Цитаты из книги «Тоска по окраинам»

Одобрение, которое есть, ей почему-то не нужно. А вот если ее вдруг не любят, не ценят, держат за дерьмо никудышное, – она начинает почитать человека достойным, считать его больше себя, на цыпочках перед ним стоит. Не очень-то это умно.

утро сегодня холодное, гадкое (как и предыдущие пять) – и больше всего на свете ей хочется завернуться в одеяло и спать, спать, спать где-нибудь в тепле и сухости. Хо-чу до-мой, хо-чу до-мой. Или хотя бы в общежитие, черт с ним. Съесть жирного мяса в майонезе и завалиться в кровать, не снимая свитер. Проспать бы весь день, до вечера, господи…

Она сильно нервничала. Это с ней бывало постоянно, она постоянно думала: как бы кто не опередил, как бы чего не вышло, как бы не отняли, не обидели, не обманули…

Конечно, она сама виновата – надо было сделать льготный проездной и ездить, как все, стоя, на муниципальном автобусе. Конечно, нужно было варить серую гречку с сосисками, и обедать капустным супом, и жевать оранжевый витаминный салат, и глотать осклизлые макароны в столовой. Немножечко терпишь, потом привыкаешь.

В ее корпусе стены были выкрашены казенной зеленой краской, неопрятно, с пузырями там и тут, по углам гнездилась неприятно коричневая мебель. В душе лежала холодная дешевая плитка, везде были щели, по комнатенкам вечно гулял сквозняк, и двери хлопали туда-сюда с противным звяканьем дешевых замков.

Я рассматривал ее долго, задумавшись обо всём, что случилось за год. Туда-сюда сновали проводницы, кто-то затаскивал чемоданы, шуршал пакетами с бельем, вскидывал накрахмаленные простыни в проходе, как флаг убитого корабля. Какая-то сердобольная бабка, проходя мимо Аси, поправила ей скатившееся было на пол одеяло – и Ася скинула его снова, от жары. Мир так беспокоился об Асе, так кудахтал и вертелся вокруг нее, наворачивая свою заботу, – которая была ей совсем не нужна, совсем. Так же, как и я со своими советами, цветами, комплиментами, дразнилками и подбадриваниями. Я был не нужен Асе, как ее любимый доктор Фарятьев своей Александре, и так же глупо хлопал белесыми ресницами, не в силах этого понять. И так же выводил из себя, когда крутился рядом, всё время подтыкая ненужное одеяло, которое она всё равно скинет. Она была моим воздухом. А ей самой легче всего дышалось в одиночку.

Не так-то просто спрятать свое горе в двенадцатиметровой комнате, особенно если жить в ней втроем.

Бог, верно, стал плотником, только чтобы сделать себе гитару.

И рассвирепела. Ее ругань, ее речь всегда состоит из одних и тех же слов, она не выдумывает ничего нового, просто повторяет и складывает их, как получится. Она выхаркивала весь запас ругательств, скидывая плащ, закрывая дверь на три оборота, захлопывая деревянную. Я так и осталась стоять в коридоре.

Не буду спать днем, когда вырасту, никогда не буду. Никогда не буду смотреть мертвый телевизор с расплющенными желтыми мордами, которые тебя не видят. Никогда не пойду «на танцы». Никогда не заведу маленьких несчастных детей.