Ждану

Насторожённый ворох слов,

как мусор неуютных улиц;

и с хваткою пришитых пуговиц –

торговые ряды лотков.

Отставленного локтя ближе

приблизиться уже нельзя

к непонимающим глазам,

напоминающим о жизни.

И злы, и молоды глаза

апостолов серпа и молота.

Аптека. Улица. Вокзал.

Столовая родного города.

Маэстро стынущей стране

в худой обувке на резине

в подземке на одной струне

концерт играет Паганини.

И граждане от злобы дня

бегут домой по снегу талому,

и тает музыка огня

на кухне в запахе метана.

Он заказал себе глаза,

я отпустил усы и бороду.

Нас ожидал большой вокзал

большого города.

Но утро, трезвое, как трусость,

всё оставляло на местах:

будильник, улицу, турусы,

у памятника мента.

Озябшему ещё пенять

на пошлый день в косую строчку.

Жену, купеческую дочку,

на валенки не поменять.

Сними подземный переход,

расклей последнюю афишу…

И человек не подаёт,

и Бог твой Реквием не слышит.

День не годится жизни для,

прокуренный и не согретый.

И музыку уносят где-то

за край земного февраля.

***

Кореш готовит лыжи,

только без родины тесно,

на кладбище под Парижем

нету свободного места.

Может, теплей и будет

там, где бабло и фиеста.

Всё-таки, женское место

красит женщину, люди.

***

Долгий вечер, дальний вечер.

Тёплая, как солнце, пыль в горсти,

тихий шёпот: "Господи, прости

человеку человечье…"

***

Ты лучше жизни не перечь

и смерть на завтра не пророчь,

поскольку день ещё не ночь

и жизнь ещё не стоит свеч.

И воду в ступе не толочь,

поскольку есть живая речь.

И надо эту речь беречь

и с нею что-то превозмочь.

И надо эту жизнь беречь,

поскольку день ещё, не ночь.

И надо что-то превозмочь,

поскольку жизнь не стоит свеч.

Триптих

      …Мы платили за всех, и не нужно сдачи.

       И. Бродский

1.

Мы и счастливы тем, что мы просто люди,

что не знаем, что было, и не помним, что будет.

И грешны лишь в том, что на этом свете

после тех двоих появился третий.

И что дождь слепой, и что ветр пархатый,

мы сегодня и в этом уже виноваты.

Если б не было ада и райского сада,

мы бы мудро придумали это сами.

И чтоб небо с овчинку, а щель с баранку

показались, избрали вождей и тиранов.

Время выйдет, помрём и за кошт казённый

станем частью земли, а потом чернозёмом.

2.

Мы построили сами костьми и стихами

беломорканалы, амуры и бамы.

И теперь, назвав историю дурью,

вспоминаем про это, когда закурим.

И чтоб наши вожди, дай бог, не проснулись,

именами их называем улицы.

Если уж ползуч, зачем ему крылья.

Если мы в дороге, значит, будем пылью.

Мы звенели словами, шумели медью,

мы составили речи из междометий.

А читая стихи и пия от скуки,

мы не знаем, куда деть ненужные руки.

3.

Мы не любим кулак, что нам тыкают в морду;

мы бедней индейца и богаче Форда.

Мы смеёмся так, как гогочут гуси,

мы не плачем, когда над нами смеются.

Мы сначала посеем, потом запашем,

всё, что после будет, будет нашим.

И что после запашем и что посеем,

отдадим попугаям и канареям.

Мы б хотели жить, и как можно чаще,

нам хватает ста капель для полного счастья.

Наши кони храпят, горят наши трубы.

Мы ещё научимся целовать в губы.

***

      М.Х.

Нам тесно на своей земле,

и пчёлы на цветы садятся.

Не долго остывает след;

нам тесно на своей земле,

на красной глине, на золе.

Песок не держится на пальцах.

Нам тесно на чужой земле.

И пчёлы на глаза садятся.

***

Ещё не ясен приговор,

мучителен процесс дознания.

И жизнь взамен торгует вор

на миг безумного признания.

Из пропасти растущих глаз

взошли ответы на прошение:

и оправданье и прощение,

и приглашение на казнь.

***

Что человек? Живуч веками,

тысячелетья за спиной;

Конец ознакомительного фрагмента.