Пролог

– У тебя когда-то бывало такое, что во снах ты видишь свою прошлую жизнь? – шепотом спросила Сана, гладя хлопковую простынь. – Жизнь, где ты носишь другое имя, живешь не в своем мире, а все вокруг такое чудное и непостижимо необыкновенное?

Астрид повернулась набок и сильнее натянула пуховое одеяло, чтобы скрыться от кусающего босые ноги ночного мороза. Вопрос сестры повис в звенящей тишине.

– Сны бывают причудливыми. Это наше сознание бродит по другим мирам, – повторила она то, что не раз говорила мама. – Они насылают морок и хотят увести твою душу, забрать ее из тела. Нельзя им поддаваться.

– Но эти сны… Они такие правдивые. Правдивее нашей с тобой жизни.

– В твоих снах есть я?

– Нет, – стыдливо призналась Сана. – В них нет ни тебя, ни мамы, ни папы. Нет даже нашего дома. Все иное.

– Видишь? Значит, это злые сны.

Астрид вытянула руку, разрезая мглу. На коже она тут же почувствовала легкое касание холодных пальцев сестры. Астрид покрепче сжала ладонь и прикрыла глаза.

– Как может быть хорошим мир, где мы не вдвоем? – улыбнулась девушка.

– Наверное, ты права…

– Давай ляжем спать, завтра нужно успеть к жрецам на рассвете. Мама не простит, если мы снова проспим.

Сана недовольно отпустила руку сестры и развернулась на другой бок, утыкаясь носом в деревянную стену сруба. Запах дерева успокаивал ее, будто убаюкивал, обволакивая теплее и нежнее материнских объятий. Девушка не могла выбросить из головы все эти мысли, что роем злых воронов набрасывались с наступлением ночи, однако пугать младшую не хотелось.

Украдкой Сана выглянула за окно, прикрытое тонким тюлем. По неровной дорожке лениво бродили дежурные, освещавшие дворики светом факелов. Они сторожили жителей каждую ночь, чтобы дикие животные или враги не застали их врасплох. И впервые за долгие годы живот девушки скрутило от страха.

– Астрид! – позвала она сестру.

– Что такое? – недовольно пробормотала она сквозь пелену сна.

– А что за деревней?

– Океан, скалы… Чайки. Помет. Лес… – начала перечислять она. – К чему такие странные вопросы? У тебя жар? Лихорадит?

– Нет… Мы ведь никогда не заходили далеко. Дальше опушки у Хрустального озера, – задумчиво говорила Сана, распутывая свои светлые волосы.

– Озеро не переплыть. Оно слишком большое, другого берега почти не видно.

– Жнецы переплывают, – пробормотала Сана.

– Мы не жнецы, – тихо засмеялась Астрид. – Слава богам…

– И тебе совсем никогда не было интересно, что там, за границей?

– Было… – задумчиво ответила девушка, переворачиваясь на спину.

Кромешная мгла затянула потолок подобно тяжелым грозовым тучам, нависшим над головами. В темноте таилась угроза, опасность, невидимая для глаз. Поэтому в полнолуние все жители деревень плотнее закрывали ставни, подсовывая ветошь в крошечные щели меж окон, ведь пока ты не видишь монстра, он не способен причинить вред, околдовать. В такие долгие холодные ночи жители молились, уперев колени в жесткие доски у домашних алтарей, молились, хоть знали, что боги дремлют и не внемлют их судорожным просьбам позволить дожить до нового дня.

– Ладно… Давай спать, – расстроенно проговорила Сана. – И, Астрид… Я тебя люблю.

– И я тебя, – буднично ответила девушка, переворачиваясь набок.

Она еще не знала, что будет вспоминать этот сумбурный ночной разговор каждый день, силясь найти хоть единую зацепку. Она еще не знала, что на утро кровать Саны окажется пуста.

1. Роса

Молочные всполохи утреннего тумана обнимали траву, покрытую рассветной росой. Астрид ступала босыми ногами по земле, чувствуя стопами маленькие острые камешки и прохладную влагу. Солнце едва поднялось на острыми пиками верхушек елей, плотно обступивших крохотную деревню у самого обрыва, куда с утробным ревом стекал водопад. Дом семьи Таубе находился на самом отшибе и уже неделю был погружен в тягучую тоску: старшая дочь семейства бесследно исчезла, не оставив ни следа. Сана. Ее имя звучало за полузакрытыми дверьми домов, на капище, у амбаров. Жители говорили, что ее унес туман или боги покарали ее за неверие, жрецы же полагали, что к пропаже девушки приложили руку враги. Разговоры закручивались вихрем, обрастая все новыми фантастическими подробностями, а уже спустя пять ночей Сану прекратили искать. Жнецы сказали, что она мертва или скрылась из деревни по своей воле. Астрид знала, что это не так, знала, что сестра бы ее ни за что не оставила одну. Это значило, что она угодила в беду, страшную беду, из которой не может выбраться без чужой помощи.

Девушка присела на влажный камень, поросший темно-зеленым мхом, и втянула в себя воздух. Она не желала идти на капище этим утром, ведь постепенно вместо сочувствия, на нее и ее родственников начали сыпаться колючие косые взгляды, жгучие обвинения в дурном воспитании. Астрид не могла вынести этого, но еще противнее становилось от того, что родители ее смиренно глотали упреки и соглашались с домыслами, будто успели отречься от своей собственной дочери в угоду другим. Мама вышла из дома, плотнее запахивая накидку из овечьей шерсти. Это была ее любимая одежда, которую подарил отец в день закрепления их союза перед лицом богов. Неказистая, грубо выделанная куртка стала предметом гордости. Астрид поднялась и направилась к матери.

– Ты взяла подношения? – устало спросила женщина.

– Не брала, – покачала головой она. – Что мы можем предложить богам, которые отнимают у нас все самое дорогое?

Пощечина. На глазах выступили слезы, но не от боли, а от разъедающей обиды. Астрид схватилась за пульсирующую щеку и приоткрыла иссушенные северными ветрами губы.

– Не смей даже думать о таких вещах! – пригрозилась мать. – Твой язык дурной нас всех погубит. Боги, за что мне такие нерадивые дети…

Девушка опустила руки и сжала покрасневшие пальцы в кулаки, чтобы не ответить матери грубостью. Она понимала, что за маской злости скрывается та же кусачая боль, что съедает ее саму уже седьмой день.

– Возьми все необходимое, нам нужно успеть на ритуал, – пробормотала мама, стыдливо отворачиваясь, будто не желая даже думать о том, что только что ей пришлось поднять руку на собственную дочь.

– Сегодня ритуал? – пораженно спросила Астрид.

– Новая луна. Цикл возобновляется, – подтвердила женщина. – Приведи себя в подобающий вид и волосы собери.

Девушка кивнула и направилась в дом. Первым делом она остановилась у мутного зеркала в прихожей, куда падал свет с улицы. В размытом отражении мелькнуло бледное осунувшееся лицо, полупрозрачные голубые глаза, поблекшие после нескольких проплаканных ночей кряду. Астрид попыталась не смотреть на себя, чтобы не расстраивать еще больше, ведь из зеркала на нее будто глядела Сана. Девушка откинула светлые волосы назад и наскоро завязала их в пучок, который поспешила спрятать под платок. Она не понимала, отчего богов так гневят женские волосы, но таков был обычай. С самого детства ее учили не задавать лишних вопросов, принимать слова как должное, а Астрид смиренно следовала этому правилу всю свою жизнь. По крайней мере, до этой недели. Все ее естество противилось словам жрецов о том, что Сана могла сбежать сама и встретить погибель в дремучих лесах. Это ведь немыслимо: как можно предположить, что она решила бросить семью и ринуться навстречу неизвестности в пустоту? Еще более странным было то, что родители в это поверили. Горе уступило место стыду.

Они с матерью проходили мимо опустевших домов неспешно, пропуская вперед жителей, спешивших на капище. Они все торопились принести жертву разгневанным богам, чьей волей деревня стала чуть меньше. Астрид и не могла заподозрить, что причиной такого ажиотажа является вовсе не богоугодность, а праздный интерес к тому, о чем шептались последние дни.

Новый жрец, прибывший во спасение несчастных душ.

До дома Таубе эти сплетни не доползли, острые языки жителей деревни пощадили горюющую семью, решив не отвлекать ее от оплакивания. Астрид понуро пинала камни на своем пути, стараясь не поднимать взор – ее сердце бы не вынесло еще один жалостливый или осуждающий взгляд. Вопреки ожиданиям, в душе разгоралась злость, пламя которой обжигало мысли и желания. Девушке невыносимо хотелось ударить по лицу очередного жителя деревни, пришедшего в дом с букетом люпинов – цветков смерти, венок из которых запускается по Хрустальному озеру.

Астрид не желала слышать о траурной церемонии в честь сестры, смерть которой она никак не чувствовала. Девушка была твердо уверена: если ее Сана погибнет – она непременно почувствует это. Быть может, сердце заболит так, что будет казаться, что грудная клетка трещит по швам, или во сне ее сестра придет сказать последние прощальные слова. А пока ничего из этого не произошло, Астрид не потеряет своей надежды, не потеряет веры в свои силы, потому что сейчас она была намерена найти сестру во что бы то ни стало.

***Капище представляло собой очерченный мелкими камнями круг, по центру которого вверх корнями взгромоздили дерево, пораженное молнией. Черная кора сыпалась от резких порывов ветра прямо на еловые ветки, что приносили с рассветом жрецы. Перед древом стоял длинный мощный камень удивительно белого цвета, прожилки в нем сверкали на солнце ярче кварца. На корнях дерева висели старые черепа животных, принесенных в жертву предками, освоившими непокорные земли для своих потомков. Их имена время стерло из памяти, однако безграничное уважение к стараниям пылало в сердце каждого жителя.

Астрид опустилась на колени, чувствуя, как сосновые иглы, покрытые смолой, врезаются в огрубевшую кожу. Мама разместилась совсем рядом и тут же припала лбом к холодной земле, нашептывая себе под нос молитвы, которые никогда и никем не должны быть услышаны. Отец подошел чуть позже, но достаточно быстро занял свое место рядом с женой, без особого энтузиазма повторив религиозный обычай. Девушка невольно посмотрела вправо, где должна была быть Сана, что неизменно покачает головой и пошутит во время даже самого страшного ритуала, чтобы успокоить сестру.

Быть может, за ее пренебрежение боги наслали проклятие, что увело бедную девушку прямо в ночной туман. Быть может, они тешили свое тщеславие, играя с жизнями неугодных, словно с тряпичными куклами.

Из размышлений девушку вытянул низких звук барабанов. Низший жрец сидел на земле и методично бил руками по натянутой на дерево выделанной коже. Жители деревни принялись в такт стучать ладонями по коленям, а Астрид присоединилась к ним просто по инерции, просто потому что в этом месте все люди соединялись в единый организм, подчиненный одному желанию: нести службу. Это была не просто прихоть, не обязанность, а необходимость, такая же как дышать, пить воду и утолять голод.

Астрид приподняла голову, чтобы посмотреть, как главные жрецы выходят к алтарю, куда охотники уже тащили связанного оленя. В диком страхе он пытался брыкаться или боднуть рогами кого-то из своих палачей, однако все усилия были потрачены впустую. С большим усилием четверо охотников взгромоздили тушку на камень и, тяжело дыша, отошла назад. Невольно девушка засмотрелась в безумные глаза животного, сердце пропустило удар от внезапно накатившей боли. Карие глаза оленя наполнились страхом, таким беспощадным и всеобъемлющим, невыносимым и распирающим.

Жрец, державший ритуальный клинок, был не знаком Астрид, хотя всех обитателей деревни она знала если не по именам, то в лицо, а служителей культа уважали настолько, что их имена младенцы говорили раньше слова «мама». Девушка не могла ошибиться. Она была уверена, что все жрецы достаточно стары, чтобы вены на их руках выпирали, а возраст прибил некогда мощные тела к земле. Этот же казался иным. Кожа на руках, выглядывавших из широких рукавов повязки, была совсем молодой и светлой, а ростом он казался на голову выше остальных.

На мгновение Астрид, погруженная в свои странные наблюдения, отвлеклась и совсем забыла, где находится. Мама грубо дернула ее за подол темной юбки, возвращая к реальности. Девушка тут же опустила голову и сжала пальцы так, что лунки ногтей погрузились во влажную от дождя землю. Нельзя проявлять неуважение во время ритуала, нельзя разглядывать жрецов слишком долго, нельзя заглядывать под их маски во время таинств – это были простые правила, известные даже малым детям.

Смотреть можно только на смерть.

В момент ритуала каждый житель мог открыть для себя великое таинство, став свидетелем конца нити жизни. Крик оленя был так похож на человеческий: надрывный, истошный, опустошающий. Астрид не могла его слушать, не могла вынести боль, наполнившую каждый звук, однако страшнее всего было то, что та боль была не физической. Животное чуяло дыхание смерти на своей шее, чувствовало холод, постепенно сковывающий мышцы.

– Это – наша жертва богам, – низким голосом произнес молодой жрец, сильнее стискивая клинок. – В надежде на милосердие и прощение мы молим о снисхождении, молим о прощении и жизни, но даже молить не смеем о благоволении. Мы принимаем нашу судьбу, желая лишь служить богам не из страха, но из нужды.

Это были привычные слова, сопровождавшие каждый кровавый ритуал с подношением богам после голода, болезней, смертей или неудач. Астрид подозревала, что причиной внеочередного ритуала стала ее сестра, поэтому она закрыла глаза и возымела смелость попросить о ее возвращении.

Олень кричал в последний раз, пока жители, закрыв глаза, думали о своей судьбе. Животное разрывалось от предсмертной агонии, наполняя разум каждого очищающим воплем.

Астрид открыла глаза, ненароком подглядывая за действием жреца. Он вытер окропленное кровью лезвие о шерсть и наклонился к голове оленя, легким движением проводя пальцами по макушке.

– Твоя битва завершена, – еле слышно прошептал он и поднял голову.

Девушка пораженно замерла, осознав, что глядит прямо в пустые глазницы черепа, используемого в качестве маски. Страх сковал тело, не давая отвести взор или склонить голову в осознании собственной ошибки. Однако и жрец не спешил отвернуться или публично пристыдить Астрид. Они смотрели друг на друга бесконечно долго, потому что время замерло, будто озеро от затяжного жестокого мороза. Наконец мужчина жестом указал склониться, а девушка, очнувшись от небытия, повиновалась.

– Это животное убил не нож, – громогласно провозгласил жрец. – Сердце его остановилось до того, как лезвие коснулось кожи, потому что страх ядом растекся по его венам. Я хочу, чтобы вы помнили, что такое может случиться не только с оленем.

Охотники подносили глиняные чаши, которые жрец щедро наполнял стекавшей на землю кровью, затем он зачерпнул отвар из стоявшей рядом миски и передал напиток сидевшим рядом людям.

– Страх и сомнение – главные посланники врагов, борющихся не за земли или пропитание, а за ваши души, – громко говорил жрец, пока люди поочередно испивали отвар. – Вы – стражи, такие же охранники, как наши жнецы, рыскающие по лесам в поисках следов животных и противников. Стойкость и вера – ваши щиты.

Чаша оказалась в руках Астрид, она с сомнением глядела на вое отражение в мутной коричневато-бордовом отваре. Исходящий аромат заполнял легкие запахом отвар, влажной земли и мокрого железа. Девушка закрыла глаза и приложила губы к чашке. Голова становилась тяжелой, а тело невыносимо легким, будто его могло подхватить порывом ветра и унести ввысь, к грузным тучам.

***Астрид сидела на краю обрыва, поджав под себя ноги, словно пытаясь защититься от ледяного ветра, который больно хлестал её по лицу. Внизу бушевал океан, глухим ревом разбиваясь о зубы скалы, разинувшей свою пасть в бесконечном голоде. Волны поднимались так высоко, что казалось, будто они хотят схватить её, стащить вниз, туда, где бесконечный мрак поглощает всё живое.

Она провела пальцами по замерзшей траве, ощущая её ломкость, будто та готова превратиться в пыль от одного неловкого движения. Этот хрупкий мир под её ногами напоминал о Сане – её смех, её робкие шаги, её способность видеть красоту там, где другие замечали лишь пустоту.

«Сана…»

Имя сестры застряло в горле, как иссохшая колючка. Астрид прикрыла глаза, чувствуя, как жгучие слёзы текут по холодным обветренным щекам. Она не позволяла себе плакать при других, особенно перед матерью, которая теперь лишь молча молилась, будто это могло вернуть Сану или стереть память о ней из мыслей. Но здесь, на краю мира, где ее никто не видит, она могла дать волю горю.