Светлой памяти

Моих бабушки и дедушки Матрёны Григорьевны и Николая Арсентьевича

(хотя вряд ли сия писанина им понравилась бы).

А также замечательного художника Николая Бессонова

(его картина «Ночной полёт» – до мурашек, а его душа – потёмки).

История создания

Каждая строчка написана в Египте, исключительно после полуночи.

Книга 1. «Неправильный Египет»

Семнадцатое октября 2017. Москва

Похороны проходили вежливо. Солнца не было, стоял странный октябрь: теплый, мягкий, почему-то совсем без дождей. Небо копило, чтобы излить всю злобу в ноябре.

Участок на кладбище был живописным, с двумя породистыми, не очень старыми клёнами, которые осенью выглядели наиболее эффектно: оранжево-красно-бордовые переливы листьев на одном дереве и иссиня-фиолетово-вишневые на другом даже заслужили внимания пары местных пейзажистов, несмотря на место.

Было всего человек тридцать, из которых Тамара знала только половину, остальные присутствующие были из преподавательского состава университета, и студенты, которые хотели пропустить сегодняшние занятия по «уважительной причине» и бесплатно пообедать.

Тамара скользила потерянным взглядом по пыльной обуви чужих людей, потом переключилась на выкрашенные в чёрное и белое кладбищенские оградки, надгробья разных мастей и времён, и, наконец, уставилась на широкий ствол одного из кленов.

На пожухлой траве у красного клена претенциозно сидел большой черный кот и пристально жёлто смотрел прямо ей в глаза. Потом кот с достоинством поднялся на четыре лапы, вытянув хвост трубой, томно и плавно протер боком ствол дерева и направился (она не сомневалась) к ней.

Тамару передернуло, она почувствовала, как волоски на руках вздыбились. И показалось ей, так явно и четко, что сейчас этот черный кот ускорится, со всего разбегу прыгнет на нее, и, царапая со всей силы ее застывшее лицо, станет грызть ей уши, и в ушах у нее застучат его хищные зубы: «Ты, ты, ты, стыдно, стыд…». И он зашипит, отрывая куски кожи, пытаясь перегрызть ей шею, чавкая её плотью…

Она моргнула, и видение исчезло, а кот свернул к ближайшей могилке, его бархатная шерстка отсвечивала на солнце. Он проплыл между прутьев оградки, взошел на свежий бугорок рыжеватой земли, кокетливо понюхал место, аккуратно вырыл ямку и грациозно нагадил на последнюю обитель «Егоровой Дарьи Михайловны 1917-2017гг.», гласила незамысловатая подпись на временном деревянном кресте.

«Какой пассаж», – подумала Тома и беззвучно, странно, горько засмеялась, только грудная клетка истерично подергивалась, а стоявшая рядом мать Тамары решила, что дочь бесслёзно рыдает.

К стыду своему, Тома не испытывала чувства горя. Она думала о бомжеватых копателях, ожидающих вторую часть оплаты за услуги, о том, хватит ли места в автобусе, о том, готова ли уже университетская столовая, и о том, как бы побыстрее со всем этим покончить. С самого утра она ничего не ела, её подташнивало от голода и нервного напряжения, голова начинала ныть. Она посмотрела на стоящего рядом Петрушу, и пришли слезы.

Восьмилетний Петруша не совсем понимал, что происходит и физически не хорошо себя ощущал. Он держал за руку бабулю, Людмилу Ивановну, маму Тамары. Людмила Ивановна непрерывно гладила внука по голове и что-то бормотала под нос, какие-то бесполезные обрывки утешений, непонятные ребенку. Рука, как робот, повторяла одно и то же движение и тяжелела, тяжелела…Тяжело было и на душе у Людмилы Ивановны. Будучи мамой, тещей и бабушкой одновременно, она всегда думала, думала много, думала много плохого, копалась в деталях прошлых диалогов между Томой и зятем Альбертом. Она подозревала нехорошее, порчу, сглаз, кару небесную, невесть что. Всё же было как у людей! Конечно, всё в этом мире держалось только на ней: и дочь, и зять, и, тем более, внук. Что бы они без нее делали! Сколько советов пересоветовано, сколько указаний ценных дадено, а уж денег сколько вручено, борщей вкусных сварено, бессонных ночей с Петрушей проведено… Петруша…

Этот год с Петей было странно. Вроде и любила она его без памяти, а в последнее время, как стал болеть, ей было с ним неуютно. Хотелось ему помочь, но не получалось, а так как основной целью ее жизни с самого рождения внука стало его воспитание, Людмила Ивановна сильно страдала душой, чувствуя себя неполноценной и бесполезной.

В этом году Петя часто пропускал школу. Не свойственные его возрасту перепады давления, необъяснимые головные боли, слабость в ногах. То всё вместе, то по отдельности. Ни в местной, ни в областной больнице четкого диагноза никто не ставил, Людмила стала подозревать, что знакомые врачи уже и вовсе прячутся от их семьи. В доме появилось странное слово – «истощение».

Провожая Альберта в последний путь, Тома и её мать Людмила копошились в памяти, вспоминая как впервые в дом пришла беда. Больше года прошло.

Тогда, в прошлом назад, в ноябре, уныло бредя домой с полными пакетами из продуктового, подходя к своему подъезду, Тамара увидела знакомую куртку. Петруша лежал на земле боком, у палисадника, школьная сумка стояла рядом. Запаниковав и бросив всё у заборчика, женщина подбежала к сыну и стала тормошить. Потом обняла и прислушалась – дышит. Тома с надеждой стала оглядываться по сторонам, но никого не было. Тогда она взяла сына на руки и донесла до лавочки у подъезда, потом до лифта, потом до дверей квартиры. Наконец, раздев и уложив Петю на диван, вызвала скорую.

Петр лежал бледный, с глубокими синяками под глазами и слабо дышал.

– Что сказал доктор? – Людмила Ивановна сосредоточенно пыталась прочесть врачебные каракули в медицинской справке Петруши.

– Хорошо, что не замёрз. Пока говорить что-то рано. Давление понижено, они должны сделать какие-то анализы. Скорее всего, что-то в школе. Одноклассник Пети, с которым они вместе возвращались из школы, сказал, что они просто играли у дома. У меня что-то не складывается, мне кажется, он врет. Я пойду говорить с его родителями, и еще с Анфисой, мамой Анечки, которая на несколько классов старше Пети, Аня сказала, что видела Петю с Артёмом у нашего дома. Артем сказал, что оставил Петю у подъезда, бодрого и веселого, – Тома сидела у кровати в больничной палате, накинув на плечи белый халат, и держала спавшего сына за руку.

Через четыре дня после Петрушиного приступа, Людмила Ивановна, проходя мимо редких рядов любителей домашнего зверья, увидела небольшую симпатичную клетку в стиле ретро с лимонной канарейкой, которая ежилась от холода. Клетка и птичка приглянулись Людмиле: они вписывалась в её нежный домашний интерьер. Подумав об одиноком внуке, сидящем в домашнем карантине, Людмила Ивановна принесла Петру подарок.

– Мой сладкий, а что я тебе купила!

– Ба? Что? – глаза Петруши попытались радоваться.

– А вот что! – бабуля классическим жестом фокусника приподняла клетку, широко улыбаясь.

– Живая?! Ба! Люда! Дашь покормить?

– Конечно, дам! И кормить, и убирать. В общем, будет тебе о ком заботиться. Теперь ты будешь с ещё большим удовольствием у меня оставаться на ночь.

Канарейка, то ли отогревшись, то ли, потому что попала в обстановку с новыми людьми и запахами, сильно разволновалась, оживилась, и стала метаться по клетке.

– Смотри, как рада! Замерзла совсем на улице. Я и корм купила. Встать сможешь, милый?

А еще через пару недель и Тамара оживила домашним питомцем свою квартиру.

Котов Тома всегда любила. И после пережитых ужасов с сыном, восприняла кота у двери как знак, как надежду. Дворовой кот (или от кого-то сбежавший) сидел у двери и смотрел на хозяйку квартиры. Обычный и ничем не примечательный, беспородный, рябой, со стандартными жёлто-зелеными глазами. Подкупало, что чистый.

«На меня похож…», – подумала Тома и стала открывать замок. Кот юркнул внутрь, как будто боялся, что женщина передумает. Тамара не передумала. Насмотревшись популярных репортажей о том, как кошка спасла ребёнка от нападения соседского бульдога, о том, как подъездная кошка согрела и тем самым спасла брошенного младенца, она решила – почему бы и нет?

– И имя тебе будет…ммм… обычное. Василий будешь.

Кот с интересом нюхал воздух, и ему было всё равно, как его будут здесь звать.

На похоронах Альберта вся семья была в сборе, кроме кота Васьки, который имел в жизни своей крайне негативный опыт с мертвяками, усопших не любил, частенько сбегал, пропадал неведомо где и предпочитал при погребениях не маячить.

Позади Томы мял в руках тёмную, парадно-выходную кепку дед, Николай Андреевич. Тамара стояла рядом со своей матерью и ребёнком, и со стороны человеку, который их не знал, могло показаться, что Людмила Ивановна и Петруша – это мать и сын, а Тома – просто какая-то посторонняя. В сорок восемь Людмила Ивановна Капцова выглядела лет на десять моложе своего возраста. Стройная, отчасти из-за «породы» (по-научному – генетики), но в большей мере из-за исключительно здорового образа жизни и благодаря «стальным яйцам». Тома, к сожалению, пошла в отца, и от матери не взяла ни внешности, ни характера.

Невзрачная, как шторы в учительской, незапоминающаяся обладательница скромности, которая не украшает человека, а портит жизнь, Тома себя не ценила. Девочка класса с восьмого стеснялась своей не по годам развитой груди и широких бёдер, не умела пользоваться косметикой; а сейчас, в свои тридцать, была совсем блёклой на фоне эффектной, несмотря на траур, Людмилы Ивановны.

Усопший муж Томы и отец Петруши, Альберт, лежал в гробу в новом костюме и накрахмаленной сорочке, безмятежный и аккуратный. Казалось, он доволен тем, что его сейчас опустят в землю, которую он всегда любил. При жизни его глаза озарялись радостной искрой только в предвкушении поездки на раскопки.

Альберт уважал землю, которая бережно хранила ценнейшие и интереснейшие свидетельства прошлого, мурашки счастья пробегали по его спине, когда удавалось добыть хоть что-то мало-мальски заслуживающее внимания университета или музея. Ну, или, на худой конец, достойное занять своё место на одной из его книжных полок.

Похороны – удивительный ритуал. Светлана, университетская подруга Томы, задумчиво и медленно рассматривала пришедших проститься с Альбертом людей. Она искоса посмотрела на Людмилу. Красивая, ухоженная женщина. Из-под темного гипюра выбивались светло-русые волосы с медовыми переливами, твёрдый, но очень тревожный взгляд. Почему природа дала ей такую неказистую дочь?

Света и Тома дружили с самого университета. Как это часто встречается, две полярно противоположные, они сошлись на том, что вместе удобно.

Света была наполнена жизнью и не терпела одиночества. Ей было приятно Томино восхищение ею. Света много говорила и очень любила, когда её молча слушают. Тома завидовала Светке, и сама не знала, белая ли это зависть, или чёрная. Тамара не понимала, что Светлана в ней нашла, и почему они вместе. Тамаре нравилась Светкина наглость, самоуверенность, умение себя подать, способность угадывать и понимать людей. Тома гордилась тем, что Света выбрала именно её себе в подруги. За совместные веселые походы в кафе, боулинг и караоке платила Света, а ещё звала на бесплатные процедуры в своём спа-центре. В целом активная жизненная позиция Светланы вселяла в Тому светлый лучик надежды на… На что именно, Тамара сформулировать не могла. Тома как будто жила Светкиной жизнью.

После магистратуры, выйдя замуж за Альберта, Тома никак не находила применение своей бесталанности, и имела несчастье поработать кассиром, продавцом, кладовщицей, специалистом в пенсионном фонде. Всё это в течение одного года. Скромный преподавательский бюджет мужа не позволял ей быть домохозяйкой. Но потом появился Петруша, и Людмила Ивановна, плотно войдя в их жизнь, взяла семью на своё обеспечение.

Странные чувства читала Светлана в лицах похоронных гостей: вот интерес, любопытство, скука, озабоченность, вот этот, должно быть, думает, когда настанет его черёд уходить. Не было следов горя и отчаяния. Никто не скорбел. Альберт и при жизни не вызывал у кого бы то ни было ярких эмоций, такой уж был человек.

Декан факультета размышлял о том, где же он теперь найдёт нового египтолога, археолога и преподавателя одновременно, который будет готов, как Альберт Матвеевич, самоотверженно, без интриг, вопросов и взяток просто делать свою работу.

Тамара под монотонное бормотание батюшки, как загипнотизированная, пялилась на место, куда недавно нагадил чёрный кот. «Я просто кучка кошачьего…» – с остервенением накручивала себя она.

Гроб стали заколачивать. Неожиданно сильный и резкий поток по-осеннему холодного ветра поднял в воздух женские юбки и столб пыли, сильно фыркнули клёны, выпуская в ясное небо тучку мелких воробьёв, и несколько ярких алых листьев рывком упали на белоснежную рубаху покойника. В голове у Тамары что-то вспыхнуло и взорвалось, она потеряла сознание. «Земля еси – и в землю отыдеши», – глухим эхом отдавался в ее голове низкий стон батюшки. Лицо батюшки расплылось, громыхая жутким хохотом, осталась только бездонная дыра на месте, где был его рот; дыра стала приобретать очертания головы черного кота, кот хохотал, изрыгнул кусок деревянного креста и стал его грызть, плюнул опилки Томе в лицо и широко улыбнулся…

Тома посмотрела вниз и увидела, как ее ноги увязли в оранжево-коричневатой кладбищенской земле. Она попыталась выбраться, но лишь погрузилась глубже, в метре от нее, прямо на могильном холмике сидела сухонькая старушка в грязно-серой длинной юбке и с видом штатного философа шустро вязала спицами.

– Пошто ты, Тома, житие свое так похерила? – причмокивая и покачивая головой, беззубо шамкала старуха, – гниль в душу свою впустила, веру православную от ся отодвинула? Издохнешь, як собака, на чужбине…

Тома потянула к ней руки в спасительной мольбе, а старушка протянула ей спицу в ответ и ехидно прищурилась, больно уколов руку. Глубже и глубже затягивало Тому, земля, засасывая, жгла, все тело горело в склизкой жиже, со всей мочи Тамара крикнула и очнулась.