© Андрей Абинский, 2019

ISBN 978-5-4496-5718-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В небесах, на суше и на море

Чтобы добраться до прииска Топольки, мне пришлось лететь с пересадками и одолеть добрую половину глобуса. В африканской Джидде я оседлал воздушный лайнер и через три часа приземлился в Римском Леонардо да Винчи.

Все воздушные терминалы выглядят одинаково и похожи на большие ангары. Леонардо да Винчи – не исключение. Нагромождение серебряных балок украшенных всякими финтифлюшками. К высокому потолку стремится деревянный циферблат «Золотого сечения» Леонардо. Бесконечные галереи электронных табло с расписаниями взлётов и посадок. Под высокими сводами, словно муравьи, снуют озабоченные пассажиры – улетающие, только что прибывшие или мечтающие где-нибудь перекусить.

Успеваю съесть хрустящий рогалик и запить его «капучино». Быть в Италии и не отведать фирменный кофе – это преступление. После завтрака мой кошелёк стал легче на пятнадцать баксов. Акулы империализма!

Потом я пересел в другой самолёт – «Боинг 777». Американцы его называют «Трипл севен». Однажды я наблюдал, как эти лайнеры собирают из комплектующих на заводе в Сиэттле. «Трипл севен» – красивый и надёжный лайнер. Ему можно доверить свою драгоценную жизнь.

Проснулся я уже в Лондонском Хитроу. По зелёному коридору благополучно миновал таможню. Теперь, первым делом, нужно было перекурить. Все мужчины рванули в ближайший туалет. Тут же явился здоровенный британец в морской фуражке и вежливо заявил:

– Джентльмены, здесь курить нельзя. Курить можно в специальном помещении – smoking-room!

– Далеко это? – спрашиваем.

– Нет. Всего полмили отсюда.

С ним не стали спорить и снова закурили, когда служитель ушёл.

Я исследовал окрестности терминала, полюбовался взлетающими лайнерами и завязал разговор с местным таксистом. Английский кэб – это нечто! Рубленая конструкция на колёсах с высокой квадратной кабиной.

– Хорошая машина! – сказал её владелец.

– Почему такая высокая? – спрашиваю.

– Это для того, чтобы джентльмен мог войти в салон, не снимая своего цилиндра.

У моего собеседника есть свой дом в пригороде и большая семья.

– Две собаки, два кота, три дочки и ещё жена, – сказал шофёр. – И все жрать просят! При этом никакого уважения!

Шофёр был солидным, с широким красным лицом и польскими вислыми усами.

От него я узнал, что его Дэби – та ещё стерва, Габи – боже мой! вообще, стерва. Джесс – ну, совершенно стерва и, в добавок, она ещё и толстая «бич».

– Это вы про дочек? – спросил я.

– Шутишь, парень! Это мои подружки.

Пока мы беседовали, я не заметил, что терминал совершенно опустел. Куда-то исчезла многоцветная толпа пассажиров и разъехались все чёрные кэбы. Наконец, моего водителя зафрахтовала пожилая суетливая леди и он увёз её в дымные сумерки.

На табло обещали, что мой лайнер вылетит рано утром, поэтому я решил сэкономить деньги и перекантоваться в аэропорту. Ночевал на жёсткой скамье, голова к голове с чернильно-чёрным негром. Мы пытались общаться, но он слабо говорил по-английски, а я ничего не понимал в сенегальском. В огромном зале больше никого не было.

Утром я заполнил таможенную декларацию. Полгода назад наш экипаж добирался в Амстердам через Лондонский Хитроу и здесь мы проходили таможенные формальности.

– Что тут писать? – спросил меня тогда первый помощник.

– Имя и фамилию, – говорю, – срисуйте правильно с паспорта.

Комиссар был новеньким в экипаже и впервые в этой высокой должности. В прошлой жизни он был обыкновенным электриком. Слово гёрл он понимал как чувиха, а его любимым лозунгом был клич: «Янки, го хоме!»

Комиссар аккуратно написал свои данные печатными буквами.

– А в графе «Sex»?

– Это сугубо индивидуально – регулярно или нет. У вас как?

– У меня регулярно. Как это будет по-английски?

– Р-е-г-у-л-а-р, – сказал я по буквам.

REGULAR – написал комиссар и поставил в конце восклицательный знак. Потом он секунду подумал и неуверенно произнёс:

– Вообще-то, у меня уже две недели, как бабы не было…

– Значит, не регулар, – говорю, – регулярно, это когда три раза в неделю. Двенадцать раз в месяц, в соответствии с международной конвенцией.

– Какой ещё конвенции? – почувствовал подвох комиссар.

– SOLAS, естественно, – поддержал меня капитан, стоявший рядом.

Он прижал ладонью усы, чтобы не зарыдать.

– Что же теперь делать?

– Напишите спереди «NO».

Помполит написал «NO REGULAR», после чего зачеркнул восклицательный знак.

Капитан незаметно, под столом, стиснул мне руку. Его глаза были влажными. Это были слезы отчаяния.

Так мы узнали об интимной жизни партийного работника. А секс, согласитесь, во многом характеризует человека, даже если он – помполит.

Кстати, в таможенной декларации слово «SEX» означает пол. Мужской или женский.

С прилётом в Амстердам, нас поселили в первоклассный отель. Среди ночи организовали завтрак и каждому определили уютный персональный номер. Я уже смыл с себя дорожную пыль и был на пути в страну грез, когда в дверь постучали. В матовом свете коридора маячила нескладная фигура в черных сатиновых трусах. Руками фигура обнимала подушку.

– Начальник, – сказал комиссар, – можно, я у тебя переночую?

– Что стряслось?

– В моем номере и свет не горит, и вообще ничего не работает. И жара, как в Африке.

– Позвоните в ресепшен, – спросонья посоветовал я.

– Звонил. Они ни в зуб ногой, ни черта не понимают. Я их тоже.

Тяжелый случай. Я выбрался из постели и последовал за помполитом в его апартаменты. В номере было темно и жарко, кондиционер не работал.

– Вы дверь как открывали?

– Вот, этой карточкой, – комиссар вытянул перед собой пластиковую карту с эмблемой отеля.

– Она же включает приборы в вашей каюте, – сказал я, – а это – сканер.

Я кивнул на коробочку у входа.

– А-а-а… вот, сволочи, догадались тоже, провокацию устроили!

Комиссар чиркнул картой в прорези сканера. Ничего не произошло. Он вставил карту не той стороной, не по стрелке.

На шум вышел капитан из соседнего номера.

– Что у вас тут?

– Активируем первого помощника.

– А не поздно ли? – с подначкой спросил капитан.

– Это никогда не поздно, – говорю, – вставляете карту в сканер и называете ему свои данные – фамилию, имя, отчество. Только громко. У них тут голосовой дешифратор.

– Давай ты, у тебя лучше получится, – комиссар протянул мне карту.

– Поехали, – говорю.

– Левин Борис Моисеевич!!! – громко заорал помполит.

Произошло чудо. В номере вспыхнул свет, мягко зашелестел кондиционер. Счастливый комиссар захлопнул дверь, забыв пожелать нам приятных снов.

– С ним будет много хлопот, – предсказал опытный капитан.

Но мы отвлеклись…

Теперь я благополучно миновал таможенную зону и английская мэм с острыми глазами поставила штамп в моей таможенной декларации.

Объявили посадку в самолёт «А-310» английской авиакомпании. У иллюминатора, рядом со мной, сидела юная леди, лет семнадцати. Она была русской и выглядела измождённой. Девушка надвинула на глаза шоры и откинулась на подушки.

– Good night! – сказал я ей.

– Night club, – устало ответила девушка и тут же уснула.

После взлёта началось самое приятное – ранний завтрак. Стюардессы были не молодыми и не очень красивыми. Аккуратные белокурые старушки в красных фирменных пиджачках.

Мне дали картонную коробку с едой.

– Что это? – спрашиваю.

В ответ – классика: «Овсянка, сэр!»

Деликатесное блюдо было из пророщенных злаков овса, этакая клейкая гадость. Съел её, запил кофе, затем «колой», потом попросил пива. В животе уже назревала революция. Всё-таки пророщенный овёс – не наша еда.

Потом в Шереметьево я ожидал своего рейса в Новосибирск. Порядок в животе после английской овсянки требовалось восстановить глотком русского пива. В буфете терминала продавали только безалкогольное. Это уже извращение.

Однажды, в Иране, я посетил местный интерклуб. За столом расположилась компания наших моряков. Лица у всех, как на поминках. При этом стол заставлен грудой бутылок с пивом.

– О чём грустим? – спрашиваю.

– Да вот, набрали гору пива, а оно даже без запаха! – посетовали матросы. – Жуткая гадость, а пить приходится.

В исламском Иране нас сильно раздражал сухой закон.

Теперь я купил баночку «Балтики» в киоске, недалеко от терминала. Банку я поместил в бумажный кулёк и смаковал бодрящий напиток, развалившись в мягком кресле аэровокзала.

Предосторожность была не лишней – в аэропортах милиционеры натасканы, чтобы вычислять нетрезвых моряков и разводить их на деньги.

В Америке, в некоторых штатах, запрещено употребление любых алкогольных напитков на улице или в общественных местах. Но желающий выпить, может лояльно нарушить закон, спрятав бутылку в бумажный пакет. Приличия соблюдены и полицейский никогда не прицепится к тебе понапрасну.

Но здесь – моя милиция меня бережёт.

Ко мне подошёл отглаженный милицейский сержант в мышиной форме. Его напарник выжидательно стоял поодаль.

– Что пьём? – без обиняков спросил милиционер.

Я лениво поднял на него глаза и бегло сказал с американским прононсом:

– What’s the hell d’you want? (Какого чёрта тебе нужно?)

Мент не был силён в английском и, немного замешкавшись, спросил:

– Документы. Паспорт?

– Passport? O’key…

Я достал из кармана толстый пакет документов и вытащил оттуда свой кипрский паспорт моряка. Там все надписи были на греческо-английском языке.

Мент с умным видом пролистал мой документ

– Have you a problem? – спрашиваю.

– Пошёл ты… – пробурчал служитель закона, вернул мне паспорт и отвалил не попрощавшись.

– Это Россия, мой мальчик, – сказал сидевший рядом седой джентльмен.

– Страаана непуганых дураааков, – ответил я с московским акцентом.

Потом был Новосибирск и долгая дорога на перекладных до таёжного аэропорта Жбанск.

– Нет, это не Рио де Жанейро, – сказал я, высаживаясь из автобуса в придорожные лопухи. – Это гораздо лучше!

После долгих морских скитаний отвыкаешь от родных пейзажей и готов обнять каждую березку. В первое время странно, что все вокруг говорят по-русски. На обычный вопрос прохожего: «Который час?», хочется ответить на английском.

В таёжный аэропорт я приехал в полдень. Аэропорт, это, пожалуй, слишком громкое название для глухого посёлка. Совсем недавно я бродил по терминалам итальянского Леонардо да Винчи, английского Хитроу и арабской Джидды. Они сильно отличались от Жбанска. Прежде всего, своими размерами. Здесь терминал располагался в большой бревенчатой избе. Под ней, вдоль мелкой речки, зарастала клевером взлётная полоса. Когда-то по ней рулили небесные тихоходы, «кукурузники» АН-2. Теперь взлётная полоса стала покосом для служителей неба. По углам аэродрома стояли четыре стога. В центре, зелёным ковром, выделялась поляна, с которой взлетали винтокрылые МИ-4. На поле их было два. Одна машина стояла в стороне без несущего винта. Её макушка была накрыта рыжим брезентом. Другой вертолет скучал в центре, устало опустив гибкие лопасти. Под его брюхом в беспорядке валялись какие-то люди. Потом я узнал, что механики регулировали автомат перекоса. Раньше я думал, что автомат перекоса у вертолёта находится в другом месте.

У обочины щипала травку юная козочка. Её уши были длиннее кривых рожек. Караван гусей неспешно шествовал к реке. Солидный вожак обернулся и подозрительно посмотрел в мою сторону.

В «терминале» было три помещения – зал ожидания, касса и радиостанция. Пассажирский зал был пуст. В нём возникало эхо, как в мрачной пещере кубинского Матанзаса. Окно кассы заставлено картонной папкой «Дело №». Номер дела написать забыли.

На гвозде висел рукописный график полётов. Ежедневно один рейс на Чарыш и один в Топольки. Не густо, потому что перелёт в оба таёжных прииска занимал не более двадцати минут.

«Посторонним вход воспрещён» – предупреждала табличка над дверью радиорубки. Заглянув туда, я увидел древний передатчик размером с прикроватную тумбочку. На нём сидела девочка, лет шести. Малышка наряжала в красный лоскут большую радиолампу. В глубине комнаты на узком диване дремала женщина, укрывшись пестрым цыганским платком.

Я вежливо постучал по косяку двери. Женщина встала с дивана и обернула плечи платком. У неё были светлые волосы, круглое лицо и усыпанный веснушками нос. На щеке отпечатался след от подушки. Женщина приветливо улыбнулась и сказала:

– Здравствуйте вам. Куда вы хотите?

– В Топольки хочу. У меня там родственники.

– А с откудова будете?

– Проездом из Лондона. По-английски говорите?

– Нет…

– Жаль, поболтали бы.

Женщина улыбнулась. В её глазах я прочёл: «Много вас таких!»

– Вы не к Тенешевым, часом?

– Нет, Абинские мы. А Тенешевы – наши соседи.

– Там все соседи, – снова улыбнулась радистка. – А дядь Макар – мой родной дядя.

– Хороший человек, – говорю, – его все знают. Жив-здоров?

– А что ему сделается? Рыбалит, да орех промышляет.

– Так я улечу сегодня?

– Сегодня точно не получится и завтра вряд ли.

– Почто так? – огорчился я.

– Один вертолет на консервации. Другой ремонтируют— косяк у них там или перекос перекосило. Тут всё ломается. Рация у меня тоже скисла – я их слышу, они меня нет. Обещали механиков прислать из города, да уж неделю, как едут… Вертолёт к завтрему наладят, но вас туда вряд ли возьмут.

– Нет билетов?

– Спец рейс будет. На Чульпе откопали самородок на двадцать кило. План за два года выполнили. Полетит туда приёмщик с корреспондентом и с ними милиционер.

Я загрустил. Зависнуть в незнакомом посёлке с неясной перспективой, хорошего мало. Одна надежда – в Сибири добрые, отзывчивые люди. Вдруг мне удастся уговорить инкассатора, милиционеров или лётчика. Такое со мной уже бывало.

Однажды, пацаном, в зимние каникулы, я летел в Топольки с важным поручением. С собой вёз новую бензопилу и другие подарки родственникам.

Народу в зале было – не продохнуть и билета мне не досталось. Однако добрая кассирша обещала посадить меня в вертолёт, если я организую им праздник – засвечу ёлочную гирлянду.

В зале ожидания, увешанный игрушками, стоял пушистый кедр. Он выполнял роль новогодней ёлки. Какие-то люди суетились возле кедровой ёлки и пытались включить гирлянду из разноцветных лампочек. Лампочки не горели. А без гирлянды, понятное дело, ёлка, это просто банальное дерево.

Для радиолюбителя дело это нехитрое, но хлопотное. Нужно было последовательно проверить все лампы, найти и закоротить сгоревшие. Из радиорубки мне дали тестер и через два часа ёлка весело засияла. Публика наградила юного техника аплодисментами, а кассирша уговорила лётчика посадить меня «на колесо». «Он мальчик лёгкий, несмотря что умный», – сказала она пилоту.

Теперь ёлки не было, зато был неисправный передатчик. Дипломатично подкатываю к радистке:

– Я ваш коллега, тоже радист. Правда, флотский. Давайте уже знакомиться.

– Меня Лиза зовут.

– А я Андрей, – говорю, – кстати, я лучший специалист по ремонту электроники. Могу помочь.

– В Лондоне вы этим занимались?

– Нет, заскочил проездом к Маргарет, которая Тэтчер.

– Ну и как она?

– Сдаёт бабулька. Сильно постарела с момента нашей последней встречи. Так что, включаем паяльник?

– Сюда нельзя, – сказала радистка, – начальник, Тимофей, заругает.

– А вы спросите его. Мне всё равно заняться нечем.

Я скромно подпирал косяк у двери. Девочка подошла ко мне и протянула куклу, знакомую генераторную лампу ГУ- 88. Её макушку украшал венок из розовых цветков клевера.

– Как зовут куколку? – спросил я.

– Танечка.

– А тебя?

– Светик.

– Сколько тебе лет?

Светик растопырила ладошку и показала мне пять пальцев.

– Совсем взрослая барышня, – уважительно сказал я. – Скоро в школу пойдёшь.

– Очень надо! – заявила Света. – Я и так умная. Я азбуку Морзе знаю.

– Ух ты! Как будет буква «А»?

– Ти-тааа, – пропела девочка.

– Светик все буквы знает и на слух уже может, – сказала мама.

– Чья школа! – похвалил я. – Мы с тобой коллеги, радистка Кэт!

– Я не Кэт, я Светик.

Мама тем временем энергично крутила ручку полевого телефона.

– Тимофей! – сказала она в трубку. – Значит так, слушай сюда! У нас тут пассажир объявился, обещает передатчик наладить. Если посадим его в Топольки. Не рацию, мужчину на вертолёт… Нет, денег не просит. Натурой?! Сам дурак!

Лизавета сердито бросила трубку и повернула лицо ко мне:

– Можете войти…

– Сурово вы с начальником!

– Тот ещё гусь! – сказала Лиза. – А у самого жена есть, тут любовница и ещё женщина на станции Кондома. Между прочим, директор базы.

– Здесь всё про всех знают.

– Так у нас деревня…

Для ремонта в радиорубке было все необходимое: отвёртка и стрелочный тестер. Нож у меня был свой.