Редактор ChatGPT

Иллюстратор ChatGPT

© Алишер Таксанов, 2025

© ChatGPT, иллюстрации, 2025

ISBN 978-5-0067-7060-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Начало
(Фантастический рассказ)

Огромное здание Labors für Medizinisch-Biologische Forschung – Лаборатории медико-биологических исследований – располагалось в бетонной чаше долины, врезанной в предальпийские холмы под Цюрихом, неподалёку от искусственного водохранилища. Здание, снаружи напоминающее сплюснутый полированный монолит, уходило в землю на пять уровней, а над поверхностью возвышались лишь стеклянные галереи, сверкавшие стальным каркасом и зеркальными панелями. За прозрачными стенами двигались люди в белых халатах, деловито перенося что-то из лаборатории в лабораторию. Над входом – лаконичный логотип с тремя пересекающимися гексагональными структурами и немецкое название, выгравированное на матовой панели.

Внутри здание казалось ещё больше. Бесконечные коридоры с гулкой акустикой, стеклянные двери, комнаты с оборудованием, мерцающие экраны, холодильные камеры, архивы, резервуары, лаборатории молекулярной биологии, палеогенетики, микробиологии. Сотни сотрудников – кто с планшетами, кто с папками, кто в защитных масках – шли по своим делам, переговаривались быстро и непонятно: «интерлейкины», «плазмиды», «рекомбинация» – всё это звучало как заклинания, как чистая абракадабра для постороннего уха.

Именно абракадброй всё это и казалось Марианне Фэсхлер, молодой журналистке из «Ландботе» – регионального издания, которое отчаянно пыталось стать хоть немного серьёзнее. Высокая, с пепельно-русыми волосами, заплетёнными в тугую косу, одетая строго, но стильно – в светло-серый брючный костюм и кремовую рубашку – она сидела на диванчике в лаунж-зоне с пластиковым стаканчиком кофе и пыталась не смотреть на экран, висящий на стене. Телевизор транслировал новостной канал, где сухопарый ведущий рассказывал о новой эскалации конфликта на Ближнем Востоке: авиаудары, захваченные приграничные районы, экстренные заседания Совбеза ООН, колонны беженцев, красный крест на фоне песка. Всё это гудело в фоне, накладываясь на шум лабораторных агрегатов.

Марианна нервничала. Она плохо разбиралась в науке, особенно в естественных дисциплинах – с трудом отличала бактерии от вирусов и не помнила, в каком веке был Мезозой, – но хотела написать интересную, живую статью. Редактор герр Руггер строго предупредил, что будет читать текст лично и без поблажек: «Мы не Bildzeitung, фрау Фэсхлер, но и не Nature. Вы поняли, да?»

И вот, наконец, дверь в конференц-зону открылась, и в помещение вошёл доктор Рашольд Роми – знаменитый палеобиолог, фигура почти легендарная в научных кругах. Высокий, сутулый, в белом лабораторном халате, с застиранной бейдж-картой на груди и седыми волосами, расчесанными назад, он походил скорее на профессора алхимии, чем на учёного. Лицо бледное, под глазами – тени, в руке – кипа распечаток.

Он выглядел немного взволнованным, словно отвлекли его от чего-то важного. Но, увидев журналистку, быстро собрался и сдержанно улыбнулся.

– Доброе утро, фрау Фэсхлер, – сказал он, протягивая руку.

– Спасибо, герр Рашольд, что нашли время для интервью, – ответила она, привстав и пожимая его ладонь.

Они сели за круглый стол, заваленный научными журналами, распечатками статей и пластиковыми чашками с кофе. В углу за стеклом медленно вращалась модель ДНК из цветного стекла.

– У меня заготовлены вопросы, и вы позволите? – спросила Марианна, доставая блокнот и включив диктофон.

– Да-да, конечно, – доктор кивнул и поправил очки, чуть съехавшие на переносицу.

– Первый вопрос… – она прочитала: – Сохранились ли бактерии, вирусы или микроорганизмы с эпохи Мезозоя?

Доктор кашлянул, прикрывая рот кулаком, и начал:

– Некоторые микроорганизмы с Мезозоя действительно существуют до сих пор, но вирусы и большинство бактерий тех времён исчезли, мутировали или эволюционировали. Живые «реликты»… Ну, например, некоторые бактерии, археи и цианобактерии возникли задолго до Мезозоя – в архее или протерозое – и почти не изменились. Возьмём Cyanobacteria, сине-зелёные водоросли – более двух с половиной миллиардов лет эволюции, и они до сих пор живы. Или Thermus aquaticus – бактерия из горячих источников, аналоги которой существовали в Мезозое. Или археи – экстремофильные микроорганизмы, некоторые виды которых с тех времён почти не изменились…

Он снова кашлянул, приглушённо, в руку.

– Есть интересные случаи с янтарём. Иногда учёные находят споры бактерий в янтаре возрастом двадцать, пятьдесят, даже сто миллионов лет. Некоторые из них, по утверждениям, сохраняют жизнеспособность. К примеру, Bacillus sphaericus, который «воскресили» из янтаря возрастом около двадцати пяти миллионов лет. Хотя, конечно, эти данные спорные. А вот с вирусами всё сложнее – они не оставляют окаменелостей в привычном смысле. Но есть эндогенные ретровирусы, встроенные в ДНК животных и человека – можно проследить вирусную активность миллионов лет назад. Некоторые из таких следов – старше ста миллионов лет. ERV, Endogenous Retrovirus, – вот такие «вирусные следы» в нашей генетике.

Марианна кивала, делала заметки в блокноте. Диктофон мягко пульсировал красной лампочкой.

– Есть ещё вечная мерзлота. Из неё извлекали вирусы, замороженные тридцать, пятьдесят тысяч лет назад. Конечно, это не мезозой, но всё равно показательно. Например, Pithovirus sibericum – вирус, извлечённый из сибирской мерзлоты, оказался всё ещё инфекционным… правда, только для амёб. Так что – эволюция. Почти всё изменилось. Мезозой – это 252—66 миллионов лет назад. Геномы микроорганизмов радикально поменялись. Почти все вымерли. Но их потомки живы. Это как спросить: «Живы ли наши предки из мезозоя?» – нет, но мы их эволюционное продолжение. Так и с микроорганизмами. Потомки есть. А в их древней форме – увы. Только тени, только следы.

Он замолчал, откинувшись на спинку стула. Где-то в коридоре проехала тележка, пища сканером.

Марианна посмотрела на следующую строку в блокноте, вздохнула, и спросила:

– Можно ли «воскресить» микроорганизмы из мезозоя?

Доктор Рашольд улыбнулся, словно вспомнил о чём-то далёком, знакомом и странным образом дорогом:

– В теории – возможно, если найдётся сохранившийся образец. Споры бактерий – самая выносливая форма жизни на Земле. В состоянии анабиоза они могут выживать десятки миллионов лет, ну, в идеальных условиях. Уже есть прецеденты: Bacillus permians – якобы около 250 миллионов лет, из кристалла соли, найденного в отложениях Пермского периода. Спорный, но знаменитый случай. Бактерии из янтаря – 25—40 миллионов лет – тоже, в некоторых лабораториях, «оживали», хотя и не всегда удавалось исключить современное загрязнение.

Он развёл руками:

– Но на практике это крайне маловероятно. ДНК – не вечна. Даже в самых лучших условиях она разрушается под действием кислорода, радиации, температурных колебаний. Всё, что старше одного-двух миллионов лет, чаще всего представляет собой фрагменты, обломки, химические следы, но не «живую» клетку. И уж точно не что-то, что можно воскресить простым разогревом в пробирке. Это как пытаться собрать фарфоровую статуэтку из пыли.

– А можно ли синтетически «воссоздать» микроорганизм мезозоя? – уточнила журналистка, блокнот в руке замер над строкой.

– Теоретически – да. Если извлечь достаточно полную ДНК или хотя бы РНК из древнего образца, можно попытаться расшифровать геном. Потом – воссоздать его с помощью современных методов генной сборки, как это уже делали с вирусом оспы или синтетической бактерией Mycoplasma laboratorium. Но проблема всё та же: мезозой – это десятки миллионов лет. Из этого времени ещё ни разу не удалось извлечь по-настоящему полноценную ДНК. Лучшая находка – короткие фрагменты, не пригодные для сборки полноценного генома. Впрочем, технически, если у нас будет хотя бы 70—80% последовательности, можно попытаться её дополнить, смоделировать недостающее – но это уже будет не оригинальный организм, а интерпретация. Научная реконструкция. Или – синтетическая гипотеза.

– Тогда ещё один вопрос: опасны ли микроорганизмы из мезозоя для человека?

Доктор на мгновение задумался, прищурившись. Его взгляд потемнел:

– Теоретическая опасность существует. Такие организмы могли бы содержать белки, которые современная иммунная система попросту не распознаёт. А значит – невозможна быстрая адаптация. Неизвестные ферменты, токсины, чужеродные метаболиты – они могут вызывать аллергии, анафилаксию, даже системные шоки. Вирус, сохранившийся с тех времён, может быть несовместим с современной биологией. И именно это делает его потенциально опасным – если он сможет адаптироваться. Впрочем, вероятность мала. Всё-таки эти сущности были заточены под тогдашние организмы: динозавров, папоротниковые, бактерий того времени. Мы – чуждые им.

Он сделал паузу, глядя в окно.

– Интересный момент. Учёные, работающие с древними вирусами из вечной мерзлоты, сознательно изолируют их в культурах амёб, а не млекопитающих. Потому что вирусы, поражающие одноклеточных, слишком далеки от тех, что инфицируют человека. Это своя форма биологического «изолятора». Но… это страховка, а не гарантия. Возрождение мезозойского микроорганизма возможно, но пока не подтверждено. А если бы получилось – он мог бы оказаться как биологически бесполезен, так и катастрофически опасен. Всё зависит от среды, в которую он попадёт.

Журналистке показалось, что сказанного вполне достаточно. Она поблагодарила доктора, вежливо кивнула и направилась к выходу, довольная материалом. Доктор Рашольд проводил её до двери, подписал пропуск, как и полагалось, и, не говоря ни слова, вернулся в лабораторию. Он сказал многое – но не всё.

Древний вирус мезозойского происхождения – условно названный Tyrannovirus-MZ01 – действительно был синтезирован в лаборатории на базе цепочек, извлечённых из янтарного включения возрастом около 80 миллионов лет. Образец – комар с остатками крови предположительно травоядного динозавра – был найден в бирманском янтаре. Путём сложнейшей работы над фрагментами РНК, моделированием и реконструкцией, вирус был «собран» заново – как бы воссоздан из призрачной памяти доисторического кода.

Сначала – просто как эксперимент. Потом – в секрете.

Однажды ночью лаборантка, аспирантка, по глупости или по усталости, укололась иглой из контейнера с пробой. Она думала, что всё стерильно.

Через двое суток начались судороги. Через трое – кома. Через пять – она проснулась. Но уже не как человек.

…Доктор Рашольд подошёл к стеклянному пуленепробиваемому кубу в глубине изолированной секции лаборатории. Внутри бесновалась женщина. Точнее, то, что от неё осталось.

Она была мертва – в клиническом и биологическом смысле. И в то же время – пугающе жива. Вирус не просто убил носителя. Он использовал тело как носитель, реанимировав базовые двигательные и вегетативные функции. Паразит. Чужой разум, чужая программа.