Цитаты из книг автора «Андрей Ганин»

О сложном положении курсовиков у белых читаем в письме курсовика А. К. Македонского генералу М. А. Иностранцеву от 4 декабря 1921 года: В Добр[овольческой] армии наш выпуск держали в черном теле, упорно не переводили в Генер[альный] штаб, хотя причислили и дали права. Но эти же права давали и тем, кто, не держа экзамена в академию, прошел всего один 2х-месячный ускоренный курс, тогда как в армии адм[ирала] Колчака мой выпуск был переведен. Когда же мы просили, если нас считают недостойными мундира Генерального штаба, откомандировать нас в строй, нам отказывали, т. к. тогда некому было бы занять младшие должности Ген[ерального] штаба. Выпуск 1916 г., т[о] е[сть] те, кто прошли младший класс мирного времени, а курс старшего класса проходили в 1917 году и притом в гораздо более сокращенном объеме, чем мы, с гордостью носили полковничьи погоны Генер[ального] штаба, только потому, что их счастье было кончить академию при Керенском, а наше несчастье при Ленине, но ведь Вы знаете, Ваше превосходительство, что мы в стенах академии большевиков даже и не чувствовали, я даже не знаю, как смогла академия додержаться до окончания лекций, не будучи разогнана или переарестована.

заблуждались те «небожители» Генерального штаба, которые считали наши академические курсы ненужными. И ошибку сделали те из нас, слушателей, которые не постарались из стен академии унести возможно больше познаний — они пригодились если не в утихавшей в 1917 году внешней войне, то в войне гражданской, где многие добровольческие штабы держались на нас, курсантах, потому что офицеры Генерального штаба оказались, в большинстве, слишком учеными для неправильной (с точки зрения военной теории) войны и слишком малоподвижными для предельно подвижной тактики этой войны.

Повороты судьбы бывают причудливы. 5 октября 1917 года Андогский получил заявление от старшего адъютанта общего отделения отдела генерал-квартирмейстера штаба 12‑й армии подполковника В. П. Сальского с просьбой устроить его в академию курсовым штаб-офицером или штатным преподавателем. Получив отказ, Сальский стал одним из наиболее последовательных сторонников украинской национальной идеи среди бывших офицеров-генштабистов русской армии; в августе 1919 года он участвовал в наступлении украинской армии на занятый красными Киев; осенью 1919 года командовал действующей армией УНР, затем стал украинским военным министром; умер в 1940 году в Варшаве. Как бы ни оценивались последующие его действия, попытка трудоустроиться в академию накануне Гражданской войны в случае успеха с большой долей вероятности привела бы к тому, что Сальский стал бы не петлюровским, а колчаковским генералом.

Несомненно, что своей ловкостью и приноравливанием Андогский, прежде всего, спасал самого себя, но нельзя не признать, что, спасая себя, он спас и академию, и спас так, как едва ли бы удалось это сделать кому-либо другому.

Академию возглавил не генерал и даже не профессор, что вызвало особое недоумение. И все же назначение Андогского начальником академии оказалось для нее благотворным. Профессор академии генерал-майор М. А. Иностранцев писал: Справедливость требует признать, что назначение на эту должность именно Андогского было спасительным для академии в бурное революционное и в наступившее после него еще более обильное подводными камнями — большевицкое время. Благодаря исключительной ловкости и гибкости этого человека, неподражаемого в умении влезать в душу, не стеснявшегося в приемах и не брезговавшего в своих целях дружбою не только с Керенским, но даже далее и с Троцким-Бронштейном, академия не была разгромлена и уцелела, хотя и навлекши на себя в крайних правых кругах обвинение в «большевизации», потворстве коммунизму и т. д.

Выборы осуществлялись по знаменитой «четыреххвостке»: были всеобщими, равными, тайными и прямыми. Начальника академии планировалось избрать простым большинством голосов, однако правила были изменены. Новый военный министр А. Ф. Керенский решил сам назначить начальника академии, выбрав подходящую кандидатуру из десяти лидеров голосования, а позднее — из четырех человек. Это решение вызвало всеобщее недовольство.

Преподаватель подполковник А. Ф. Гущин, по воспоминаниям его товарища по учебе в довоенной академии генерала П. Н. Врангеля, в один из первых послереволюционных дней пришел на лекцию с красным бантом и заявил с кафедры: «Маска снята, перед вами офицер-республиканец». Причем накануне, в разгар борьбы за власть на улицах Петрограда, он заявлял в аудитории нечто прямо противоположное: «Дать бы мне десяток надежных броневых автомобилей, и я разогнал бы всю эту сволочь». Позднее Гущин стал председателем исполнительного комитета Совета офицерских депутатов города Петрограда, его окрестностей, Балтийского флота и Отдельного корпуса пограничной стражи. В ноябре 1917 года он отправился из академии в отпуск на юг, примкнул к белым, а после Гражданской войны объявился в Китае, где действовал уже в качестве советского разведчика.

Преподаватели академии из соображений безопасности временами ночевали в ней либо на квартирах у коллег, проживавших поблизости. Так, 27 февраля 1917 года, когда Петроград был охвачен революционными беспорядками, профессор Иностранцев заночевал на квартире своего сослуживца полковника Д. К. Лебедева, а на следующий день при попытке вернуться домой попал под пулеметный обстрел. Чтобы не подвергать преподавателей и слушателей напрасному риску, с 27 февраля по 12 марта занятия были прерваны. Позднее пропущенный период добавили к учебному курсу, который завершился не 1-го, а 15 мая. Небезопасно стало офицерам даже у себя на квартирах. Многие преподаватели и слушатели пострадали вследствие беспорядков и обысков, в ходе которых у них изымалось оружие. В апреле 1917 года в академию поступили соответствующие рапорты. Так, штабс-капитан П. А. Мей сообщил, что толпа отняла у него револьвер, а у капитана Л. Г. Колмакова два револьвера были похищены из квартиры.

Начальник академии растерялся. Дело было не только в обстановке, сложившейся в Петрограде, но также в том, что в среде курсовиков, представителей более демократической группы офицерства в сравнении с офицерами Генерального штаба довоенных выпусков, были заметны революционные симпатии. Некоторые активно поддержали февральские события.

Среди обучавшихся на подготовительных курсах 2‑й очереди, как и в старшем классе 1‑й очереди, встречались отдельные высокопоставленные слушатели. Например, флигель-адъютант персидского шаха, подполковник Персидской казачьей бригады, персидский принц Аман-Улла Мирза-Каджар — впоследствии председатель Общества ирано-советской дружбы.