Петербург в отражениях

1990–2015

От автора

“Каждый пишет, что он слышит”. Я работала в газетах и журналах и слушала этот мир. Возможно, глядя из сегодня на то вчера, когда были написаны эти строчки, многое покажется вам наивным. А может быть станет хоть немного яснее, где все мы оказались сейчас, и почему историческое колесо медленно и со скрипом покатилось по какому-то новому бездорожью. Тогда я не писала о политике – я писала о людях и любимом городе. Но что-то в этих заметках отразилось, и может быть день сегодняшний станет чуть более понятен. Не знаю.

Фото Владимира Григорьева

…Израиль плавится в хамсине. Это – когда ветер из пустыни, когда кажется, что дышать нечем, а влага стекает с тела струйками. Ватики (умудренные опытом старожилы) внимания на такие мелочи не обращают. А я вспоминаю Питер в жару Ощущения схожие, но есть одно “но”. В Петербурге можно понадеяться на скорый дождь. Здесь надежды никакой нет, и на мой вопрос, когда, наконец, что-то польется с небес, мне отвечают задумчиво: “В ноябре…”

В этот раз Иерусалим праздновал свой День (день, когда в 1967 году в ходе Шестидневной войны город стал единым) вслед за Петербургом, который отмечал свой праздник накануне. Иерусалим пел песню “Ерушалаим шель захав…(“Золотой Иерусалим”). Молился. Веселился. Гулял по бульвару Бен-Иегуда. Но не обошлось без камней, которые полетели в окна пассажирского автобуса. Хотя еще не интифада. Но все же.

Случай свел меня с 90-летним бригадным генералом армии обороны Израиля. Он был великолепен и просил называть его Толькой – такое имя дали ему литовские партизаны в 42-м… В леса к партизанам он тогда сбежал из гетто, где погибла вся семья. Он рассказывал, как в один июньский жаркий день вместе с парашютистами вошел в Иерусалим. И что почувствовал, очутившись впервые у Стены плача. И как главный раввин армии читал молитву…

Мы пили кофе, а напоследок спели дуэтом “Вьется в тесной печурке огонь”. Он пел лучше. Знал все слова.

В общем, это какой-то очень неформальный праздник в Израиле, очень личный.

Впрочем, Израиль вообще страна неформальная. Иногда до полного неприятия со стороны чопорного петербуржца. Здесь, например, любят ходить в шлепанцах, потому что так удобнее. Невеста в белом платье и резиновых шлепках никого не удивляет. Кроме меня и моей подруги, приехавшей в Израиль из Милана.

На мой вопрос, идет ли автобус до моего города, водитель задумчиво роняет: “Может быть…” И добавляет: “Для тебя – все, что угодно!”

Дети орут в автобусах и кладут ноги в шлепках на сиденья. А на соседнем сиденье притулился солдатик с автоматом. Возвращается в часть после шабата. Вдруг движение замирает. Автобус стоит намертво, все болтают по телефонам, грызут яблоки, обсуждают визит Папы и бар-мицву некоего Даника. В чем дело? Оказывается, впереди дама за рулем авто выясняет отношения с мужчиной на тротуаре. Все весело ждут, когда они успокоятся, и можно будет ехать дальше. Кажется, никто никуда не спешит.

– А что тебя удивляет? Здесь же все свои… – поясняют старожилы. Свои – Арики, Шмулики, Даники.

Никто никуда не приходит вовремя. Моя питерская пунктуальность наталкивается на их левантийскую безмятежность.

– Совланут! – говорят они и улыбаются, когда ты ходишь по потолку. Спокойствие! Только спокойствие! И все будет беседер, то есть в полном порядке.

Политические страсти вскипают время от времени, как без них… Мой немолодой дядя, живущий в Ашкелоне, каждое утро идет купаться с собакой в море. И рассказывая мне об очередном дне, начинает неспешно: “Знаешь анекдот?

– Мужики, а какой сегодня день?

– Понедельник.

– Ничего себе неделя начинается!”

Потому что иногда – в понедельник или во вторник – из воды они с собакой выходят под вой противоракетной сирены. “Бежим к бетонной будке и присаживаемся с ее северной стороны, закрыв голову руками – у кого есть руки, а не лапы”. Это – инструкция службы тыла. А над ними в чистом синем небе разворачивается интрига. Топливные выхлопы позволяют отслеживать траектории ракет, летящих на города и ракет системы “Железный купол”, которые их сбивают. Такое вот кино в воздухе. Я волнуюсь, он абсолютно спокоен. Привык.

Или вот посадили бывшего премьер-министра. Опять же за дело, за коррупцию. Но единого мнения по этому поводу, конечно, нет.

– Это ж, сколько их уже за решеткой? – негодуют представители алии 90-х (они всех учат, все знают, судят обо всем уверенно) в приемной у врача, ожидая очереди. – Из них же можно уже составить целое правительство! Тюремное!

А собеседник говорит, что гордится. Вот такая у нас демократия. Вор должен сидеть в тюрьме. Даже если он премьер-министр. Или, скажем, президент. Точка.

Израильская демократия мне лично нравится, хотя что-то иногда раздражает – когда, например, попадаю в африканский район Южного Тель-Авива. Представьте себе, что в Петербурге нелегальные мигранты заселились в районе Васильевского острова, открыли свои магазины, кафе, парикмахерские, раскинулись на отдых в скверике и с недоумением смотрят на редких коренных горожан. Вот эту картину можно наблюдать в Южном Тель-Авиве. Здесь живут в квартирках по 10 человек в каждой люди без статуса из близлежащих, не самых благополучных стран Африки. Израиль – единственная демократическая страна, до которой они могут дойти пешком. И сделать никто ничего не может. Потому что демократия, имеют право жить, где хотят. Им предлагают деньги, чтобы они уехали домой. Но они домой не спешат. Зачем?

– Эй, папарацци! – на меня угрожающе надвигается компания подростков из Эритреи. Или Судана. Понять сложно. Ретируюсь, петляя в трущобах.

…Хамсин. Горячий, расплавленный ветер пустыни. Не хочется думать. Хочется пить чай с мятой в ближайшей забегаловке. И вспоминать прохладный Петербург.