Цитаты из книги «Одевая город: Париж, мода и медиа»

мысль Бурдьё и Дельсо: «модный дискурс» – это «технический жаргон, который в журналистских текстах, будучи адресован читателю-неспециалисту, превращается в чисто декоративный дискурс, способствующий навязыванию легитимности» (Bourdieu & Delsaut 1975: 27) – легитимности Парижа как модного города, более того, как столицы моды.

Вновь процитируем мысль Бурдьё и Дельсо: «модный дискурс» – это «технический жаргон, который в журналистских текстах, будучи адресован читателю-неспециалисту, превращается в чисто декоративный дискурс, способствующий навязыванию легитимности»

Вивиан Ами отмечает, что «Эйфелева башня подобна стилю Шанель. Костюм темного тона „феррюбру“ (рыжевато-коричневый) – сочетание желтого хрома и окиси железа. Обновляется раз в пять или шесть лет»

Восхождение на башню выступает подходящей метафорой многочисленных историй о тех, кто перебрался в столицу в надежде подняться вверх по социальной лестнице. В этом смысле башня также служит символом социальной мобильности для тех, кто «достиг» Парижа

В начале XXI века на ее вершине были установлены два вращающихся прожектора с дальностью действия 80 километров

как отмечает Луаретт, Эйфелева башня была «откликом на одержимость XIX столетия» идеей «светоносного маяка, указывающего путь»

В 1925 году на башне было установлено 200 000 ламп и 90 километров электропроводки, позволяя ей светиться ночью (Ibid.). В последующие годы были опробованы разнообразные новые варианты освещения, и в 1937 году башню было видно с расстояния 250 километров (Ibid.). В честь начала нового тысячелетия была установлена осветительная система, заставлявшая башню мерцать по ночам. До 2013 года освещение работало в таком режиме по десять минут в час до часа ночи зимой и до двух летом .

Башня обозначает Париж, и Париж, который она обозначает, это тот город, что воплощен в ценностях, выражаемых и представляемых этим памятником, – таких, как современность, технологическая и политическая. Ведь башня является венцом инженерного проекта и эстетики, чей радикальный характер созвучен Революции, прославлению которой служит башня. Это значение заключено также в местоположении башни, парижском Марсовом поле, где происходила революционная борьба и проводятся торжества. Башня, дань уважения Республике (République), является в то же время гимном научному прогрессу и светским идеям (Loyrette 2004: 4280–4281), в отличие от клерикализма, воплощенного в Нотр-Даме и других церквях, таких как собор Святого Сердца. Как писал Золя об этом венчающем Монмартр храме, который, по мнению писателя, уродует очертания Парижа своим «колоссальным объемом» и «чудовищным декором», противоречит революционному проекту и здравому смыслу: «Если Франция потерпела поражение, значит, она достойна кары. Она провинилась, следовательно, должна нести покаяние. В чем же ее вина? Она породила революцию и целое столетие свободно занималась исследованиями и науками; революция освободила разум, способствовала вольной инициативе и раскрепощению человечества, проповедуя это всем странам мира… Вот что вменили ей в вину, и как возмездие за наш великий труд, за все провозглашенные нами истины, за широкое распространение знаний, за то, что мы учим людей справедливости, теперь воздвигнута эта гигантская тумба, которую Париж может лицезреть из каждого закоулка и при виде которой будет чувствовать себя оплеванным; ведь она за

Во время Первой мировой войны башня доказала свою полезность в качестве радиовышки, направляя оборонявшие Париж самолеты и перехватывая вражеские сообщения, чем заслужила себе прозвище «хранительницы» Парижа и подтвердила уверенность в своей значимости и качестве

1964 году она была «зарегистрирована в Реестре исторических памятников» по инициативе Андре Мальро (Loyrette 2004: 4286, 4271). С тех пор она стала одной из наиболее популярных парижских достопримечательностей, которую в 2005 году посетили 6 400 000 человек и которая была воссоздана, хотя и в меньшем масштабе, в таких городах, как Ливерпуль, Лас-Вегас, Токио и Шэньчжэнь .