Анастасия Черкасова
Палочки на песке

Вступление

Огромный мир. Просторные дали. Большие города со множеством горящих огней, в каждом из которых — чья-то жизнь. Небо — такое большое, что его видно отовсюду, из любого уголка планеты — и эти облака, окрашенные багрянцем солнечных лучей, освещающих так же все, абсолютно — все. Леса, многочисленные деревья, бескрайние поля. Моря — огромные, необъятные для человеческого глаза. И эти блики на воде, рожденные все тем же солнцем — одним для всех. Цветы, запахи растений. Сколько в мире запахов? Целая гамма. Сколько их? Миллиарды? Больше? Не сосчитать. Не представить. Макушки гор, кажущиеся издали такими крошечными, словно игрушечными, а на самом деле — все таким же огромными, что ни одному из людей, лицезреющих их макушки, не хватит и целой жизни на то, чтобы обойти их все, заглянуть в каждую из ложбинок искрящегося камня. Сколько тропок на свете, сколько дорожек — не пройти. Никогда не пройти, и даже не представить. Множество зверей. И птиц. Чаек, латающих над этим морем. Маленьких черточек, парящих в этом небе — одном для всех. Птица издали — это тоже крупинка, такая маленькая, что не пройдет и минуты, как она скроется вдали, потерявшись навсегда в этом мире, скрывшись от глаз человека, наблюдающих за ней. Степи. Бескрайние пустыни. Теплый песок. Запах листьев. Запах моря. Привкус морской пены, осязаемой где-то внутри так явно, что кажется, словно кусочек моря умещается на кончике человеческого языка. И везде — звери. Сколько их? Таких разных, таких непохожих друг на друга. И везде, везде в этом мире — люди. Столь же разные, несмотря на некоторое внешнее сходство. Множество лиц. Множество отражений человеческих душ. Словно блики на воде. Словно искорки на многогранном хрусталике. День — и ночь. Темнота и свет. Холод — и тепло. Многочисленные блики. Многочисленные оттенки миллиардов запахов. Все это — мир. Все это — наша жизнь.

Возможно, мир не имел бы столь громадного количества оттенков одних и тех же вещей, на первый взгляд кажущихся таким похожими, такими одинаковыми. Он был бы проще и однозначней, если бы не существовало в нем этих разных человеческих душ, порождающих такое разное восприятие окружающего. Даже эти блики на воде — каждый человек видит их по-своему. Чувствует. Или не чувствует совсем. Представить только: внутри каждого человека есть это все — и чайки, и сверкающая гладь воды, и легкий шум крон могучих деревьев, и многоголосное цоканье зверьков. И опять же — души, эти разные человеческие лица. Каждый человек — все чувствует по-своему, воспринимает по-своему. Внутри каждого — такой вот огромный мир, окрашенный своими собственными цветами. Пропитанный запахами и звуками, и каждый из этих миров — уникален. Все это, все — все умещается внутри одного-единственного человека, даже самого маленького. Внутри каждого из нас — целый мир, единственно уникальный.

В серии книг «World Inside» я хочу поделиться с читателями своим собственным миром, открыть глазам других свое восприятие. Каждую из книг я постараюсь сделать так же особенной, отличной от других, дабы открыть разные грани, разные отблески своей души.

Первая книга серии «Палочки на песке» посвящена всем таинственным и непонятным сторонам нашей жизни. Сомнения. Душевные муки. Неоднозначные нюансы человеческой психологии. Страхи, предрассудки и убеждения. И, наконец, край той тонкой грани, где кончаются собственные фантазии и в жизнь вмешиваются реально существующие высшие силы. Либо просто человеческое воображение, перестающее ограничиваться рамками насыщенного внутреннего мира, перерастающее в истинное сумасшествие, захватывающее жизнь человека всецело, вынуждая его потерять контроль над собственными поступками и лишая возможности понимать происходящее, заставляя метаться, гонимому и страхами, и страданием, и безнадежным отчаянием.

Рассказы

Полет

Тук-тук.

За окном ветряная погода, ветер швыряет кроны деревьев из стороны в сторону, забавляясь и, восторженно подвывая, ныряет в щели гнилых подвалов, пролетает по трубам и скважинам, ударяясь об края и стены потрепанных мусоропроводов, а потом резво выскальзывает из какой-нибудь трещины и кидается тяжелым ударом на дверь квартиры.

Тук-тук.

Он летает, проникая в любую щель, и бесполезно от него прятаться, это только позабавит его, и он радостно будет гоняться сзади, распевая свою жуткую песню, которую находит весьма забавной, со свистом пролезая под всеми дверями и колотя по их рукояткам.

Тук-тук.

Иногда он замирает и просто стоит около входной двери и как будто застенчиво скребется лапами, слегка нажимая на скрипучие доски, но на самом деле за этой робкой деликатностью прячется злая насмешка.

Тук-тук…

Может, это кажется? Это проделки ветра. Каким же простым и забавным кажется ему изобразить, что кто-то стоит за дверью.

Тук-тук!

Или не кажется? Он навязчив. Никита открывает дверь. Он сидит на пороге. Маленькое ехидное существо, покрытое короткой шерстью, словно сгорбленный карлик, отрастивший себе крылья и длинные уши, чтобы напоминать себе образ чего-то вроде гаргульи. Он сидел, сложив на чуть шиповатый хвост когтистые лапы, нетерпеливо теребя самый кончик своего хвоста.

— Николос! Ты опять пришел!

Существо фыркнуло, чуть обнажив желтые зубы и, хлопнув крыльями, перелетело через порог.

Закрыв входную дверь на цепочку, Никита вернулся в комнату, из которой вышел, где Николос уже непринужденно летал вокруг люстры.

— Слезай оттуда, Николос.

С тяжелым шлепком существо приземлилось на стол и почесало напоминавший человеческий нос.

— Нервы расслабляю. Ты опять слишком долго не открываешь дверь.

— Николос, ты мне помешал. Что тебе нужно?

Существо внимательно глядело желтыми глазами, теребя верхней лапой маленькие твердые рожки на лбу и шевеля большими остроконечными ушами, покрытыми рыжей шерстью, как и все остальное его нелепое тело. Оно не могло оставаться без движения.

— Пойдем летать, Никита. Ты же можешь. Пойдем летать.

— Какое летать! Ты же знаешь, что я не могу. Прекрати, уймись!

Николос склонил голову набок и выдохнул столбик неприятно пахнущего воздуха.

— Никита, еще раз говорю тебе — пойдем летать.

— Николос! Зачем ты пристал ко мне? Ты же видишь, у меня нету крыльев!

— Чтобы летать, не нужны крылья. Поднять тело в воздух может только сам дух.

— Но у тебя есть крылья!

— Глупец! — щелкнув острыми зубами, Николос нервно поднялся в воздух и снова стал летать вокруг люстры, — Я — высшее совершеннейшее существо, у меня есть многое, и я распоряжаюсь сам, как что нужно применять.

Пролетев круг по периметру комнаты, Николос шмякнулся на верхнюю полку книжного шкафа и взял когтистой нижней лапой фотографию в рамке.

— Занятно, очень занятно, — пробормотал он, небрежно осмотрев снимок, и отшвырнул его лапой, отчего тот слетел на пол, и рамка, ударившись об пол, треснула. Николос посмотрел вниз, подскочив от восторга, хлопнул крыльями и снова посмотрел на Никиту.

— Николос! — воскликнул Никита, — Я повторяю тебе еще раз: я не смогу летать!

— Трус! — гневно оттолкнувшись нижними лапами от полки — так, что все вещи посыпались на пол вслед за фотографией, Николос взлетел и, ударом распахнув оконную раму, пулей вылетел в окно. С мгновенье помаячив грязно-рыжей точкой на фоне серого пасмурного неба, он исчез из виду.

Ветер, мгновенно ворвавшийся в комнату через окно, распахнул книгу, валявшуюся на полу и перелистнул с десяток страниц. Взгляд Никиты упал на открытый лист, и губы его прошептали: «Pride…». Слово, попавшееся на глаза — «pride» — «гордость, гордыня».

Отодвинув книгу ногой, он подобрал треснувшую фотокарточку. Мельком осмотрев изображенную на ней девушку, он швырнул ее обратно и подошел к окну. Совсем расшалившийся ветер встрепал его волосы ледяным порывом, гуляя, завывая где-то как будто в стене. За окном летали птицы, с легкостью размахивая крыльями.

Он брел по улице и замерз. На него дуло, и было тяжело идти. Холодный ветер гуляет по улицам, с легкостью перепрыгивая с дерева на дерево, с машины на машину, с человека на человека. Он хватает своих жертв ледяными пальцами, и смеется им в лицо, и плюет с пренебрежением, и, отбросив человека как бестолковую надоевшую забаву, мчится дальше с протяжным воем.

Подняв голову, Никита посмотрел на птиц, летящих в небе, и его заполнили зависть и восхищение. Достойные соперники ветра! Истинно свободные существа.

Тук-тук. Ветер крадется по лестнице подъезда, сливаясь с шагами поднимающегося человека.

Тук-тук. Он хочет спрятаться, замаскироваться, чтобы его не распознали, чтобы потом напугать.

Тук-тук… Или это звук со дна квартиры?

Вернувшись домой, Никита застал там Николоса, развязно отдыхающего на его столе, постукивающего кончиками когтей левой верхней лапы по гладкой поверхности. Тук-тук…

— Николос! Откуда ты опять появился?

Существо высокомерно фыркнуло, перевернувшись со спины на живот.

— Что же, я, по-твоему, опять должен был дожидаться, пока ты откроешь мне дверь?

Николос широко зевнул, предоставляя Никите возможность увидеть множество его желтых слюнявых зубов.

— Слышишь, Никита? Пошли полетаем?

— Николос! Опять ты за свое!

Зверь покрутился на столе и уселся поудобнее, уставившись на Никиту своими огромными глазами.

— Послушай, Никита. Ты ведь этого хочешь. Ты ведь так желаешь ощутить себя покорителем этой воздушной стихии, почувствовать воздушную массу, поддерживающую твое тело! Признайся, ты мечтаешь о том, чтобы ощутить полет, ты жаждешь его! Ты завидуешь каждой птице, парящей в небе, пролетающей мимо, и ты завидуешь мне, мне! Ты хочешь летать, и воздух подвластен тебе, но ты боишься этого, боишься своей же собственной силы, жалкий трус!

— Люди не летают, Николос!

Горбатое существо с маленькими рожками в ярости подпрыгнуло и зашипело:

— Откуда ты знаешь? Откуда ты знаешь, Никита, если никогда этого не пробовал? В этом ли сила вашего бравого человеческого ума, если вы уверены в том, что не способны сделать то, чего никогда не делали и даже боитесь попробовать! Жалкие людишки! А я говорю тебе, ты, никчемный человечишка, что ты можешь летать! Просто шагни в окно и ничего не бойся, просто лети!

Никита озадачился:

— А как же Игорь? Он жил в доме напротив и свалился из окна.

Зверь перестал сердиться, весело хихикнув, он хлопнул перепончатыми крыльями и уселся, улыбаясь во все свои кривые зубы.

— Ну, это было недоразумение, — беспечно заметил он, — Он просто не смог воспользоваться своей силой. А ты сможешь — давай!

— Откуда ты знаешь, Николос?

— Не забывай, что я высшее совершеннейшее существо… Я говорю тебе: ты можешь, давай!

Распахнув оконную раму, Никита посмотрел вниз, затем перевел взгляд на летающих птиц.

— Давай, давай! — прыгал Николос. Зажмурившись, Никита шагнул. И полетел вниз.

— Не бойся! — прокричал ему на ухо сопровождающий его Николос, которого, похоже, забавляла эта игра, — Вспомни ее! Вспомни! Ты ведь любишь!

Перед глазами Никиты мельтешило, все переливалось и кружилось, и в конце концов слилось в одну-единственную картинку: портрет с расколотой рамкой.

Никита открыл глаза и обнаружил, что, чуть качаясь, лежит на воздухе на уровне седьмого этажа. Он осторожно посмотрел в окно, где было видно, что в комнате в ужасе застыла женщина, затем перевел взгляд вниз и увидел множество пятен человеческих лиц.

— Николос, гляди, они на меня смотрят!

— Сколько можно висеть на одном месте? — проворчал Николос, — Полетели!

— А как?

— Так же, как и вылетел из окна! — маленькие рожки висящего рядом Николоса раздраженно запылали, — Полетели отсюда!

С этими словами он взмыл ввысь, и Никите ничего не осталось, как разобраться в управлении своим телом. Оставаться одному в воздухе ему было страшновато. Подул ветер, и он закачался в пространстве, как будто бы он был пустым поплавком, лежащим на воде. Он с ужасом посмотрел вниз, затем осторожно перевернулся и посмотрел вслед улетающему Николосу.

«Лететь — как плавать», — решил он и бросился догонять своего незаурядного приятеля. Развернувшись, Николос нагнал Никиту и сделал вокруг него круг.

— Выше! — скомандовал он, вытянув тонкую змеиную шею.

Никита послушно летел сзади, следуя за этим маленьким уродливым созданием, поднимаясь все выше к тусклому солнцу, поражаясь легкости своего тела, простоте движений и тому, каким ласковым и податливым бывает ветер. Где-то там, внизу, простиралась панорама серых домов, изрезанная линиями дорог, по которым лениво ползли машины.

— Извините, — проронил Никита, наткнувшись на чайку. Он послушно летел вслед за грязно-оранжевой кляксой, думая о портрете, о том, как он ее любит, как она помогла ему взлететь.

Решившись на отчаянный шаг, Никита отсоединился от Николоса и полетел в другую сторону.

«Я могу это делать один!» — подумал он, и все его сознание потонуло в блаженстве, — «Я могу справиться с этим сам, и мне не нужен этот маленький черт!»