Люди бьют зеркала,

но жалеют себя,

понимая, что их

может ждать та же участь.

Чтоб не видеть себя

в отраженьях стекла,

разбивает опять

человек зеркала. 

Группа D.O.M. Концертный альбом «Нелады»

Пролог

– Бежецкий, на выход!

Александр с трудом стряхнул остатки тяжелого сна. Переполненная камера храпит сотней глоток, ворочается в дурном забытьи, в воздухе, если данную субстанцию можно так назвать, вполне сможет повиснуть пресловутый топор – такая здесь стоит вонь. Запах немытых тел, давно не стиранного белья, испражнений и перегара дешевого табака свалит с ног любого непривычного человека. Непривычного. Он, Александр Павлович Бежецкий, за две недели, проведенные в этой камере, давно уже стал привычным. Привычным к зловонию, шуму, тесноте, ночам без темноты, очереди к параше и тюремному быту вообще. Он уже не обращает внимания на постоянные стычки между соседями, порой с поножовщиной, благо что его никто не трогает (все попытки блатных «тряхнуть зеленого» он пресек еще в самом начале своего вынужденного пребывания здесь). В этих «апартаментах» вообще никто ни во что не вмешивается. Закон российской тюрьмы: «Не верь, не бойся, не проси…»

– Ты что, Бежецкий, оглох?! На выход, я сказал!

Два мордоворота у двери. Естественно, в кожаных куртках, с расстегнутыми кобурами на поясе. «Двое из ларца одинаковы с лица»,– проносится в еще одурманенном сном мозгу полузабытый образ из беззаботного детства. Верзилы действительно похожи как близнецы: оба патлатые, у обоих массивные подбородки, покрытые недельной щетиной, маленькие глазки-буравчики, перебитые носы и, главное, кулаки, напоминающие полупудовые гири. «Пролетарии,– горько подумал Александр, но тут же сам себя поправил: – Люмпены, бывшая шпана конечно».

Заметив, что один из «ларца» – самый нетерпеливый – вытянул из-за спины резиновую дубинку, Александр поднялся на ноги и пошел к двери. Лишний раз получить по ребрам или, хуже того, по почкам ему не улыбалось.

– Давно бы так,– довольно осклабился «близнец» без дубинки и посторонился.

Бежецкий вышел в темный коридор.

– Руки за спину!

Запястья тесно обхватил холодный металл, сухо стрекотнула трещотка наручников. Александр инстинктивно дернулся и оглянулся.

– Не рыпайся, гад!

Дубинка со свистом впилась в правое плечо, и Александр стиснул зубы от резкой боли: плечо ему повредили еще в момент ареста. Да, уберечься все-таки не получилось.

За спиной поочередно лязгнули дверные запоры.

– Вперед! Не оглядываться!

Александр двинулся по заученному наизусть маршруту. Да, впрочем, в тюремном коридоре было не так уж и темно, как казалось поначалу после вечно освещенной камеры. Глаза понемногу привыкали к полумраку, слегка разбавленному редкими подслеповатыми лампами, забранными сеткой. Позади нестройно топали конвоиры. Александр машинально выполнял их команды: «стой», «лицом к стене», «вперед», минуя решетчатые «шлюзы» один за другим, а мозг сверлила одна мысль: «Почему двое? Почему надели наручники? Неужели…»

Постыдная для многое прошедшего человека паника только усилилась, когда Александра провели мимо знакомого по многочасовым изнурительным допросам следственного кабинета и втолкнули в другую, точно так же обитую давным-давно покрашенной суриком жестью дверь, украшенную неровно оторванным тетрадным листком со старательно выведенной печатными буквами, размашистой вначале, но заметно съеживающейся к концу надписью: «Требунал».

В кабинете, столь же неотъемлемой частью интерьера, как стол или стулья, находились четверо в традиционных кожанках. Пара громил-люмпенов («Штампуют их, что ли?!» – пронеслось в голове) и взъерошенный, прямо-таки всклокоченный тип в темных очках с папироской в дрожащих пальцах («Наркоман естественно») сидели за длинным столом, банально покрытым зеленым, местами протертым до дыр сукном. Сбоку, тоже с сигаретой в руке, пристроилась секретарша: яркая, но невероятно вульгарная и потасканная на вид блондинка, вызывающе закинувшая открытую противоестественным мини до невозможности ногу на ногу. Странное дело: при виде этой чуть ли не порнографии Александр, несмотря на зловещую преамбулу, почувствовал некоторый прилив соответствующих сил. Сказывалось двухнедельное вынужденное воздержание здорового тридцатишестилетнего мужчины. Секретутка, заметив интерес, недвусмысленно ухмыльнулась густо накрашенными губами, выпустила клуб дыма в сторону Бежецкого и лениво поменяла ноги местами…

– Бежецкий Александр Павлович?

Александр очнулся.

– Бежецкий Александр Павлович?

Оказалось, что это ожил один из манекенов за столом – патлатый.

– Да.

Секретутка с сожалением затушила недокуренную сигарету в помятой консервной банке, заменявшей собравшимся «эстетам» пепельницу, и, с сосредоточенной миной пай-девочки имитируя ведение протокола, запорхала обгрызенной ученической ручкой по листку бумаги (похоже, из той же тетрадки, что и «вывеска»).

– Общественное положение?

– Дворянин.

– Род занятий?

– Государственный чиновник.

Патлатый наркоман подскочил как ужаленный:

– Чиновник?! Жандармский палач! Царский опричник!..

– Помолчите, товарищ Пасечник,– привычно и, как показалось Александру, устало одернул «оратора» председатель и, скрипнув стулом, поднялся.

Все присутствующие как-то сразу подобрались, даже секретарша села прямо, поставив на пол обе грешные ноги.

– Гражданин Бежецкий Александр Павлович, за сотрудничество с антинародным режимом и участие в заговоре против власти народа чрезвычайным революционным трибуналом вы приговариваетесь к высшей мере социальной защиты – расстрелу. Слава народу!

– Слава народу! – с готовностью подхватили все присутствующие.

– Приговор привести в исполнение немедленно.

Конвоиры подхватили едва державшегося на ватных непослушных ногах Александра под локти и потащили вон из кабинета. Вслед ему неслись слова варварского гимна: «Отречемся от старого мира…»

После непродолжительного спуска по узкой лестнице приговоренного втолкнули в каморку с бетонным полом с желобом по периметру и со стенами, обшитыми толстыми потемневшими досками. Нарочито грубо, ударив лицом и грудью о доски, Александра, что называется, «поставили к стенке». «Меня же сейчас убьют! Не может быть! Сейчас я перестану жить! Не хочу!..– колотилось в мозгу перепуганным воробьем.– Позовите священника! Дайте закурить напоследок!» – пытался закричать Бежецкий онемевшим от смертельного ужаса языком и не мог…

– На том свете поку’ишь, может, даже т’авки, ваше благо’одие! – глумливо раздалось позади, и холодный пистолетный ствол, поерзав, властно уперся в затылочную ямку у основания черепа, вдавив лицо ротмистра Александра Павловича Бежецкого, начальника первого оперативного отдела Пятого отделения его императорского величества Особой канцелярии, в сырые, пахнущие плесенью и разлагающейся кровью доски.

Прямо перед глазами Александра в досках чернели пулевые отверстия с неровными разлохмаченными краями.

– Чичас, ваше благо’одие!

Сзади донесся металлический щелчок сдвигаемого предохранителя.

Бежецкий узнал голос Егорова Никифора Ивановича, или Сучка, или Картавого, наркокурьера, застреленного Александром прошлым летом при задержании. Застреленного!! Мертвого!!!

С трудом, преодолевая холодное давление ствола, Александр оглянулся.

Позади, щеря в ухмылке желтые прокуренные зубы, стоял он, Никишка Картавый. Мертвые глаза, и при жизни-то тусклые, как у снулого судака, смотрелись бельмами, на восковом лбу справа темнела пулевая пробоина с ниточкой сукровицы, тянущейся к глазнице, а с уха нелепо свисала бирка морга. Синие неживые губы нехотя шевельнулись:

– Чичас, ваше благо’одие!..

И тогда Александр закричал. Дико, надрывая глотку, срываясь на визг…

1

Александр рывком сел на постели. В приоткрытое окно вползал серый петербургский рассвет пополам с влажным утренним воздухом, мокрым дурашливым зверьком забираясь под скомканное покрывало.

Содрогаясь от пережитого ужаса, Бежецкий прикоснулся к затылку, еще ощущавшему жесткое прикосновение пистолетного ствола.

– Вставайте, ваше благородие, шесть тридцать пять утра!

Александр с облегчением, длинно, замысловато и непечатно выругался: с мятой подушки, помаргивая зеленым глазком, проникновенно вещал напоминальник, видимо свалившийся с прикроватного столика, куда его имел обыкновение пристраивать на ночь ротмистр. Схватив ни в чем не повинный приборчик, Бежецкий в сердцах грохнул его об пол. Ничуть не пострадавший и, судя по всему, совсем не обидевшийся напоминальник, отлетев куда-то за кресло, продолжал канючить и оттуда:

– Ну что же вы, ваше благородие, вставайте, поздно уже…– И вдруг заорал командным голосом: – Встать, юнкер Бежецкий, встать, па-а-ршивец!

Александр, помянув черта, его мать, бабушку и общим списком всех предков по женской линии до седьмого колена, а также Володьку Бекбулатова и его дурацкие шутки в Сети, потянулся к пачке «Золотой Калифорнии». Колотящееся перепуганной мышью о ребра сердце понемногу успокаивалось. Приснится же такое. «Слава народу»… «революционный трибунал» через «е»… «Рабочая Марсельеза»…

Бежецкий откинул покрывало, поднялся со скрученных в жгут влажных простыней и с наслаждением потянулся. Под ноги попалась упавшая с кровати книга в пестрой глянцевой обложке, которую Александр читал на ночь. Тусклым золотом блеснуло название: «Неизбывные пути России», серия «Досье». Черт бы побрал этого полячишку с труднопроизносимой фамилией. Хотя… Вообще-то презанятная книжица.

Александр, не докурив и до половины, ткнул сигарету в массивную пепельницу работы известной фирмы «Фаберже и сыновья» в стиле барокко (подарок от однокашников на тридцатилетие) и, сделав несколько приседаний и наклонов, направился в туалетную комнату. Из огромного зеркала над раковиной на ротмистра Бежецкого привычно глянула знакомая очень отдаленно, как и всегда по утрам, физиономия. Вполне европейское, худощавое лицо с тоненькой щеточкой усов над верхней губой несколько портили всклокоченные волосы и диковатое выражение глаз, впрочем уже угасающее. Вздохнув, Александр сильно потер щеки ладонями, перешагнул низкий бортик, выложенный мраморной плиткой, и обреченно, но решительно повернул «синий» кран. Подумав пару секунд, ротмистр вздохнул еще раз, сделал воду несколько теплее и только после этого встал под бьющие сверху колючие струи. Стоя под душем, Александр твердо решил ограничить чтение беллетристики на ночь глядя.

Приняв душ, побрившись и стерев на этот раз по-настоящему ледяной водой остатки ночного кошмара, Александр прошел в кухню и, мимоходом ткнув клавишу телевизионного пульта, принялся священнодействовать у плиты. Супруга ротмистра Бежецкого, урожденная графиня Ландсберг фон Клейхгоф, укатила полмесяца назад в Париж, планируя попутно посетить родовой замок в Королевстве Вюртембергском, а также дюжину дальних и близких родственников с приставками «фон», щедро разбросанных по просторам Германской Империи. Среди титулованных немцев, ветви генеалогических древ которых переплетались с аналогичными ветвями вюртембергских Ландсбергов, встречались даже ныне здравствующие монархи, не считая множества почивших в Бозе.

Одна из коронованных особ числилась даже, между прочим, среди близких родичей графини. Эрнст-Фридрих Пятый, великий князь Саксен-Хильдбургхаузенский, приходился Елене Георгиевне родным дядей по материнской линии. Хотя владения этого, кстати в свое время служившего в его императорского величества лейб-гвардии Преображенском полку, монарха даже по европейским масштабам были невелики, если не сказать большего… Александр, бывало, подшучивал над своей супругой, когда ее «заносило», что территорию данной монархии легко можно накрыть если не великокняжеской короной дядюшки, то уж мантией, отороченной невинно пострадавшими за престиж далекой европейской державы сибирскими горностаями, без сомнения. Однако что ни говори, а юная графиня стояла в очереди потенциальных наследников престарелого князя, не имевшего прямых потомков «мужеска полу», далеко не последней. Александр даже подозревал, что одной из многочисленных целей поездки графини (если не главной) было именно прояснение данного скользкого вопроса, а конкретно – своих в династическом раскладе шансов. При всей ее взбалмошности и милой непосредственности Леночка была по-немецки педантична в подобных, надо сказать малоинтересных мужу, делах.

Ротмистр, за четыре с небольшим года супружества досконально изучивший свою дражайшую половину, не ждал ее раньше середины лета и привычно вспоминал навыки тех не столь уж далеких времен, когда был молодым и свободным, а попросту говоря, холостым. Конечно, существовало множество способов избавиться от ежедневных хлопот, но одни были неприемлемы по объективным, а другие – по субъективным (хм-м!) причинам. К слову, Александр и сам любил иногда вернуться (ненадолго, конечно) к холостяцкому состоянию. Прислуга, естественно, была, но, вышколенная еще Павлом Георгиевичем Бежецким, отставным лейб-гвардии Семеновского полка капитаном, на мужскую половину дома заглядывала редко и только по вызову. Сие, естественно, не касалось Клары – не то Леночкиной горничной, не то домоправительницы – неопределенного возраста немки, считавшей своим долгом установить полный контроль над Александром, особенно во время отсутствия хозяйки. Но прибегнуть к помощи Клары… Увольте, господа!

По ящику шел репортаж из Таврического дворца. С экрана телевизора опять вещал этот скандальный депутат из Екатеринбургского наместничества: «Я полагаю, шта-а губернаторам…» Пробежавшись по программам, Александр ознакомился с набившей оскомину рекламой полутора десятков всевозможных товаров – от жевательной смолки «Монблан» с каким-то там немецким зубодробительным префиксом, обещающим всем «истинно альпийскую свежесть ротовой полости» (как же, как же, бывали-с мы на этой европейской помойке), до автомобилей «Русско-Балтийский» 450-й серии «исключительных аэродинамических качеств с поистине непревзойденной пневматикой заднего моста». Ненадолго задержал внимание выпуск последних известий.

Симпатичная брюнеточка, обнажая в дежурной улыбке ряд безупречных зубов (не иначе пользуется «Монбланом»… после еды), сообщила о волнениях в южноамериканских владениях испанской короны. В подтверждение промелькнул смазанный видеосюжет с темнокожими демонстрантами, увлеченно швыряющими палки и камни (и весьма напоминающими этим занятием макак в Зоологическом саду) в ощетинившийся щитами и дубинками ломаный строй полицейских в глухих шлемах с темными забралами. Дикторшу сменил одутловатый усач средних лет, который, проникновенно поглядывая временами в глаза зрителю, зачитывал по бумажке ноту Министерства внешних сношений относительно вялотекущего магрибо-абиссинского конфликта, затрагивающего сферу жизненных интересов Российской Империи на Африканском континенте. Заинтересовавшись, Александр быстро переключился на гельсингфорский канал. Едва переждав неторопливый поток рекламы, если верить которой, лучше финского масла, леса, бумаги и краски ничего в мире не существует, он узнал мнение по той же проблеме вечно оппозиционного финского сейма. Естественно, данный вопрос в изложении смахивающего на мороженого судака модного телекомментатора Айво Туккинена, обожаемого всеми за неподражаемые образчики искрометного чухонского юмора, выглядел совсем по-другому. Туккинен сменился заставкой тягучего сериала «Мимолетные утехи сельской жизни», живописующего перипетии запутанных отношений крайне малочисленных обитателей нескольких финских хуторов, который, по самым скромным подсчетам, склеивал мозговые извилины благодарных зрителей уже более пяти лет и в обозримом будущем не думал прекращаться. Зевнув, Александр вернулся на «Петергоф-ТВ», где уже обсуждалась забастовка царицынских авиадиспетчеров, донельзя обнаглевших в своих финансовых требованиях. Чертыхнувшись в адрес этих трутней, «мизерное» жалованье которых раз в пять превышало его собственное, Александр еще немного попереключал программы и остановился на музыкальном канале, под чей аккомпанемент и сжевал свой спартанский завтрак.

Еще четверть часа спустя, мурлыкая под нос прилепившуюся мелодию «Бедной овечки», ротмистр сбежал по лестнице и, кивнув вытянувшемуся во фрунт дворнику Нефедычу, опять до солнечного блеска надраившему свою медаль, плюхнулся на сиденье Володькиной «Вятки-Вездехода».

– Здравия желаю, вашбродь! – как обычно скалил зубы Володька Бекбулатов – сослуживец, однокашник, старинный друг-собутыльник и со… (Молчать, господа гусары!)

– Вольно, юнкер Бекбулатов. Кстати, если кто-нибудь еще раз перепрограммирует моего «шмеля», то получит по наглой монгольской…

– Обижаешь, однако, бачка! – Володька, как обычно дурачась, перешел на «казанский» диалект.– Какая монгола, бачка начальник? Буровсшкевича не читала, да?

– Читала, читала.– Александр вкратце, пока автомобиль мчался по Невскому, разбрызгивая ночные лужи, пересказал другу свой ночной кошмар.– И ведь не первый раз уже. Ленка меня сколько раз будила, когда я орал во сне.

– А не сходить ли тебе, Саша, к психоаналитику? – уже серьезно посоветовал Бекбулатов.– Я тут знаю одного на Лиговке. То ли хивинец, то ли афганец, одним словом, азиат-с… Помнишь анекдот?

Володька снова захохотал. Никогда он, паршивец, не мог оставаться серьезным дольше минуты. Отличный оперативник, весельчак и повеса, убежденный холостяк, штаб-ротмистр князь Владимир Довлатович Бекбулатов был заброшен в Охранное Отделение неисповедимым капризом судьбы и вечно сожалел о своем потерянном навек гусарском мундире. Прославленный же поручик Ржевский был просто-напросто его кумиром.

Очередной день вступал в свои права.

Отдел функционировал в обычном режиме. Тихо, но нудно, как мухи в жару, гудели, навевая сон, освежители, пощелкивали клавишами персоналок барышни, изредка поскрипывали друкеры, выплевывая отпечатанные страницы, а через неплотно прикрытую, в нарушение всех строжайших инструкций, дверь курительной комнаты доносились взрывы прямо-таки лошадиного ржания. Видимо, Володька опять притащил от своих дружков из Сумского гусарского порцию свежих анекдотов, которые вскоре, заставляя пунцоветь стеснительных барышень, тараканами расползутся по всему управлению.