© Дементьев А. Д., 2014

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

* * *

По строкам моей жизни

* * *

Есть что вспомнить. И о чем поразмышлять

Я бесконечно благодарен своим родителям за то, что они встретились когда-то в Твери и этот живописный край стал моей родиной. Малой, как теперь говорят. Именно в Твери я написал стихи, где есть такие строки:

 
Нас в детстве ветры по земле носили…
Я слушал лес и обнимал траву,
Еще не зная, что зовут Россией
Тот синий мир, в котором я живу.
 

Как раз посреди России и стоял наш небольшой дом с мезонином, где я провел лучшие годы своей жизни – детство, отрочество и юность. Неподалеку была Волга. Наверное, благодаря ей я с малых лет пристрастился к плаванию и гребле, а зимой к конькам и лыжам. Спорт ковал из меня сильного парня. Не будь спортсменом, вряд ли бы мне удалось спастись, когда однажды я провалился под волжский лед, где до меня уже тонули неосторожные земляки.

Сейчас наш деревянный домик хранится лишь на семейных фотографиях. А на улице, носящей имя великого писателя М. Е. Салтыкова-Щедрина, жившего когда-то неподалеку, поднялись многоэтажные дома. Среди них одиноко бродят мои воспоминания о довоенных мальчишеских радостях, о горьких испытаниях войны и первых литературных увлечениях. Рядом с нашим домом, метрах в двадцати от него, располагалось когда-то кавалерийское училище, курсантом которого был С. Я. Лемешев. Отсюда он уехал учиться в Московскую консерваторию. И я хорошо помню, как великий певец каждый год приезжал в родную Тверь, давал концерты для своих земляков в местном Колонном зале. Именно ему я обязан ранним увлечением музыкой – как классической, так и народной. Я рос среди мелодий. Мои дед и мама, которые хорошо пели, были страстными поклонниками Лемешева. И эта любовь передалась мне. В нашем доме бесконечно звучали арии и романсы в исполнении Сергея Яковлевича. Старенький патефон просто изнемогал от перегрузок. Может быть, потому на мои стихи написано так много песен, что с детства я почувствовал ритм и внутреннюю музыку слова.

Был у меня еще один отчий дом, в деревне Старый Погост, куда каждое лето я уезжал на каникулы к бабушке. Места там поразительные – маленькая речушка извивалась между обрывистыми берегами, с которых мы прыгали в прохладную и прозрачную воду, местами заросшую кувшинками и белыми лилиями. А «русский лес до небес» манил нас, мальчишек, своей загадочной зеленой тишиной и, конечно же, грибами и ягодами. Все это стало потом моей поэзией…

В 1936 году я пошел в школу, сразу отстав по болезни на целых два месяца. Но учился хорошо. Наши учителя были добры к нам и терпеливы. И хотя из детства мы перешли в войну и жизнь посуровела, она не стала для нас менее дорогой.

Уроки в те годы начинались со сводок Совинфорбюро, и карта, висевшая в нашем классе, была утыкана красными и синими флажками. Все жили тогда фронтом…

И, когда пришла долгожданная Победа, я уже заканчивал школу, сдав экстерном девятый класс, чтобы скорее стать самостоятельным. Потому что жили мы трудно и бедно. Мама одна воспитывала меня. Отец был арестован по печально знаменитой тогда 58 статье. Именно из-за отца и его братьев, которые тоже мотались по тюрьмам и лагерям, мне было отказано в поступлении сначала в Военно-медицинскую академию, а потом в Институт международных отношений.

Я поступил в Калининский педагогический институт (ныне Тверской государственный университет), откуда через три года по рекомендации известных советских поэтов Сергея Наровчатова и Михаила Луконина перешел в Литературный институт, выдержав творческий конкурс (15 авторов на одно место). Все эти нелегкие годы я чувствовал себя счастливым человеком. Еще бы! Быть студентом всемирно известного Литинститута – это ли не счастье для пишущего юнца?! Нам преподавали классики – Валентин Катаев, Константин Паустовский. Мы слушали лекции Твардовского, Симонова, Эренбурга, Исаковского, Бонди, Маршака… Но стихи писались тяжело, потому что надо было догонять упущенное в войну время, когда мы не имели возможности ни много читать, ни ходить на спектакли, ни вообще нормально жить.

С дипломом Литературного института я вернулся в родной город Калинин и только там почувствовал себя поэтом. Стали выходить книги, пришла известность. Все давалось нелегко – днем я трудился в редакции, ночью писал. А годы-то совсем молодые. Хотелось и погулять, и за девчонками поухаживать. И спорт не бросать. Я женился, родилась дочь Марина… Но все больше меня тянуло в Москву. Я понимал, что центр поэтической вселенной там, в столице. Помню, как-то заговорил об этом со своим земляком и старшим другом Борисом Николаевичем Полевым. Он гениально ответил: «Переезжайте в Москву, старик. Но помните, Москва – жестокий город. Пройдет стадо бизонов, на морде одни копыта останутся. Выдержите?»

Я выдержал. И работу в аппарате ЦК ВЛКСМ, где жили по непривычным мне законам бюрократии, но где в то же время учили меня мужскому братству и закаляли характер. И улюлюканье некоторых собратьев по перу вослед моей книге «Азарт», удостоенной в 1985 году Государственной премии СССР. Выдержал и предательство друзей, оставивших меня на другой же день, как я перестал быть главным редактором журнала «Юность», где они все так охотно печатались.

Но хорошего было больше. Были незабываемые поэтические вечера в Политехническом и в Лужниках, в сельских домах культуры и в знаменитом зале Чайковского. Двадцать один год я отдал журналу «Юность», который в те времена был поистине властителем дум. Каждый день я приходил в редакцию в ожидании чуда… И чудес хватало. Их творили наши авторы – Борис Васильев и Владимир Амлинский, Анатолий Алексин и Владимир Войнович, Андрей Вознесенский и Евгений Евтушенко… Всех не перечтешь. Но главное – мы, как повивальные бабки, принимали роды новой литературы: Тоболяк, Поляков, ершистые поэты из завтрашней классики. Сейчас я вспоминаю о тех годах с нежностью и грустью. А моя личная творческая жизнь шла своим чередом. Выходили книги. Стихи переводились на разные языки. Меня награждали, избирали, как водится, завидовали. Вся страна слушала и пела наши с Женей Мартыновым песни – «Отчий дом», «Лебединая верность», «Аленушка». Незаметно я становился мэтром в общем музыкальном доме. На мои стихи писалось все больше и больше песен. Арно Бабаджанян, Раймонд Паулс, Владимир Мигуля, Евгений Дога, Павел Аедоницкий были моими соавторами. Да и не только они. Я стал получать немалые гонорары. Популярность в те годы в стране Советов оплачивалась высоко.

В один из моих первых серьезных юбилеев с легкой руки фотокорреспондента ТАСС, опубликовавшего во всех газетах снимок поэтического вечера, к моей главной профессии – поэт – добавилось расхожее слово «песенник». Я испугался этого и перестал писать песни. Тем более что вскоре ушел из жизни мой первый композитор Евгений Мартынов. Меня вовсе не унизило слово «песенник». Просто я почувствовал опасность скатиться в тексты, потому что музыканты были очень уж нетерпеливы. А я привык работать не торопясь, подолгу, и поток меня не устраивал.

А ныне я вновь затосковал по мелодиям и стали появляться мои новые песни, как правило, написанные на стихи из сборников.

За эти годы вышло уже много книг. Последние по датам – «Виражи времени» (издательство «Молодая гвардия») и «У судьбы моей на краю» (издательство «Воскресение») выдержали по нескольку изданий. Меня это радует. И не только потому, что лично я, поэт Андрей Дементьев востребован. А прежде всего потому, что в России возрождается интерес к поэзии вообще, который не подавила наша тяжелая и непредсказуемая жизнь.

Время неумолимо. И жестоко одновременно. Как я гордился своими лауреатскими званиями и правительственными наградами, которые получал в разные годы за творчество, за книги, за труд. А теперь этим никого не удивишь. И больше того – рассмешишь, если вдруг напомнишь. Хотя до самой смерти я буду хранить в душе все то, что мне было дорого в далекие и недавние времена: и любимую, забытую невеждами литературу, и откровенность поэтических встреч, и верность своим стихам, в которых вся моя жизнь с ее взлетами и ошибками. Я не хочу приспосабливаться к тому, что мне не нравится. Не хочу суетиться, пытаясь вернуть или обрести чье-то внимание. Я хочу остаться самим собой и в нынешние времена, как бы они ни перекраивали вечные ценности. И потому в эту книгу я включаю произведения, написанные в разные годы, не боясь выглядеть в них старомодно, не боясь, что не впишусь в сегодняшние стереотипы. Конечно, личные горести и радости не должны выноситься на всеобщее обозрение. Поэтому я многое упускаю из этой исповеди. И благодарю судьбу за то, что получил право от своих читателей сказать в своих стихах все, что сказали бы они, но поручили это сделать мне, Андрею Дементьеву.

Мой двадцать первый век

* * *

«Площадь звезд». Начало века

Моим читателям

 
Когда надежда вдруг провиснет
И вера падает во мне,
Я вновь читаю ваши письма,
Чтоб выжить в горестной стране.
 
 
Исповедальная Россия
Глядит с бесхитростных страниц,
Как будто сквозь дожди косые
Я вижу всполохи зарниц.
 
 
За каждой строчкой чья-то доля,
Мечта, обида или грусть.
О, сколько в мире бед и боли!
И как тяжел их горький груз.
 
 
И перехватывает горло
От этих трепетных страниц.
Не знаю, кто еще так гордо
Мог выжить и не падать ниц.
 
 
Благодарю вас за доверье,
За эти отсветы любви…
И если я во что-то верю,
То потому лишь,
Что есть вы.
 

2003

«С тех горючих дней «Норд Оста»…»

 
С тех горючих дней «Норд Оста»
Не стихает в сердце боль.
До чего же было просто
Завязать с Москвою бой.
 
 
До чего же просто было
По свободному пути,
Обернув себя тротилом,
Прямо к сцене подойти.
 
 
Обандитился наш город…
И теперь любой хиляк,
Пьян с утра он иль наколот,
Может всех перестрелять.
 
 
А менты на перехвате
Вновь очнутся в дураках…
Скоро нам страны не хватит
Уместить свой гнев и страх.
 
 
И тревожно время мчится,
Словно горькая молва.
Хороша у нас столица —
Криминальная Москва.
 

2003

Тверской пейзаж

 
Я люблю апрельские рассветы.
Над округой – праздник тишины.
Старый дуб навесил эполеты
И река полна голубизны.
 
 
Здравствуй, день!
Побудь еще со мною.
Воздух льется в душу, как бальзам.
Этот свет и волшебство лесное
Расплескались по твоим глазам.
 
 
Скоро вновь сирень раскроет завязь
И поднимет голубой букет.
Я опять тебе в любви признаюсь,
Словно не промчалось столько лет.
 
 
Словно я тебя вчера увидел,
Увидал нежданно в первый раз.
Ты надела свой весенний свитер,
Цвета неба, цвета грустных глаз.
 
 
Ты сейчас, как девочка, прелестна
В искренней наивности своей.
Лес расставил на поляне кресла —
Модную округлость тополей.
 
 
Я люблю апрельские рассветы.
Я люблю их – если рядом ты.
Тих наш лес, как в кризисе поэты.
И красив, как в праздники менты.
 

2003

«Мы повстречались слишком поздно…»

Ане

 
Мы повстречались слишком поздно.
И я не знаю, чья вина.
Былая жизнь, как в небе звезды,
И далека, и холодна.
 
 
Не помяну обидным словом
Все, что случилось до тебя.
Былыми бедами не сломан,
Хотя не раз ломался я.
 
 
И в этой жизни все не просто.
Уходят годы и друзья.
Но светят мне земные звезды, —
Твои небесные глаза.
 
 
Благодарю судьбу и Небо,
Что без тебя теперь – ни дня.
Еще за то, что рядом не был,
Когда любила не меня.
 
 
Когда и я влюблялся часто.
Но на излете прежних чувств
Явилось мне такое счастье,
Что на иное не польщусь.
 

2003

«Мне снится вновь и не дает покоя…»

 
Мне снится вновь и не дает покоя
Моя Обетованная Земля,
Где вдоль дорог зимой цветут левкои
И подпирают небо тополя.
 
 
А небо голубое-голубое.
И солнце ослепительное в нем.
Нам, как нигде, здесь хорошо с тобою.
Со всеми вместе.
И когда вдвоем.
 
 
И я молю Всевышнего о том лишь,
Чтоб здесь был мир…
И ныне, и всегда…
 
 
Вставал рассвет над городом,
Ты помнишь?
И угасала поздняя звезда.
 
 
Иерусалим светился куполами,
Вычерчивая контуры церквей.
В лучах зари – как в золоченой раме —
Вновь поражал он красотой своей.
 
 
Еще с тобой мы встретим не однажды
Библейских зорь неповторимый вид,
Чтоб сумрак не касался жизни нашей,
Как не коснулся он моей любви.
 

2003

Израильские новобранцы

 
Провожают девчонки
Мальчишек в солдаты.
В боевые заботы,
В грядущие даты.
 
 
Улыбаются вслед,
И уходят за ними…
У войны здесь мужское
И женское имя.
 
 
На вчерашних невест
Нежно смотрят солдаты.
Словно в чем-то пред ними
Они виноваты.
 
 
А какой будет служба,
Знает только Всевышний…
Лишь бы все возвратились
Под родимые крыши…
 

2003