© Андрей Вячеславович Козырев, 2018

ISBN 978-5-4490-6633-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Игра в бисер

 
Мы – лишь рисунки на чужой картинке.
Идёт тысячелетняя война,
А мы играем в бисер – по старинке,
Как в глупые былые времена.
 
 
В каком мы были созданы капризе,
Какому богу вгрезились во сны?
Нас веселит игра в бессмертный бисер
На пепле после ядерной войны.
 
 
Наш бог убог, жилище наше – нище,
Лишь счётчик Гейгера свистит скворцом,
И смотрит с атомного пепелища
Свинья, но с человеческим лицом.
 
 
Мы смотрим, как легко в гнетущих высях
Кружатся свиньи с крыльями орлов, —
И рассыпаем безупречный бисер
Красивых теорем, мелодий, слов.
 
 
Да, нас в пробирках создала наука,
И зелена у нас слепая кровь…
Нам только бисер разгоняет скуку
И тешит зренье яркою искрой.
 
 
Когда сойдут пришельцы с синих высей,
Они найдут в огнеупорной мгле
Лишь наши трупы – и бессмертный бисер
На осквернённой играми земле.
 
 
Но зря над нами небосвод смеётся!
Нам с нашею игрою повезло:
Уходят свиньи.
Бисер – остаётся!
Над всем в насмешку
и всему назло.
 

Бесы

 
Мчатся тучи, вьются тучи,
Пляшут быстрые лучи.
Небо бьётся, как в падучей,
Звёзды – как огни в печи.
Мчатся бесы, вьются бесы,
Пляшут, мечутся, плюют…
Сани по Руси небесной
Тело Пушкина везут.
 
 
Мимо площади Сенатской,
Мимо высей Машука
Мчится конь наш залихватский
Сквозь эпохи и века.
Буря мглою небо кроет,
Все дороги замело…
– Что вы, барин? – Бог с тобою!
Просто сердцу тяжело.
 
 
Громко цокот раздаётся,
Будто всё кругом мертво…
Конь летит, бубенчик бьётся
По-над холкою его…
– Скоро ль дом? – Не знаем сами!
– Ждут ли нас? – Должно быть, ждут!
Вечно по России сани
Тело Пушкина везут.
 
 
Гулко цокают копыта
По теченью наших спин…
И молчат, во тьме забыты,
Мёртвый дом и Сахалин.
Вся земля дрожит от гула,
У коня горит зрачок…
Вон Астапово мелькнуло,
Знать, конец уж недалёк…
 
 
Ни огня, ни слёз, ни веры, —
Крики, брань, кабацкий мрак…
Только возле «Англетера»
Спотыкнётся вдруг рысак…
– Скоро ль, братец? – Недалечко!
Только выедем с земли…
Лишь мелькнёт Вторая Речка
Там, за вечностью, вдали…
 
 
Больше нет на белом свете
Ни чудес, ни естества:
Наша жизнь – огонь да ветер,
Да слова, слова, слова!
Скачка, скачка без запинки,
Без кнута, без шенкелей…
Пушкин… Лёгкая пушинка,
Что небес потяжелей!
 
 
– Ждут нас? – Барин, всё в порядке!
Ждут покойнички гостей,
Всё отдавши без остатку
Да раздевшись до костей.
Плачут, пьют, тревожат бога,
Огоньки в глазах горят…
Бесконечная дорога
В рай бежит сквозь самый ад!
 
 
И ни песенки, ни сказки…
Мчатся кони день за днём…
– Я устал от этой тряски…
Скоро ль, братец, отдохнём?
…Полузвери, полубоги,
Мчатся тени – их не счесть…
– Скоро ли конец дороге?
– Барин, не серчай! Бог весть!
 

Козырев – Кутилову

 
Кутилов —
         глазища
                тусклые.
Бродячая
         правда
                русская.
Смешная
         гордыня
                  детская —
И красная
            кровь
                поэтская.
Солдатская
            прямость
                          честная,
нахлебникам
             неизвестная.
Сапсанья
          повадка
                   хищная,
для воина
             не излишняя…
Ни серости,
             ни ребячества —
Прочтёшь
              две строки —
                        и плачется…
Кровь снова
              стихами
                       мается…
– Кутилов! —
           и речь
                   срывается.
…Кутилов!
             Рисунки
                     пёстрые.
И скифские
               скулы
                        острые.
Не пасквилем,
                  не пародией —
Ходил
         сквозняком
                    по Родине.
Сквозняк
            всей Руси
                    космической —
Сибирский
              поэт
                    трагический!
Ты в небе
              зарыт
                      без надобы —
– Земли тебе было
                         мало бы!
Сияет
        зарёю
                 гордою
Твой волчий
                 прищур
                      над городом.
Твой чёрт
          над судьбой
                     богатырскою
Метелью
           метёт
                  сибирскою:
«Сгоришь
             в цвету,
                       не состаришься…»
А где ты
          сейчас
                   мытаришься?
Не в адской ли чаше
                              с серою?
– Кутилов
              воскресе!
– Верую!
Ты можешь
            отчалить
                  в смерть, но я —
Твоя
      правота
               посмертная.
Хмельная,
               босая,
                       вешняя —
Держава
             твоя
                   нездешняя,
Козырная
             и кутящая —
Русь-матушка
               настоящая!
И отдано
          Богу —
               богово,
и отдано
         волку —
              логово.
Стихи
       не горят,
                   поэтому —
Поэту
           дано
                    поэтово.
 

Мона Лиза

 
Я трижды умер, но лишь раз воскрес.
Свой сон земной пройдя до половины,
Я вдруг проснулся в пустоте небес
 
 
У вкрадчиво светящейся картины.
Ты, ставшая в веках моей женой,
Здесь в красках, что обманчиво-невинны,
 
 
Одна, как перст, за синей тишиной
Сидишь, и над Тобой клубится зыбко
Рассеянный в пространстве голос мой,
 
 
И, отражаясь в зеркале улыбки,
Моя душа, из жизни в жизнь бредя,
Припоминает прежние ошибки.
 
 
А над Тобою – город из дождя:
Дворцы, холмы, колонны в синей дымке
Меня так манят, сердце бередя,
 
 
Стать тенью человека-невидимки,
Пройти сквозь воздух, синий и немой,
Не оставляя следа, без запинки,
 
 
И в нежном лимбе, полном тишиной,
До боли, до горячих слёз правдиво
Припомнить всё, что было не со мной.
 
 
Тончайший хмель воздушной перспективы
Пьянит, дурманит, будит в нас мечты…
А помнишь, мы когда-то были живы,
 
 
Тебе дарил я синие цветы,
И Ты смеялась весело и лживо…
Теперь я хладнокровный, как и Ты,
 
 
И полон мир Твоей негорделивой
Посмертной и бессмертной красоты.
Я – вечный отзвук Твоего мотива,
 
 
Который по векам скользит, как тень,
Шурша, как звук небесного прилива,
И небо скрытно, словно в Судный день,
 
 
И счастье отстрадавших молчаливо.
Кружится в небе шестикрылый свет,
Прозрачный, но вещественный на диво,
 
 
И вижу я, что нас на свете нет,
А старость, смерть и горе отменили.
А тонкий яд в сиреневом вине
 
 
Воздушной дымки возрастает в силе,
И так жесток чарующий наркоз,
Который будит чувства и в могиле,
 
 
Что сладок вкус моих фантомных слёз,
Что боль прошла до нервных окончаний,
Да! – до ресниц, до кончиков волос.
 
 
В Твоих глазах – сто лет моих скитаний,
В Твоей улыбке – вечный мой ночлег…
Я стал тончайшим из Твоих сияний!
 
 
В Твой золотой и в мой хрустальный век
Нам пишет Бог-Творец из ниоткуда,
Что в нас течёт водой небесных рек
 
 
Любовь, обыкновенная, как чудо.
 

Горькие сонеты

«Моей работой стало – вспоминать…»

 
Моей работой стало – вспоминать
Слова, поступки, облики и лица…
И я, листая старую тетрадь,
Склонюсь над пожелтевшею страницей.
 
 
Я вспоминаю то, чего не знал.
Я с памятью живу одной судьбою.
Я в прошлое спускаюсь, как в подвал,
Мысль, как свечу, держа перед собою.
 
 
Где ты сейчас? Увы, ответа нет.
Но вспоминать – вот высшее искусство!
От бега неподвластных людям лет
Бумага пожелтеет – но не чувство.
 
 
Коль чувство наше настоящим было,
Оно не станет прошлым, друг мой милый!
 

«Всё стало ясно. Да, я не любим…»

 
Всё стало ясно. Да, я не любим.
Ты камень, а не хлеб, мне подарила.
Но этот камень сердцем был твоим —
Холодным, гордым, полным твёрдой силы.
 
 
Но верю я, что холод этот – ложь.
В тебе живёт неистовое пламя:
Ты по сердцам, как по камням, идёшь
И камни жжёшь горячими стопами!
 
 
Как много надо было мне огня,
Чтоб понял я, о боли не жалея:
Да, ты сильна. Да, ты сильней меня.
Склонись же перед слабостью моею!
 
 
Но все же – как несхожи мы с тобой:
Твоя любовь – скала, моя – прибой!
 

«Твоя любовь – светла, моя – темна…»

 
Твоя любовь – светла, моя – темна,
Ведь ей в твоей тени стоять приятно.
Меня чаруют тайна и луна,
Тебя – сиянье дня, где всё понятно.
 
 
Твоя любовь беспечна и легка,
Как бабочки крылатой трепетанье…
Моя – в раздумьях, и она горька, —
Моя награда, подвиг, наказанье.
 
 
Твою любовь постигнет разум мой,
Ты не поймёшь мои живые строки…
Но мы бредем тропинкою одной
И вместе учим горькие уроки.
 
 
Я верю: рождены с тобой мы были,
Чтоб день и ночь друг друга полюбили.
 

«Да, ты любима. Но… ты не бессмертна…»

 
Да, ты любима. Но… ты не бессмертна.
Чем жизнь короче, тем длиннее миг.
Ты хочешь жизнь измерить мерой верной
И ищешь смысл в реченьях пыльных книг.
 
 
Бессмертие – нет тяжелей загадки!
Его мы ищем каждый день и час.
Как поиск горек, а находки – сладки!
А я бессмертье вижу без прикрас:
 
 
Оно – не счастье, но и не страданье.
Оно – в продленье нас за гранью дней
Словами, кистью и воспоминаньем,
А также – вечной красотой твоей.
 
 
Ты можешь в сердце у меня прочесть:
«Ты будешь, ты была, ты вечно – есть!»
 

По небу полуночи

 
По небу полуночи ангел летел
Из мира – в последний предел;
Он сахарный палец держал на губах,
Молча о любви и грехах.
 
 
Он певчую душу с земли забирал,
На Суд её нес, и сиял, и молчал,
Но пела о жизни своей, чуть дыша,
Певица, бродяжка, душа.
 
 
По небу полуночи отзвук летел,
Пьянил, будоражил, тревожил, звенел,
По небу полуночи песня плыла,
И сахарно таяла мгла.
 
 
Хмелён был напев, сочинённый людьми,
Был полон ошибок, прозрений, любви,
Но в ангельском сердце, не тронутом злом,
Остался незримый надлом.
 
 
И перенял ангел, как птица, напев,
Что только окреп, в небесах отзвенев, —
И райские гимны ему не смогли
Затмить многозвучья земли.
 
 
И сахарный ангел растаял от чувств,
От ангела в небе осталось чуть-чуть —
Лишь нимб фосфорический, градины звёзд
Да лужица сахарных слёз.
 
 
Луна пучеглазо смотрела во тьму,
Понятную сердцу, чужую уму,
И запах медовый сквозь время летел
От рая – в последний предел,
 
 
Где ангелы меряют жизни на вес,
Где падают мёртвые птицы с небес,
И к нам сквозь пространство исходит тепло —
Холодным светилам назло.