От книги у меня осталось впечатление более, вероятно, радикальное, чем выводы, сделанные автором. Вот некоторые из них.
Автор пишет: "Нами будет руководить гипотеза о том, что чеховский текст, ... порождается смешением / смещением жанров".
Сначала - смешение. Точнее было бы сказать: метонимическое соположение. Каждый жанр - это различные поля с разными ролевыми матрицами, разными приёмами коммуникации между ними, разными смысловыми и эмоциональными полями. (Основной текст книги, главы со второй по шестую как раз и посвящены отдельным жанрам.) Ранние тексты так называемого Антоши Чехонте как раз и построены на комичном соседстве не слишком уживающихся друг с другом манер речи, на их столкновении и взаимной непонятности.
В более поздний период соседство переходит в относительное взаимопроникновение, и тут-то возникает уже упомянутое смещение и взаимная трансформация жанров. В результате возникают те эффекты, которые обычно называют "зрелыми чеховскими". Центральный из них по мнению Степанова: персонаж "по тем или иным причинам всегда готов к прямо противоположным высказываниям; субъект по преимуществу пустотен, а значение знака всегда может быть изменено или подменено. ... эта закономерность окажется очень важной для понимания позднего Чехова." Я могу истолковать это следующим образом: у чеховского персонажа нет сколь-нибудь устойчивого характера. Чехов не раз говорил и писал, что идейность претит ему, а потому и собрать реплики его героев во едино, уплотнить до устойчивой идеи читателю затруднительно. (Отсюда, например, и диаметрально противоположные суждения о "Душечке") Не только субъект персонажа пустнотен. Не удаётся уплотнить и повествование до того, что принято называть "мировоззрением имплицитного автора" (но не реально биографического Чехова). Работа истолкования, перепорученная читателю, резко нарастает, её результаты становятся неустойчивы, то есть сильно различаются у разных критиков и читателей. Для них резко расширяются области, требующие такого приёма, как монтаж.
Ещё один чеховский приём, выявленный в книге: "чеховское комическое мышление анекдотично (т. е. ситуативно) ... Действие ... кристаллизуется вокруг доминирующего первичного речевого жанра .... жанр обычно прямо связан с анекдотической ситуацией (фреймами допроса, рыбной ловли и т. д.). Ситуация ... переворачивается, а пуантом (точкой перелома сюжета) чеховского анекдота обычно становится перемена (речевого) жанра." Меняется ролевая матрица жанра, меняется набор словесных клише и, особенно важно, меняется модель смысловое поле, режим означивание. И снова работа читателя, работа понимания и толкования, меняется, нарастает и становится ещё менее устойчивой.
Одна из особенностей чеховской прозы - в репликах персонажей явно доминируют негативные эмоции, и среди них в поздних текстах огромна роль ресантиманта и речевого жанра жалобы. "Русский человек любит вспоминать, но не любит жить" ("Степь) При этом есть очень отчетливая эмоциональная оценка времени. Как писал Эйхенбаум "у Чехова действительно совсем нет эмоции настоящего времени. Оно для него - промежуток ... Его герои не уживаются на месте - они все мечтают уехать (как, впрочем и сам Чехов) ... И сам Чехов признается: "На душе спокойнее, когда вертишься"; или: "Надо иметь цель в жизни, и когда путешествуешь, то имеешь цель."
Чеховский способ повествования - устранение прямой авторской оценки и преобладание изменчивых оценок героев. Читателю трудно, а часто и невозможно увидеть предмет или человека "таким, как он есть" для самого Чехова. Отсюда многообразие прочтений и сложность понимания Чехова.