Жаба сказала, весна скоро закончится. Пророкотала далёким раскатом грома и прыгнула в траву. Я пожалел, что не взял плащ. Жаба не обманывала, до лета оставалось чуть больше недели, об этом трезвонили грозы, шумел тёплый, назойливый дождь. И всю эту неделю я буду мокнуть и идти.

Зачем я вернулся? Зачем, тётушка Жаба?

Дорога широкой лентой петляла от Килларни до Трали, манила вернуться в столицу славного графства Керри, сесть на дилижанс и умчаться прочь. Но я шагнул вслед за болотной пророчицей. Я обещал ей золотой – настоящее сверкающее солнце, редкого гостя на небе, и куда более редкого в кармане.

«Зачем тебе золотой, тётушка Жаба?»

«Ква-ква, голубчик. Испеку пирог, вложу в тесто монетку. Кому попадётся, весь год горя знать не будет».

Я перепутал, конечно, перепутал: золотой я обещал в гостинице в Килларни за самую чистую комнату и самый чистый ночной горшок.

– Тинне О’Салливан? – хозяйка внесла имя нового постояльца «Сна под холмом» в замызганную книгу. Почерк у неё кривой, ползущий вверх, фамилию мою исковеркала ошибками и кляксами.

– Тинне О’Салливан, – подтвердил я.

– Не родственник старику Салливану? – задумалась она, и от натужных мыслей поставила кляксу на моём имени, – Он, кажись, тоже был Тинне.

– Не родственник.

– Он помер, когда мне лет пять было. Ушёл в лес и помер, глупый старик. Мы в него камни кидали, а он грозился банши наслать.

– Что насчет номера? – поддержал я хозяйкину память золотой монетой.

– Тинне О’Салливан… Хорошо, темноглазый, – она попробовала монету на зуб, – Но куска пирога тебе не достанется.

– Ещё бы, мне ли без горя жить, – подмигнул я в ответ. Хотелось слегка подправить улыбку на её лице, ведь явно тот зуб справа гнилой да лишний.

Тётушка Жаба, не пойдёшь ли со мной после прогулки? Положу тебя под подушку драгоценной хозяйки гостиницы «Сон под холмом». Никому не спать ночью, гром да кваканье, крик да плаканье! Они кидали камни в старика О’Салливана. Два камня попали в поясницу, третий угодил в затылок. Как же не помнить!

Тётушка Жаба промолчала, подобрала живот. Мы прыгали по огромным корням, распирающим почву, припадали к сырой палой листве, проскальзывали в мшистые овраги. Хорошо, что я похудел. Великий голод прошёлся по изумрудным землям. Они только-только оправились от голодных смертей и плача сирот. Теперь кормить нужно гораздо меньше ртов, на тощие тела уйдёт меньше ткани. В Килларни всё обстояло чуть лучше, чем в остальной Ирландии. Не знаю, в чём тайна, но хозяйка обещала, что в похлёбке вечером я найду кусочки жира, может даже и мясо.

Жаба скакала к Торку между деревьями в три обхвата, высокими, с густыми говорливыми кронами и корнями глубже людской памяти. Значит, моя цель не изменила своей природе. Она, дивная моя, там, где вода как хрусталь, где струи поют звонче птиц, где ветви так переплелетаются, что ни одной капле дождя не проскользнуть.

Жаба вывела меня к водопаду. Не подвела, тётушка, не обманула.

– Что ж уговор есть уговор, – я наклонился к влажному тельцу, осторожно вынул тонкую иглу из правого глаза, – Свободна, тётушка Жаба. Больше не попадайся.

В следующий раз трижды взвесит, прежде чем выпрыгнет к одинокому путнику. Думала поймать меня. Думала, не вижу её. Настоящую.

Тётушка Жаба, где твои бородавки? Кожа гладкая, пальцы длинные, глаза красные, клыки с ладонь.

– Поцелуй меня, милый друг, ты с дороги устал, есть мёд моих губ. Есть рядом ручей,