудом. – Ты действительно помог мне сегодня. Вернее, и сегодня тоже. Мне надо немного времени, чтобы прийти в себя.

– Да, я понимаю… Сам не знаю, что со мной происходит… Я так мечтал о тебе, все эти ночи не спал. Ты не думай, я не старый еще… Я здоровый и крепкий мужчина. И ты очень нравишься мне. Давно уже…

Паук уже давно плел свою паутину. Все про нее вызнал и вонзил свое жало в тот самый момент, когда она была наиболее слаба и уязвима. Когда от нее как от личности осталась лишь одна оболочка. Когда все ее окружение презирало ее. Когда она не знала, как ей жить дальше.

– Ладно, дорогая Наденька.

Он привлек ее к себе и поцеловал быстро в губы. Потом, словно не находя слова, чтобы как-то завершить разговор, просто развел руками, кивнул и, пробормотав: «До завтра», бросился к выходу. Уже в дверях остановился, повернулся к ней и сказал:

– Завтра в десять я приду, мы с тобой составим список всех, кому ты задолжала, и я выполню свое обещание. Спокойной ночи, дорогая. Ложись, завтра помоешь посуду. Там, где мы будем с тобой жить, тебе не придется ничего мыть и убирать. Помнишь, да? Все будет хорошо.

И он ушел.

3

Она лежала на кровати, одетая, в темной спальне, и ждала, когда же ее тело отдохнет и снова наберется сил, чтобы продолжить мыть посуду. Спину ломило, ноги гудели, а голова просто раскалывалась. Она вспомнила, как мама часто говорила ей, когда у нее болела голова, что, мол, организму надо помогать и не позволять ему страдать от боли. Что надо выпить болеутоляющее. Вот и сейчас она словно бы услышала мамин голос, заставила себя подняться, включить свет и отправиться в ванную комнату, где в шкафчике была коробка с лекарствами. Она взяла две таблетки и проглотила, запивая водой из-под крана. В большой кастрюле на столе был компот, быть может опасный, как и все вокруг. Да чушь все это! Глупости! На днях станет ясно, чем была отравлена и отравлена ли вообще была Наташа.

Надя принялась мыть тарелки и складывать их стопкой. Через четверть часа примерно ей стало намного легче – голова перестала болеть. И все, что произошло с ней сегодня, показалось ей не таким уж и страшным. С Наташей все выяснится. С Семеном тоже она как-нибудь разберется и придумает способ, как не спать с ним. Скажет, к примеру, что он храпит, или придумает себе какую-нибудь болезнь, недомогание, чтобы избежать близости. Главное – это дождаться того момента, когда она освободится от долгов. В благодарность за это она постарается позаботиться о нем, попытается разглядеть в нем человека, найти все самое хорошее, что есть. Ну не зверь же он, раз пообещал помочь ей. В любом случае, пока он не выполнит свое обещание, она его к себе не подпустит. Все просто.

Вот так, успокаивая себя, она продолжала убираться на кухне, осторожно мечтая о домработнице и новой жизни. Хотя эту самую жизнь она представляла себе пока что весьма смутно. Было и еще кое-что, что придавало ей силы. Было в Семене что-то взрослое, как если бы он был ее отцом.

Последние годы в их жизни с мамой не было мужчины, и все проблемы они привыкли решать сами. Что, если ее муж действительно возьмет всю ответственность на себя и избавит ее вообще от каких-либо забот? Разве не об этом мечтает каждая девушка, собираясь замуж? И все бы ничего, будь он ну хотя бы немного помоложе и посимпатичнее… А вдруг он какой-нибудь извращенец? Или садист? Или дурно пахнет? Или у него противная кожа?

Нет, об этом лучше не думать. Нет-нет. Так можно и свихнуться.

В полночь раздался звонок в дверь. Полиция? Или Семен вернулся? Надя почувствовала, как кожа ее отреагировала на дурные мысли – она покрылась мурашками.

Подошла тихо к двери и заглянула в глазок. И сама не поняла, почему с какой-то радостью и отчаянием распахнула дверь. Григорий стоял на пороге и сиял, словно заранее знал, что ему обрадуются.

– Привет, подружка!

– Да какая я вам подружка? – попробовала она осадить его, но у нее ничего не получилось. Она действительно была рада его видеть. Вот с кем она немного выпьет и поговорит за жизнь. Как с попутчиком в поезде. – Ладно, заходите.

– Заходи, – поправил он ее, запирая за собой дверь. – Чего выкать-то? Никого же нет!

– Чего пришел? – Она и сама не понимала, почему улыбается. – Выпить паленой водочки захотелось?

– Ну да. Вместе с тобой.

Потом, гораздо позже, она спросит себя, почему она не испугалась его ночного визита? Почему ей даже в голову не пришло, что он явился к ней с определенной целью, как к женщине? Ведь она его совершенно не знала, он мог бы наброситься на нее, изнасиловать или ограбить, да мало ли?! Не было ни страха, ни предчувствия опасности. Наоборот, в квартиру словно ночью солнце закатилось и осветило все вокруг.

– Ладно, пойдем. Я такая голодная! Если не боишься, давай поедим, выпьем. Мне сейчас надо с кем-то поговорить. Представь, что мы в поезде…

Она не успела договорить, как увидела его широкую, лукавую улыбку.

– Да я так и понял, поэтому пришел.

– На самом деле?

– Ну да. Хотя нет, не только для этого. Во-первых, я предположил, что этот противный старикан будет приставать к тебе, пользуясь твоим состоянием, стрессом… Во-вторых, я у тебя кое-что забыл.

– Да? И что же?

Она усадила его в кухне за стол и принялась накладывать в тарелку салат, селедку. Вытерла насухо две рюмки, протянула своему ночному гостю бутылку коньяка, которую достала из книжного шкафа – кто-то подарил этот коньяк маме на день рождения года два тому назад.

– Если что-то забыл, то пойди в комнату, может, на кресле, что там у тебя, куртка, сумка… Хотя я вымыла там полы, а когда поднимала стулья (соседи одолжили), то ничего не заметила.

Григорий встал и направился из кухни не в гостиную, а почему-то в спальню. Надя и тогда не испугалась, пошла за ним, даже и мысли не допуская, что в спальне может произойти что-то нехорошее. Вот если бы с Семеном отправилась туда, тогда другое дело.

Она удивилась, когда Григорий, решительно войдя в спальню, опустился на ковер и извлек из-под кровати спортивную сумку. Она впервые видела эту сумку.

– Ты что же это, вот так запросто зашел в спальню и спрятал здесь свою сумку?

– Ну да. А что? В доме было полно чужих людей. Ты и сама-то не знаешь, кто пришел к тебе поесть кутьи.

– Семен сказал, что в каком-то пенсионерском клубе повесили объявление о поминках, вот и результат – куча голодного народа.

– Понятно.

Он встал и снова ей улыбнулся. Только теперь уже с заговорщическим видом.

– Ладно, пойдем уже. – Она кивнула в сторону двери.

– Пойдем.

За столом они выпили по рюмке коньяку, помянули маму.

– Слушай, Надя, а тебе не страшно вообще? – Григорий с аппетитом поедал салат.

– В смысле? Ты о чем?

– Ты же меня совсем не знаешь. Пустила в свой дом чужого мужика, пошла спокойно с ним в спальню…

Она поперхнулась, он вскочил и, отыскав глазами стакан, налил туда воды из-под крана и протянул ей.

– А что такое? Я не понимаю…

– Говорю – осторожнее надо быть. Ты же меня видишь первый раз! Мало ли что я наплел тебе про маму твою.

– Постой. – Вот теперь она почувствовала, как по спине ее словно проползла холодная змея. – Ты хочешь сказать, что обманул меня?

– Успокойся. Все нормально. Я не опасный.

Но она уже вскочила из-за стола. В глазах ее стояли слезы.

– Слушай, чего ты меня пугаешь? Думаешь, мне не хватило сегодня? Кто ты такой? Что, убивать меня пришел? Грабить? Давай начинай!

Григорий, вместо того чтобы ответить ей, наклонился над сумкой, что стояла возле ног, взвизгнула «молния», сумка раскрылась, и он достал какой-то сверток. Протянул ей.

– Вот, смотри.

– Что это?

– Открой и увидишь.

Она дрожащими руками принялась разворачивать черный пластиковый пакет. Внутри находилась кукла с всклокоченными буклями и в шапке-треуголке и небольшая коробка из-под зефира в шоколаде, а в ней – фотографии.

В воздухе произошло какое-то движение, словно Надя переместилась в другое измерение – так все это было странно и страшно. Запахло чем-то сладким, может, горячим какао или теплыми пирогами. На фотографиях была она, маленькая девочка, сидящая в песочнице в окружении таких же малышей – мальчиков. У нее в альбоме есть такие фотографии. Или вот – мама, с круглым животом, сидит в маленькой комнате, обои в цветочек, за спиной – круглый столик, ваза с розами. И эта фотография тоже ей знакома. Это мама была беременна ею, Надей.

Еще несколько снимков, где она с мамой в парке, на детской площадке…

Она успокоилась – это было первое чувство после того, как она развернула пакет. Григорий – не случайный человек, и он действительно был знаком с мамой. А то, что он намекнул ей о том, что она не должна вот так, запросто, впускать в свой дом посторонних – желание оградить ее от неприятностей. Что ж, он совершенно прав. И ей просто повезло, что Григорий не мошенник и не насильник. И что он просто хочет ей добра, потому и желает предупредить о том, как все это опасно. И ей даже оправдываться было бы глупо, она действительно поступила крайне неосмотрительно, когда впустила его к себе.

– Откуда у тебя это?

– А ты как сама думаешь?

– Если ты был знаком с моей мамой, то только она могла дать тебе эти фотографии. Вот только не понимаю, зачем?

– Скоро все поймешь.

Он интриговал каждым словом, каждым лукавым взглядом, каждой улыбкой, и сейчас, в такой тяжелый для нее день, все это ей было так необходимо!

– Вы разговаривали с мамой?

Зачем она его об этом спросила? Ясно же, что говорили. И когда она показывала ему эти фотографии, наверняка рассказывала о своей единственной дочери, грустила, плакала, понимая, что скоро они расстанутся, что болезнь унесет ее в иной мир, откуда она уже вряд ли сможет помочь ей.

Она бы и разрыдалась, если бы Григорий снова не улыбнулся ей своей потрясающей, легкой улыбкой.

– У тебя была замечательная мама, и я просто не мог не прийти сюда, чтобы не поговорить с тобой о ней.

Единственное, чего она не понимала – зачем маме понадобилось брать с собой в больницу фотографии. Хотя что же тут непонятного – она уходила и хотела видеть перед самым концом все то, что было ей дорого. Вот эти старые снимки.

– Ты сказал, что и сам болен…

– Оставим эту тему. Я поправлюсь. Надеюсь, во всяком случае. Ты же видишь, со мной все в порядке.

Она смотрела на него, и ей в который раз показалось, что она где-то уже видела это лицо. И, как это часто бывает, когда пытаешься что-то вспомнить, память подбрасывала какие-то картинки, запахи, ощущения, то особое настроение, словом все, что может быть связано с этим воспоминанием.

– Ты мне лучше скажи, зачем собралась замуж за этого мерзкого старикана?

– Что-о-о? Ты снова за свое?

– Разве ты не видишь, что это за человек? Ты совсем не умеешь разбираться в людях!

– Кто тебе сказал? С чего ты так решил?

– Ну, во-первых, это и так ясно, раз ты решила выйти за него замуж. Во-вторых, именно твоя мама рассказала мне об этом.

– О чем? О ком? Да как она могла?

– И про аборт рассказала, что переживает за тебя…

Надя машинально закрыла лицо руками. Да что вообще происходит? И как мама могла так поступить? Зачем рассказала ему обо всем? Неужели у нее от болезни рассудок совсем помутился, чтобы делиться такими интимными вещами о своей дочери?

– Значит, так, Григорий. Считай, что ты мне обо всем этом ничего не говорил, хорошо? Иначе я выпровожу тебя прямо сейчас, в ночь… Надеюсь, тебе есть куда пойти.

Он совершенно неожиданно для нее взял ее руки, открыв ей лицо, красное, с зажмуренными глазами.

– Ты не должна выходить за него замуж, поняла?

– Хватит! – крикнула она, уже не зная, куда себя деть и что делать. – Это не твое дело!

– Конечно. Это же не я собрался жениться на старухе. Ты – молодая, красивая девушка! Да ты вообще в своем уме?

– У меня долги! – вдруг выпалила она и замотала головой, словно это могло развеять все ее нехорошие мысли. – Уходи! Все. Достал!

– Долги есть у всех, но не все ломают свою жизнь подобными браками. Что он тебе пообещал? Вообще расскажи, что с тобой случилось? На-ка, выпей, может, тогда сможешь…

И он напоил ее. Чистым, неотравленным коньяком. Она пила и плакала. Напряжение исчезло, и теперь она видела перед собой только красивого парня, который лез ей в душу, проникал своими вопросами в мозг, заставляя ее выкладывать ему всю правду. Но ведь разве не для этого она впустила его? Разве не этого ей хотелось – услышать мнение постороннего человека о ее планах? Он назвал ее полной дурой. А что еще она желала услышать? Все ее объяснения звучали как-то слабо, словно она и сама не верила в то, что говорила.

– Да плевать на деньги! Подумаешь, не можешь смотреть в глаза тем, кому должна. Подумаешь, вернешь квартиру…

Ей захотелось его ударить. Такое вот странное чувство. Словно она разделась перед чужим человеком догола, а он теперь смеется над ней.

– Сколько тебе нужно денег?

– Много, – буркнула Надя, отмахнувшись от него как от мухи. – Очень много. И вообще, это не твое дело!

– Столько хватит?

С этими словами Григорий распахнул сумку и показал ей наваленные как попало вперемежку с носками и майками пачки евро.

Возможно, именно в тот момент она и протрезвела. Во всяком случае, чувство, похожее на страх, вызвало какую-то странную реакцию. Она просто онемела. Григорий же громко, весело расхохотался.

– Это твое? – наконец спросила она.

– А то чье же?

– Закрой сумку, – потребовала девушка. Объяснять ему, что своими деньгами он дразнит ее, раздражает, было бы стыдно.

– Ну ладно.

Он выполнил ее просьбу.

– Откуда у тебя так много денег?

– От верблюда. – Он плеснул себе коньяку и выпил. – Ходят иногда по улицам верблюды и раздают деньги. Ты не слышала?

– Дурак. Не смешно. Я тут перед тобой душу вывернула наизнанку, а ты… ты…

– Давай уже, неси листок и ручку, пиши список тех, кому ты задолжала. Отдадим им деньги, и тогда тебе не надо будет выходить замуж за того паука.

– Это как?

– Очень просто. Не видишь, что ли? Куча денег! Расплатишься – и уедем.

– Как это – уедем? Ты кто такой вообще, чтобы я с тобой уезжала?

– Хорошо, сама уедешь. Просто я подумал, что лучше уж пускаться во все тяжкие в компании.

– Ты это серьезно? Ты не разыгрываешь меня? Деньги не фальшивые?

Она пыталась понять, что происходит. Еще вчера, ради того чтобы расплатиться с долгами, она готова была лечь в постель старика за деньги, по сути, продать себя. Это было условием. А что потребует от нее этот странный парень?

– Но я не смогу вернуть тебе все это… никогда… Думаю, ты это понимаешь.

– Не дурак. Все понимаю.

Ей вдруг захотелось спать. Неожиданно. Она дышала ровно, глаза ее закрывались.

– Не спи, Надя! Быстро вставай и пошли! Быстро, я тебе говорю! Это газ… Газ!

Но она уже его не слышала.

4

– Ты что-то там закричал про газ или я напутала?

Она сидела, завернувшись в простыню, за столиком в гостиничном номере и никак не могла понять, как здесь оказалась. Но гостиницу эту она хорошо знала, в свое время, еще учась в школе, она приходила сюда подрабатывать, мыла номера, заменяя беременную знакомую и зарабатывая карманные деньги. Очень старая и грязная провинциальная гостиница советских времен, двухэтажная, с кадкой с огромной пальмой в центре холла и обшарпанной конторкой для администратора слева от двери. Сколько ни крась и ни обновляй, все равно видно, что все вокруг старое и ужасное.

Сумка с деньгами, которые ей явно приснились, стояла возле кровати. Григорий, одетый и умытый, только что заказал по телефону завтрак в номер.

– Какой еще газ? О чем ты? Ну ты, мать, даешь! Бутылку коньяка уговорила, про какой-то газ выдумала… Вот что творит с мозгами алкоголь!

– Это еще что… – она попыталась улыбнуться, и улыбка вышла какой-то кривой, странной, – мне приснилось, что эта сумка полна денег!

– Это все коньяк! Это он дурит тебе голову! Откуда у меня, простого парня, чернорабочего по уборке нечистот, деньги?

– Что-что? Чернорабочий по уборке нечистот?

– Нет, вообще-то я музыкант, веду хоровой кружок при заводе, но, поскольку там нет ставки музыканта и руководителя детского хора, так меня провели чернорабоч…

– Все! Хватит врать! Какой ты учитель музыки? Руководитель детского хора? Что ты мне голову морочишь? И вообще, мне сейчас нужно быть дома, ко мне должен прийти жених!

– Ты влюблена. Я только сейчас это понял. Что же ты мне раньше не сказала? Хорошо, давай я отвезу тебя домой. Встретишься со своим женихом. Ты список-то сохранила?

– Какой еще список?

– Черный, какой же еще?!