Издательский дом «Вагриус»

Союз независимых авторов и издателей

© Альманах «50 оттенков страсти», 2022

© Издательский дом «Вагриус», 2022

© Издательство «ГОСП», 2022

Проза

Наталья Асенкова

О жаре, любви и фантазиях

В то лето, давно растаявшее в бесконечности минувших дней, мне суждено было выслушать немало рассуждений о загадочном чувстве любви. Мы остались тогда совсем одни в нашей большой квартире с наставницей моей юности, с моей бабушкой, матерью моей матери. Родители мои, мать и отец, уехали на отдых в горный санаторий, прихватив с собой мою старшую сестру Нину. Моя старшая сестра в детстве много болела и часто пропускала школу. Что касается меня, то я школу старалась не пропускать и не болела так серьёзно, как моя сестра. Потому я нашла, что выбор родителей вполне справедливый. Учиться надобно много и хорошо, и, как сказал один из известных вождей советского государства, приговаривая это, должно быть, каждый день с самого раннего детства, надо именно так и делать: учиться, учиться, учиться! Словом, выражать сомнения риторике этого лозунга, висевшего во всех школах нашего государства рабочих и крестьян, никак не полагалось по рангу ни заслуженным учителям, ни ученикам, тем более отличникам.

– Во времена моей дореволюционной юности о любви рассуждали очень часто и гораздо больше, чем сейчас! – сказала она. – Тогда вообще чаще говорили о чувствах, чем о деньгах. Такие серьёзные вещи, как финансовые вопросы, обмозговывались где-то в кулуарах, например с управляющими именьями или личными секретарями, причём тет-а-тет. Но о любви можно было запросто болтать с подружками где угодно, как то в кондитерской за чашечкой кофе с миндальным пирожным, на прогулках в парке или таинственно шептаться об этом в коридорах гимназии. Почему бы и нет? Некоторым кавалерам даже нравилось такое – подслушает, бывало, легкомысленный разговор и присядет к столику рядышком в кондитерской или подойдёт на аллее в парке и в болтовню подружек вмешается. Так тоже знакомились с барышнями! Потом и серьёзные отношения возникали, бывало, и дело заканчивалось венчанием. Вот если бы не эта проклятая Германская война в четырнадцатом году, какие бы одарённые потомки славных дворянских семей продолжали бы существовать в нашем времени! А потом ещё и революция грянула, и эмиграция выкосила Россию под самые корешки! Господи, помилуй нас, грешных! Не надо нам больше ни войн, ни революций, ни пугачёвщины какой-нибудь да разинщины в придачу…

И она осенила меня и себя крестом. Я смотрела пристально на свою бабушку – она такой запомнилась мне – маленькая, смуглая, быстрая на руку женщина. Она подкрашивала свои поредевшие волосы в чёрный цвет, старательно борясь с сединой, и завивала локоны плоёными щипцами. Она легко обводила губы помадой, выбирая тщательно отнюдь не яркие, телесные цвета. В молодости ей случалось играть роли цыганок или итальянок в любительских спектаклях…

Впрочем, следует заметить, что нас посещали в нашем квартирном уединении. Почти каждое утро к бабушке приходила Тоня, старушка, с которой подружилась и я тоже в то славное минувшее лето. Тоня жила очень близко, всего через улицу от большого здания нашего жилого дома, в деревянном сооружении барачного типа на шесть семей, которое наши городские власти грозились к чёрту снести, а вовсе не отремонтировать вполне прилично, как того хотелось Тоне и её незамужней дочери Вере, проживавшей вместе с ней. Конечно, по своему возрасту я была ближе к Вере, чем к старушке Тоне, но встречала я её всегда восторженной улыбкой, словно Тоня знала нечто такое, о чём не имел представления вообще ни один человек в мире! Дети нашего двора звали старушку тётей Тоней, но я никогда не называла её так при бабушке. Та строго пояснила мне, что Тоня нам не родственница, а просто наша хорошая знакомая, и потому гораздо приличнее называть её по имени и отчеству Антониной Антоновной. Однако играя со своими подругами в нашем просторном дворе, я легко забывалась и называла старушку тётей Тоней, как и все другие дети. Моя бабушка называла её просто Тоней, Антониной Антоновной тоже и ласково – Тонечкой.

Тоня приходила к бабушке утром, часов в шесть-семь. Дочь Тони, Вера Кисина, работала продавщицей в продовольственном магазине, гастрономе, расположенном в кирпичном здании нашего обширного дома между седьмым и шестым подъездом. Фактически получалось так, что тётя Тоня провожала дочь свою Веру на работу в гастроном, который открывался совсем рано утром, хотя все другие бакалейно-хлебные заведения из ближайших к нашему району начинали свою работу значительно позже. Я вставала по-летнему в десять часов утра, отсыпаясь с ленивым наслаждением после учебного года. Но просыпалась я гораздо раньше и, лёжа в постели, прислушивалась к неторопливому разговору бабушки и тёти Тони. Если дверь в мою комнату бывала захлопнута, я осторожно вставала и приоткрывала её. Бабушка и Тоня сидели за столом и пили чай, и я, мельком взглянув в солнечное пространство кухни, видела краешек синей ситцевой юбки старушки Тони и её белый простенький платок с нехитрой узорной каёмкой, который, как всегда, успел скатиться с её головы на плечи. Возвратившись на цыпочках назад в свою комнату, я снова ложилась в постель, и шелест разговора, доносившийся из кухни, обволакивал меня глубоким теплом давних пережитых дней. Словно медленное течение реки, меня переносили в иной мир эти рассказы о целых событиях сотни раз обдуманного и оплаканного неизбежного – всего того горького, что было отмерено на долю судьбой этим двум живым существам, с завидным терпением перешедшим наконец-то брод коварной и глубокой реки жизни.

– Расскажите, пожалуйста, милая вы моя Тонечка, голубушка, про свою госпожу Кузьмину! Ну, помните, вы обещали? Куда же она делась, с такой сомнительной репутацией? И ведь такая молоденькая была! Плохое было наше время! – говорила моя бабушка. – И люди русские стали все мелочными, сварливыми, жадными до чужой собственности! Страшно вспоминать! Не стало царя, и наша Россия рухнула в пропасть! Бедненькие люди! На каждую голову посыпались свои горькие несчастья!

На эту тираду старушка Тоня отвечала своим монологом:

– Да, ужо горюшка мы все хлебнули через край! И простецкие мы, и ваши богатые! Как все ваши господа в Париж укатили и нас, как есть одних, то есть преданную ихним капризам прислугу господскую, побросали, так мы и начали голодать да скитаться по подвалам и подворотням. С вашими-то господами мы в домах ихних жили, трудились, конечно, обижались, бывало, на господ, да ведь крыша над головой у нас была. А наша госпожа Кузьмина, её светлость, махнула в эти свои Парижи закордонные ещё в ту самую Февральскую! До Октября и ждать не стала! Ни-ни! Так я с самой Февральской на улице оказалася. Да и не одна я, ещё были такие из разных господских хоромов кухарки да горничные. Уцелели только те кралечки, кто проживал у нас в Питере по жёлтому билету. Тех сам чёрт не сдвинул с места! У мадамов веселье и пьянки продолжались до семнадцатого года. Апосля октябрь накрыл их, всех до единой мадамов! Да поделом им досталося. Мы-то, прислуга честная, тогда только в самом почёте оказались…

– Ну, а сам куда делся?..

– Барин наш, господин Кузьмин Владимир Ильич, перед самой Февральской возми да и помрэ! А ведь хороший человек оне были, не жадные. Всегда, бывало, денег даст на Пасху и мне, и кухарке нашей Варе. А напечём-то, наготовим мы на Пасху и для хозяев, и для нас самих! Расстегаи с рыбой да с грибами наша Варя такие выпекала, что по всем питерским домам рецепт тот секретный от нашей Вари выпытывали. Во рту таяли те расстегаи, да румяные, да пышные! Но хозяин всё равно, что на Пасху, что на Масленицу для нас ещё и колбас разных распорядится, бывало, навезти от самого от купца, от Елисеева. Ну а к ним ишо прибавит нам и сыров, рыбки вяленой и копчёной, ешь и пей сколько хошь! И конфеток разных на Рождество нам оне тоже подносили. И крендельков тут же, пряников тоже. А Петру, кучеру, вот уж этому денег не жалели оне никогдашеньки! Да и то сказать, вместе оне с Петрухой в разгульных дрожках по тайным, запутанным путям-дорожкам нетрезвенькие души свои вытрясали! Петруха был видный собой, шапочку набекрень носил, как и барин сам. Шапочка та у его из натурального енотового меха была шитая, а не зайчуковая. Вот и красовался наш Петруха перед кухарочкой нашей Варей да и на меня, хотя изредка, но поглядывал. Надвинет шапочку, бывало, на лоб, а то и на самый затылок её совсем лихо себе забросит! Только и смотри на него, полюбуйся на доброго молодца, глаз не отрывай, красна девица! А ведь нам работать по дому приходилось немало, где тут до шуток времечка достать? Дом у нас большой был, да мебели много, зеркалов да и посуды разной, – всё надо было в чистоте и порядке содержать! То была моя забота…

– Они очень богатые были люди, эти ваши Кузьмины?

– Богатые! Да ишо какие! Им бы жить да поживать при этаком добре! Да только денежки швырять оне наловчились по разным своим капризам! Наряды для своей Адели, мадам Кузьминой, из самого Парижа барин наш выписывали! Лучше бы работать было бы нашему Владимиру Ильичу поменьше. Оне в адвокатах числились. Очень умный и хороший барин наш были. Петруха говорил, бывало, нам: «Угождайте ему, девки! Такого барина доброго днём с огнём не сыскать!» Хороший – да, но ведь оченно занятые оне были! А ежели оченно занятый, то денежки, это означает, надо ему днём и ночью добывать. Другие баре сидели себе ручки сложа, – на то оне и баре! А наш Владимир Ильич только с постели прыг! – и ну как носилися по всему дому, словно оне угоревшие! Эк, им дома никак не сиделося! Апосля как загуляют с Петрухой – трое суток госпожа наша, Кузьмина Адель, их разыскивают! Туды-сюды по всему Питеру посыльных отправляют! Да разве найдёшь их, непутёвых, ежели они загулявши? Исплачутся, бывало, наша Аделька, уж мы еёную душеньку жалели! Да то на первой поре было, а потом многонько у нас изменилося в дому, и к ним, Адели этой, никакого почитания больше среди нас не было. Тому они сами виноватые во всём. Да об том я расскажу по порядку. Вот изначально мы чаю им, кофей тоже приносили в спаленку, иконку с Николаем Угодником им на подносик серебряный мы подкладывали, вроде как невзначай! Оне крещёные, конечно, были в нашу православную веру, хоть сами из поляков католических. Только оне совсем молоденькие были! Зачем им было так плакать да страдать? Умеют скрыться из женских глаз мужчины этакие загульные, если их душеньки на эти дела своё терзанье имеют! Вот Владимир Ильич от такой занятой жизни и успокоилися навек раньше времени. Помяни, Господи, его душу светлую! Царствие небесное! Да интересно вам про всё то слушать?..

– Интересно, Тонечка! – живо отвечала моя бабушка. – Владимир Ильич его, значит, звали, вашего барина Кузьмина? Совсем как господина Ульянова! Тот тоже в адвокаты мог пойти. Неплохо бы зарабатывал при его хорошем образовании. Учился он ведь отлично, отрицать этот факт невозможно. Европейские языки знал, и не только говорил, но читал и писал, и переводил. Мог бы и в дипломатическую миссию пристроиться, там тоже, я думаю, адвокаты требовались. Да он пошёл другим путём…

– Это какой такой господин Ульянов? Да я ведь и не знаю его! – удивлялась старушка Тоня. – А к нашему барину многие приятели, адвокаты тоже, в гости заходили. Но господина Ульянова я и не знаю, и совсем не помню. Ведь я в горничных и в экономках числилась у господ Кузьминых, и гостей барских я видела не раз. Да только господина Ульянова я что-то вовсе не знаю…

– Как не знаете, Антонина Антоновна, голубушка! – восклицает моя бабушка. – Да ведь его теперь каждый ребёнок знает! Это же Ленин Владимир Ильич, его собственною персоной! По рождению он Ульянов, по фамилии отца записан, и в церкви русской крещён, без сомнения, я думаю…

– Ах ты, господи прости! Сплоховала я этот раз! – шепчет старушка Тоня. – Про Ленина я знаю, конечно, хотя к нашему барину Кузьмину он совсем не приходил. И никогда не приходил, клянуся, хотя наш барин были на весь Питер известный адвокат! А уж какие знаменитости у нас в гостях бывали! Певец Шаляпин Фёдор Иванович к нашему барину много раз приходили в гости. Вот уж кто пели так пели! За душу забирало! Но господин Ленин к нам ни на минутку даже не заходили…

– И господин Ульянов при всей своей известности никогда уже и никуда не придёт! Тем лучше было для вашего барина, хватило с него собственных его неудач! – завершала диалог моя бабушка.

Наступала небольшая пауза. Слышалось осторожное звяканье чайной ложечки – это означало, что чаепитие продолжалось.

– Вот, попробуйте этот кренделёк, Тонечка, он с орешками! – восклицала моя бабушка. – Значит, госпожу Кузьмину звали Адель. Это её настоящее имя было?

– Нет, Аделью оне сами себя прозвали, имечко у них совсем было простое, как и у всех нас, тоже совсем простых людей. Имя еёное было Мария, или Маша. Хозяин её дочуркой тоже называли. Детей своих у неё ещё не было тогда. Это у господина Кузьмина сынок осталися от первой жены его, умершей. Наш хозяин вдовый были, когда с Аделькой сошлися…

– Так совсем он ничего и не подозревал про такое?..

– А какой отец своего родного сынка заподозрит?

– Да и какой родной сын заберётся в отцовскую постель? Только этот, выходит, родному отцу рога наставил? Извините меня!..

– Я-то вас извиняю, Мария Фёдоровна. Только наш господин Кузьмин с того горюшка возьми да и помрэ! Хотя сами и виноватые тоже были! Коли решились и взяли оне себе в жёны этакую кралечку размолодушенькую, так и сидели бы дома, как булавкой пристёгнутые к еёной юбке. А ведь наш барин по работе своей занятые были, да ещё и с Петрухой оне вместе где-то по цельным суткам пропадали. Петруха говорил, бывало, да важничал – по секретным большим делам, дескать, нас с барином заносит. Только нашей барыньке Адельке от тех ихних дел одна скука да печаль по судьбе досталася. Тогда оне и пошли тягаться с растаковской судьбой своей одинокой! И, конечно, молодого барина нашего, Александра Владимировича, возьми оне да и закружи-заворожи совсем! То им лихо-дорого удалося! Александр Владимирович как начали тогда на своего папеньку налетать! Да всё в крики, да в упрёки коварные бросалися оне на ро́дного папеньку! Мы, прислуга, всё угадали сразу, почему и как скандалы зачали возникать в нашем дому. Но барину никто ничего не доносил про этакий совсем похабный сор. Все мы молчали! Молчали, как в рот воды набравши! И вот только праздники, Святки наступили, как барин наш Владимир Ильич в церковь утром поехали да, быстро вернувшись, закатили обед на всех! Мы, конечно, стол барский зараз накрыли, а только апосля к себе на кухню пошли отобедать. Не успевши я расстегайчик с капустой укусить, как мне сердечко моё ёкнуло – как оно в барской столовой, авось не стряслося что? Владимир Ильич не любили по воскресеньям, чтобы им за столом прислуживали, завсегда после церковной службы сами оне своей семьёй о дне кушали. Вот, помнится, я наверх в столовую по лестнице быстро поднялася, чтобы, значит, хоть одним глазком посмотреть на барский пир, да шумище-то, шум таковский вдруг раздался в столовой, батюшки святы! Я на пороге-то столовой так и замерла себе истуканом! То молодой барин Александр Владимирович со стола суповницу схватили да и как запустят той суповницей в папеньку! Только наш барин увернуться успели, а то бы вся евоная голова от удара той суповницей окровавилась бы! Но та суповница только об стенку разлетелася вдребезги. Супа в ей уже не было, суп оне весь успели покушать, не то супом бы и лицо барину могло обжечься! Туточки вижу я, а Владимир Ильич своё пенсне с носа сорвали и рукой держат его, а рука евоная так и ходит, так и ходит, облокотясь об стол, а пенсне висит на шнурке да и колышится себе, ровно колокол в обедню на колокольне! Тут у меня слёзы на глаза навернулися, а мамзель Аделина вдруг как засмеются, как раскатятся звонко да заливисто! Тогда барин Владимир Ильич схватили со стола салфетку белую крахмальную и, закрывшися евоным лицом, бурно зарыдали да кинулися вон из столовой мимо меня! Тут я и побежала скорее вниз, к нам на кухню, да Петруху позвала выйти на минуту и нашептала ему про всё, чего случилося. Петруха тогда пошёл наверх, на разведку, как и что, не нужно ли чего барину Владимиру Ильичу? А вернулся быстро и говорит нам, мне и Варе, кухарочке, мол, вы, девки, подайте графин с водкой в ведёрке со льдом для барина, а я ему сам в кабинет отнесу. Пущай оне водкой сейчас утешаются, посему оне жизню свою теперя изменить никак не смогуть! Ишо побольше им огурчиков солёных на закуску положите да расстегаев с капустой и яйцами. И непременно кусок хлеба ситного! И говорит Петруха нам так: «А барин наш не немец какой, а русский человек и завсегда в трактирах простую пищу заказывает. Уж я знаю, вы мне поверьте! И оченно за нашего барина, вы, девки, не болейте и не тоскуйте! Оне до утра проспятся! Конечно, им сейчас нелегко, это мы понимаем. Где это видано, чтобы родной сынок своему отцу такую свинью подложил? И всё из-за этой щепки, Адельки то есть! У нашего барина целых две дамочки были из благородного сословия, да обе видные, с грудями и с бёдрами! Уж как за ним те дамочки убивалися! А ишо была одна купчиха вдовая. Круглая вся, румяная, белая, что твоя булка! Долго вона по нашему барину вздыхала. И была вона ещё не старая совсем и ведь богатая, как в сказке! Это мне сами Владимир Ильич сказывали, когда еёные дела денежные помогали устраивать. Конечно, она была не из благородных, а простая мужи чка! Но сынов своих в Германию учиться послала. А ходила, выступала вона павой! То-то наш барин во след еёный всегда сладко глядели да улыбалися, когда вона из его адвокатской конторы уходила! А ежели приходила вона, радовались наш Владимир Ильич, как на Пасху! Я думал, что дело у них сладится, да и к Рождеству обвенчаются оне. Апосля мы тоже с ними в новые, просторные апартаменты, в Москву златоглавую да на солнышко из холодного нашего Питера, эх, рванём за новой жизнёй! Оно деньги лишние никогда ишо ни одной живой душе не помешали! Токо Владимир Ильич вдруг взяли да и насупились, нахохлилися себе, как сизый голубь перед дождиком, и никаких больше ни встреч тебе, и никаких тоже ресторанов! Я хотел порасспросить их было про то, что случилося? То не поехать ли нам до Москвы к энтой клиентке купеческой, потому оне в Москве тоже магазины имели большие, и може статься, по торговым делам стали сильно занятые, и нас стали позабывши! Да потом догадался я – вона, мужи чка, барину не пара! И ведь вона, хотя не из благородных, богатая была! И собой вона была хороша! Эх, хороша!»…