Глава 1. Вынужденный отпуск

В то лето ехать в деревню меня, можно сказать, вынудили. А иначе я не знаю, как назвать вот это:

– Вы, госпожа Журавлева, похоже, утомились. Идите-ка в отпуск за свой счет. Махните в Египет, я не знаю. Отдохните.

Ага, в Египет значит? На зарплату продавца одежды в захудалом торговом центре? Вы, Роман Семенович, как я погляжу, большой юморист!

Вслух я это, конечно же, не сказала, потому что никому не нравится быть уволенным, согласитесь. Даже с такой работы, как у меня. Потому хмыкнув и многозначительно посмотрев в припухшие глаза начальства, я только развела руками.

Толстопузый и сильно загоревший, как бедро курицы на гриле, Роман Семенович – владелец магазина, – страдал одышкой, потому дышал на меня так, будто не в отпуск отправлял, а как будто решался – убить или нет.

– Устали, устали, – сипло повторил он. – Езжайте… Езжайте, и чтоб две недели вашего духу здесь не было. Вот, чтоб сразу сейчас вещи собрали и на выход!

Сказал непререкаемым тоном, как умеют говорить все люди, привыкшие повелевать. Сказал и даже не спросил – согласна ли я? Развернулся и тяжело потащился вдоль рядов с шубами, рубашками, брюками. У нас тут все вперемешку. Роман Семенович считает, что, если покупатель, пришедший за шубой, не купит ее, то обязательно купит рубашку или брюки, потому что будет страдать от чувства вины перед продавцами. Хитрый ход и весьма действенный. В восьмидесяти процентах случаев так и происходило.

Спросите, почему шубы продают летом? Ну так это же известно: скидки, акции, в общем – «готовь сани летом», как говорится.

А, собственно, почему все решили, что я устала? Да дело в том, что утром пришел некий господин в очках (Роман Семенович настаивает, – ко всем покупателям мы должны обращаться не иначе как «господин» и «госпожа».) И вот, значит, пришел господин в очках, с залысиной на яйцевидной голове – сразу видно, умный человек, – долго разглядывал полушубок из норки, бормотал себе под нос: «Подойдет, не подойдет», «В соседнем «Мираже» на двести рублей дешевле видел», «Странный отлив у шубы, подделка, что ли? Вот бы хорошо вместе с женой прийти, сама бы и померила. Хотя зачем ей шуба? Дубленку в прошлом году купили».

Заметьте, всё это он сам себе говорил и у себя самого спрашивал, но потом, наконец, диалог с собственной персоной ему наскучил, и он, покрутив головой, громко и явно с издёвкой спросил:

– Вы, это самое, уверены, что это чистокровная норка? Слышите меня, уважаемая?

Я была ближе всех, потому что стояла и отпаривала белоснежные рубашки, и голос потенциального покупателя норковой шубы, конечно же, слышала. Однако этот дядька мне сразу не понравился. Весь его образ, его манера разговаривать выдавала в нем редкостного зануду, а это самый тяжелый вид покупателя. Такие люди всю душу из тебя вынут, а в конце просто уйдут, ссылаясь на миллион причин не покупать товар. И потому мне очень хотелось притвориться глухой. Однако взглянув на камеру в потолке, я скрепя сердце, обрела слух.

– Добрый день, господин. Это чистокровная норка. – подчёркнуто доброжелательно ответила я. Спорить с такими и задавать встречные вопросы не стоит.

Господин поправил очки на носу и, высокомерно усмехнувшись, проговорил:

– Сомневаюсь, сомневаюсь. Вот, глядите, вот здесь, как будто бы ненастоящая. А знаете, как можно проверить? Поджечь шкурку. Да-да, поджечь. Что вы так смотрите? Я не шучу. Хотя ладно, я шучу. Я вижу, что норка настоящая. – И довольный своей шуткой, он мерзко захихикал.

Я смерила его презрительным взглядом и тихо, чтоб микрофон на камере не уловил мой голос, сказала:

– Свою шкурку подожги, идиот. Хотя по твоей голове видно, что уже поджигал.

Глаза за очками лысого шутника вспыхнули так, что очки запотели от вспышки.

– Позвольте, почему это вы так со мной разговариваете, уважаемая? – растерянно спросил он.

А я стою и чувствую, как у меня из ушей пар идёт. Ну вот прям, натурально. Хотя пар шел из отпаривателя, но всё равно я чувствовала, как закипает внутри меня огненная лава, копившаяся долгие месяцы и годы без отпуска. Вот-вот прорвется наружу, вот-вот случится пожар.

– А потому… – начала я. Я уже хотела рассказать ему, что таких, как он шутников неоригинальных тьма-тьмущая, и что опусы их пора заносить в книгу «Самые тупые шутки мира», но спасло лысого от унижения появление Ирины Геннадьевны. Ну, это наша старшая продавщица. Она появилась из ниоткуда, как и полагается настоящим профессиональным продавцам. Сверкнула жемчугом вставных зубов, поправила огненно-рыжий парик и затараторила:

– Простите, господин, наша девочка переутомилась. Понимаете, у неё недавно собака умерла, потому у нее сейчас жуткий период. Мы приносим вам свои извинения!

Про собаку она на ходу выдумала, как и полагается выдумывать настоящим профессиональным продавцам.

Лысый затряс головой так, что стало понятно – извинений ему мало.

– Это… Это, знаете ли, не повод, людей честных оскорблять. Это непорядочно! Это… Я не знаю, не советский союз вам, в конце концов! Давно прошли те времена, когда мы в очереди за дефицитным товаром стояли! Унижались перед продавцами, попирая свою человеческую гордость! Сейчас все по другому, сейчас высокая конкуренция на рынке, продавцы должны бороться за внимание покупателя, а не вот это…

И вещал бы дальше этот умник о том, как изменились времена, если бы Ирина Геннадьевна не сложила руки в молитвенном жесте и чувственно не воскликнула:

– Как я вас понимаю! Мы обязательно примем меры.

– Уволить хамку, – вдруг сухо распорядился лысый. – Нельзя, чтобы такие, эм-м, личности с людьми работали. Это опасно, в конце концов! Уволить.

Конечно же, никто меня не уволил, потому что терпеть занудных покупателей на ежедневной основе не каждый согласится.

В общем, дали мне а-ля отпускные, даже называть стыдно, в какой сумме, и отправили на все четыре стороны.

Понятно, что ни в какой Египет я не полетела и даже Геленджик мне не светил. Потому, немного поразмышляв, я решила ехать в деревню к своим любимым родителям, которые уже несколько лет зазывали меня к себе. А я за эти четыре года ни разу к ним не съездила. Причины были всегда разные: денег мало, квартира подорожала, отпуск не дают. В общем, всё время было недосуг.

– Варька–то по тебе соскучилась, – вздыхала мама в трубку всякий раз, когда я звонила. (Варька – это корова) – Порой иду доить, а она на меня зыркнет так, будто и не меня вовсе ждала, – продолжит с обидой в голосе мама, – Тебя, видать, всё ждет. По тебе тоскует.

Ох Варька, Варька. Двадцать первый год ей, а как сейчас помню, как она родилась. Смешная была, всё я ее подкармливала с соской, воображала, что она собака моя, ошейник надевала ей, ну, то есть веревку вокруг шеи обматывала и водила на поводке. Удивляюсь, как Варька это стерпела? А однажды мы с подружкой моей Светкой Кантимировой ей хвостик оторвали. Хватали ее за хвост, Варька – бежать, и мы бежим, за хвост ее держась. Так и оторвали.

Поеду, с Варькой своей встречусь, а то года у нее уже не те, того гляди, скоро и копыта откинет. Причем натурально.

Сборы были недолгими. Я сложила в свой чемодан несколько маек, джинсов, шорты и подарки родителям. Мама заказывала крем для суставов и духи, как она сказала «какие-нибудь вкусные». Это означало, что я должна была выбрать на свой вкус. Я выбрала Версаче. Папа заказал моток для спиннинга и новый насос для надувной лодки. Все это я собиралась отправить по почте, однако теперь могла увезти сама. На этом сборы были закончены. Я взяла чемодан, рюкзак и в прихожей посмотрела на свое отражение в зеркале. Мои от природы рыжие волосы были собраны в узел на затылке. Чуть бледное конопатое лицо выглядело немного растерянным. Я не любила эти свои "конопушки" лет до двадцати, однако после пришло примирение, и теперь они мне даже нравились. Зеленые глаза смотрели с хитрецой и легкой усталостью. Я подмигнула своему отражению, – ничего, в деревне наберешься сил и от столичной усталости и следа не останется, – улыбнулась и двинулась за дверь.

Вечером того же дня я вылетела из Шереметьева в Иркутск.

В Иркутске я переночевала, а утром отправилась на автовокзал, откуда уходили автобусы в районный центр.

Дорога выдалась ужасной. Не в том смысле, что сама дорога. Дорога-то как раз была хорошей – недавно асфальт новый положили, потому ехалось бы вполне прекрасно, если бы не одно жирное "но": все дело было в том, что водитель уж очень сильно любил музыку, да и вдобавок этот меломан оказался еще и полуглухим. А я, дура, впереди села, прямо под колонки. Шторочки, рюшечки и все восемь часов дороги над моим ухом хрипели про арестантов и небо в клеточку. Ну вкус у водителя более чем банальный.

Я сначала засунула наушники в уши, чтобы слушать свою музыку, но водительский шансон все равно прорывался сквозь мои нежные девичьи мелодии, потому наушники пришлось снять. Я стала смотреть в окно и размышлять на тему перемещения во времени. Какое это имеет отношение к к маршрутке и шансону? А такое, что фильм 1985 года "Машина времени" мне уже не кажется фантастическим, поскольку чем дальше ты уезжаешь от столицы, тем больше время сдвигается назад. Если в Москве две тысячи двадцать пятый год, то в сибирской глубинке только две тысячи пятнадцатый.

Вышла я с чумной и распухшей головой. Не знаю, надо в суд подавать на таких людей. Это возмутительно, когда несколько часов подряд твои уши подвергаются изощрённой пытке.

С районного автовокзала я отправилась в гостиницу, а утром на такси поехала в местный аэропорт.

Аэропорт встречал меня одноэтажным зданием с красной табличкой «аэропорт», внутри – окошечком, под названием «касса», и в окошечке – той самой теткой с химической завивкой на голове и недовольным лицом, какую можно встретить во всевозможных кассах глухих деревень.

– Что хотели? – недовольно спросила она, когда я постучалась по выкрашенному синей краской окну. Я на миг даже растерялась. Действительно, что же я хотела на кассе аэропорта? Набрав побольше воздуха в грудь, я выпалила:

– Один билет, пожалуйста, до «Куропаткино».

– Один? – процедила она. Я кивнула, – да. Тетка тяжело вздохнула и поджала губы. Считывая информацию по ее лицу, я напряглась: что же я не так сказала?

Смотрим мы друг другу в глаза. Одна секунда, две, и кассирша, не выдержав нашего «зрительного поединка», рявкнула:

– Чего стоим? Паспорт на стол!..

Короче, покупка билета стоила мне одного седого волоса на моей рыжей голове.

Пара часов ожидания у выкрашенных стен, потому что даже лавочек в аэропорту не было, а потом в зал зашел дяденька, сильно похожий на капитана, и распорядился:

– Так, дорогие пассажиры! Сумки берем, и марш на посадку!

Да-да, никакой ленты для транспортировки багажа тут нет и вряд ли предвидится. Мы свои сумки похватали, бросились на выход, чтоб успеть место себе в самолете занять, потому что бывали случаи, когда кассирша продавала больше билетов, чем мест в самолете. Бывало, что кто-то летел стоя на полу или сидя на собственной сумке.

Значит, сели мы в самолет. В маленький такой, куда всего пятнадцать человек вмещается. Мест, слава богу, всем хватило. Примостилась я на твердое сидение, и пока пилоты самолет заводили, разглядывала пассажиров. Лица в основном все были знакомые, кроме одного дяденьки. Этот серый лицом мужчина в сером пиджаке выглядел неприятно. Он морщился, прятал лицо в ладони, словно брезговал здесь находиться. Хотя потом я подумала, что он, наверное, просто боится летать. Один мальчик был почему-то в противогазе. Как только мы взлетели, дети на пол попадали и блевать начали. Жара, резкий запах рвоты, самолет болтает, как бочку в море. Я прижала к лицу платок и старалась дышать медленнее. Через некоторое время мальчик, который был в противогазе (что он в нем делал?) снял его и явил красное распаренное лицо. Вдохнув теплый и вонючий воздух, он скривился, выпучил глаза и тут его тоже начало рвать. Не помог противогаз. Если он вообще мог помочь.

Я отвернулась к круглому иллюминатору и, чтобы меня тоже не стошнило, принялась разглядывать землю. Летели мы невысоко, около тысячи метров в высоту, и потому перед моим взором открывались волнистые горы, изгибы реки, глаза синих озер, – в общем, вся эта таежная красота!

Прилетели, значит, вылезли из самолета на свет божий, вдохнули полной грудью свежий, чистый деревенский воздух. Солнышко сияет, вдалеке серебрится река, еще дальше волнами горы синеют, и такой простор перед глазами, такая благодать! Мне так хорошо вдруг стало, что прям жить захотелось!