Ташкентцам, рассеянным по всему миру

Человеку первые тридцать лет предназначено делать ошибки, второе тридцатилетие – их исправлять, третье – наслаждаться обретением истины.

Восточная мудрость

Дизайнер обложки Вячеслав Жданов

© Алексей Жданов, 2019

© Вячеслав Жданов, дизайн обложки, 2019

ISBN 978-5-4483-7858-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

Сегодня я вошёл в своё третье тридцатилетие, чтобы наслаждаться обретением истины, если верить восточной мудрости. И я счастлив.

Я достиг всего, о чем мечтал, и всего, чего хотел. Мои родные и близкие люди, слава Богу, живы и здоровы, у меня два прекрасных сына и трое очаровательных внучат.

У меня дом на берегу моря; в гостиной стоит кабинетный Стенвей, в кожаном кофре лежит превосходная гитара Рамиреса, а в рабочем кабинете в книжном шкафу – мои любимые Чехов, Бунин, Булгаков, Набоков, Тэффи…

Только не подумайте, что я хвалюсь, чтобы вызвать у вас одно из самых омерзительных и восхитительных чувств – зависть. Нет, и ещё раз нет! Просто я хочу, как говорят в Одессе, поговорить за жизнь. А что, скажите мне, может быть интереснее жизни, пусть даже самого ординарного человека? Советский писатель Израиль Меттер, как-то, сказал: «История легко объясняет судьбу целого класса, но не в силах разъяснить жизнь одного человека».

Неважно на каком языке вы читаете сейчас эти строки – на английском, испанском, или китайском. Вы меня отлично поймёте! Потому что я буду говорить о вещах, о которых думают и говорят (а иногда стесняются говорить) все люди, независимо от национальности, места проживания и прочих параметров.

Вы не поверите! В свои шестьдесят я чувствую себя лет на тридцать пять – сорок! Да и выгляжу, как и положено иностранцу, лет на двадцать моложе! Представьте себе, долгое время я чувствовал себя в центре России иностранцем! Я плохо переносил долгие холодные зимы, хамство, бытовую неустроенность и массу других вещей, о которых не хочется вспоминать. Хорошо, что я вовремя бросил курить и абсолютно отказался от алкоголя. «Нам не нужно химического веселья», – как заметила однажды писательница Ирина Грекова.

А может быть в моём хорошем (тьфу-тьфу! чтоб не сглазить!) самочувствии виноват ярко выраженный детский характер, над которым всю жизнь смеялись все мои родные, близкие и приятели? Если честно, я на полном серьёзе думаю, что мой характер может даже в недалёком будущем убережёт меня от погружения в детство, что имеет вполне определённое название – «старческий маразм». А так как я всю жизнь чувствовал себя мечтательным ребёнком и, к ужасу окружающих, часто вёл себя, как ребёнок то, смею надеяться, что мне уже невозможно будет впасть в детство, потому что я никогда из него, толком, и не вылезал.

Меня часто спрашивают: «Как Вам удалось дожить до солидного возраста, сохранить бодрость духа, чувство юмора и неплохую физическую форму?»

Не знаю. Может гены, а может быть так было угодно Богу. Не знаю. Но одно знаю точно. Чтобы долго жить, надо жить так, как тебе хочется. Делать то, чего тебе хочется. Не делать подлостей и радоваться каждому дню.

И надо мечтать. Да-да! Как можно больше мечтать! Но не так, как гоголевский Манилов, а чуточку конкретней, например, об улучшении своей жизни, не обращая внимания на то, в каком… ты живёшь! И стараться жить в своё удовольствие! Своей жизнью! Банально, не правда ли? На первый взгляд, задачка, вроде бы, не очень сложная. Но на поверку – это и есть самая трудная задача в жизни любого человека.

Представьте себе, что Вам в молодые годы – а чаще всего так и бывает – понравились лёгкое калифорнийское вино, или французский коньяк, или шотландское виски, или русская водка, чёрт бы её подрал! Даю голову на отсечение, что через несколько лет вы так втянетесь, что вас клещами не оторвёшь от бутылки! При этом вы будете возмущённо кричать: «Это моя жизнь! Я живу, как мне хочется!»

Вы хотите мне возразить? Не стоит. Я уже это давно прошёл и знаю, что говорю.

Ещё пару слов о мечтах.

Ровно тридцать лет назад, моя любимая жена пообещала вызвать карету скорой помощи, если я ещё раз попытаюсь её убедить, что мы будем жить в собственном доме на берегу моря. Мне пришлось заткнуться, чтобы не действовать ей на нервы. Она замечательная женщина, но во времена, когда мы жили в российской провинции в старом деревянном доме с печным отоплением и сортиром во дворе, мои бредовые идеи приводили её в состояние львиной ярости. Недаром она Лев по гороскопу. Но я – Водолей, а нас голыми руками не возьмёшь. Уж если что втемяшим себе в башку – ничем не выбьешь.

Итак, к делу.

Идею этого повествования я вынашивал несколько лет. Сначала хотел писать его от третьего лица, прикинувшись симпатичным, неординарным парнем, но потом решил, что от первого лица будет честнее и искренней. Может ли искренность быть абсолютной? На исповеди? – Возможно. Но здесь – другое. Здесь – роман с самим собой, длящийся всю жизнь.

Может так случиться, что эту книгу прочитают дети, внуки, а может быть и правнуки людей, о которых здесь написано. Я уверен, что так оно и будет! Чтобы не ставить читателей в неловкое положение, а себя не подвергать беспощадной критике и проклятьям! – некоторые имена и фамилии изменены.

Спасибо, что живой

Жаждущий счастья и падающее зеркало

на лету подхватит.

Автор этого повествования

Я мог умереть пять раз.

Первый раз в Подмосковье, где мы отдыхали в пятидесятых годах каждое лето у фронтового друга отца.

Я собирал грибы, нашёл очень похожий на боровичок гриб, сорвал его и тут же услышал окрик:

– Выбрось немедленно! Это Сатанинский гриб!

– Как интересно! – подумал я и пополам разломил шляпку. Светло-жёлтый разлом мгновенно почернел, и я зачем-то легонько его лизнул.

Буквально через четверть часа я был на грани смерти. Произошло сильнейшее отравление производным синильной кислоты. На даче не было скорой помощи и, произведя все необходимые действия, меня спасла замечательная женщина-врач, жена отцовского друга Мария Петровна. Было мне лет семь, но уже тогда я был ужасно любознательным.

Второй раз, в том же подмосковном Успенском. Из-за крутого поворота пешеходной дорожки на меня выскочил автомобиль с визгом, затормозив в двадцати сантиметрах от колеса моего велосипеда.

В третий раз – я тонул на Стрелке в Астрахани, и меня успели вытащить рыбаки.

В четвёртый – когда мы возвращались в Ташкент со старшим сыном с отдыха на озере Иссык-Куль. Водитель «Икаруса» заснул за рулём, и нас вынесло с дорожного полотна в гладкую, как стол степь. Спасло то, что дорога шла вровень со степью.

А в пятый раз от гангренозного перитонита уже в пятидесятилетнем возрасте. Хирург сказал, что мне повезло, что мало кому удаётся выжить при таком запущенном перитоните и похвалил меня за то, что я весёлый парень и хорошо держусь.

Самое интересное, что этот самый пятый раз мне предсказала цыганка. Цыгане симпатичные люди, но по мне лучше, когда они поют свои красивые песни и исполняют зажигательные танцы.

В начале восьмидесятых годов я ездил с младшим сыном на Чёрное море, и черт меня дёрнул зайти к знаменитой на всём побережье гадалке!

Красивая, ухоженная цыганка средних лет взяла мою руку и внимательно взглянув, сказала:

– У тебя очень длинная линия жизни, но вот здесь – видишь, на середине – она прерывается. Ты можешь тяжело заболеть, и если не умрёшь, то будешь жить очень долго.

Меня мало обрадовало такое пророчество, и я подумал:

– Чушь какая-то! Да что ж это такое! Умереть в середине жизни! Да если и случится болезнь, то я должен! Просто обязан выжить! Я же так люблю жизнь!

Денег цыганка, почему-то, не взяла, пригласила к столу, откупорила бутылку марочного вина и поставила вазу с фруктами. Мы выпили с ней по бокалу и распрощались.

Из Архангельска в Ростов-на-Дону наша семья переехала к новому месту службы отца в 1952 году. Мы снимали квартиру в районе «Нахаловки». Хозяином старого деревянного дома был хмурый мужчина по фамилии Нестреляй. Соседи говорили, что во время оккупации он служил у немцев полицаем.

Как-то раз, я гулял во дворе, ограниченном почерневшими дровяными сараями. В руках у меня был кусок белого хлеба, намазанный сливочным маслом и посыпанный сахарным песком. По крыше сарая разгуливали жирные голуби с красивым переливающимся оперением. На дальнем конце сарая лежал кот и напряжённо следил за голубями. Потом, едва заметно, стал ползти к беззаботным птицам. Ближе, ближе. Голуби, кажется, не замечали кота, и вдруг, молниеносный прыжок, и в зубах у кота уже бьет крыльями птица. Кот спускается с крыши на траву и начинает терзать свою добычу. Летят перья и пух, брызжет кровь. Я, оцепенев, не в силах оторвать взгляда, смотрю на этот ужас, потом с рёвом бегу в дом и кричу: «Мама! Мама! Там кот птицу убил!». Мама выходит со мной на крыльцо, обнимает меня, гладит по голове и говорит: «Успокойся, сынок, так иногда случается, коты любят кушать птичек».

Первое, увиденное мною убийство живого существа, запечатлелось на всю жизнь.

Потом, уже живя в Германии, я не раз был свидетелем того, как мальчишки убивали из самодельных луков и рогаток белок, в изобилии живущих в немецком лесу. Эта жестокость была мне противна. Я и в мыслях не держал участвовать в убийстве этих пушистых зверьков. Единственное, что помнится, связанное с детской жестокостью, – это отрывание крыльев у мух, что, кстати, не доставляло мне никакого удовольствия.

Запомнились мне походы на Нахаловский рынок. Мама каждый раз покупала мне вкусный горячий пирожок с мясом. Помню, она часто покупала «синенькие» – баклажаны, и я это слово путал со словом «азербайджанцы», а годом позже путал столицы Англии и Франции: чья столица Лондон, а чья – Париж, но с этим я вскоре разобрался.

Через какое-то время отцу дали комнату в коммунальной квартире на Будённовском проспекте. Здесь уже был туалет, и даже ванная комната.

Меня с самого рождения окружала музыка. Отец мой был большим любителем классической музыки и итальянской оперы. Он знал наизусть фантастическое количество арий и в минуты благодушия часто негромко что-нибудь напевал приятным баритоном.

Отец сутками был на службе в госпитале, старшая сестра работала и училась в вечерней школе, мать занималась домашним хозяйством, а я сидел у окна и слушал радиоприёмник, по которому целый день передавали классическую музыку и песни военных лет, и это было моей звуковой средой обитания.

Сколько себя помню, меня всегда тянуло к музыке.

Кажется, в четырехлетнем возрасте я впервые услышал «Танец с саблями» Хачатуряна. Я был поражён, напуган и, не дослушав дикую музыку до конца, побежал на кухню с криком: «Мама! Тарзан! Тарзан!» Вероятно, вспомнил недавно увиденный кинофильм, непонятным образом соединив джунгли с энергичной, напористой музыкой. Мама не раз рассказывала, что я, будучи карапузом, стоял в кроватке, и, услышав музыку из тарелки-радио, начинал дирижировать. Кто-нибудь из гостей непременно говорил: «Гляди-ка! Дирижёром будет!» А в шестилетнем возрасте я, что есть сил, натягивал на гвоздики, вбитые в дощечку, леску и пытался подбирать знакомые мелодии.

Запомнился промозглый мартовский день, когда протяжно и жутко гудели все заводы и фабрики Ростова-на-Дону. Мама плакала, плакали бабушки, женщины, одетые в темную одежду и закутанные в теплые платки. Умер Сталин. Папа отнесся к этому событию спокойно. И сказал маме: «Хватит реветь». Много позже я узнал, что отец был арестован в 1937 году в Астрахани за анекдот про Сталина. Кто-то из компании стукнул на него. Мама часто потом говорила: «Все друзья-товарищи – до черного дня!» И имела на это право. Как только отца арестовали – все друзья, знакомые и даже родственники куда-то исчезли. Маму с двумя малолетними детьми из хорошей квартиры выселили в сырой подвал, трёхлетняя сестра заболела и умерла от пневмонии.

Мне было пять лет. С четвертого этажа из единственного окна нашей комнаты-«кишки», перегороженной пополам огромным до потолка шкафом, хорошо был виден внизу длинный кирпичный барак. Я целыми днями сидел у окна и наблюдал околобарачную жизнь.

Там суетились и громко разговаривали какие-то люди, бегали дети, без конца крутили одну и ту же пластинку – «Карело-финскую польку». На примусах, керогазах готовилась еда. Даже до четвертого этажа доносились запахи раскаленного постного масла, керосина и жареного лука.

Однажды внизу загалдели громче обычного, начался очередной скандал, и вдруг из кухонного окна нашей коммуналки раздался звонкий и злой голос нашей соседки: «Правильно! Мало вас, жидов, немец передушил!»

Я был мал, но уже знал, что была война и что фашисты были плохими и убивали русских, но я еще не знал слова жид и не понимал, за что их следовало «душить», но чувствовал, что тетя говорит что-то нехорошее, гадкое!

Однажды в душный, летний вечер мама отправила меня с сестрой погулять в городской парк. Запомнилась красивая аллея с огромными деревьями и пряный запах южных цветов. Я носился по дорожке, а сестра сидела на скамейке и листала журнал. Потом позвала меня и таинственно зашептала на ухо:

– Видишь того кудрявого мальчика? На! – Она вложила мне в руку туго свернутый журнал, – подбеги и тресни его по голове!

– Зачем? Он же меня не трогал! – сказал я.

– Ничего! Это как будто ты с ним играешь, – успокоила сестра.

Я выполнил поручение: подбежал сзади к рыжеволосому мальчику, бац! по кудрявой голове и пулей назад, в сестрины колени.

Что тут началось!

Мама мальчика стала что-то кричать в нашу сторону, сильно размахивая руками. Сестра только этого и ждала, зажав рот рукой, беззвучно затряслась от смеха. Сценка удалась, Люся была в восторге!

Вернувшись домой, она радостно рассказала нашей маме о моем «подвиге», искусно воспроизводя жесты, интонации и картавое «р» возмущенной женщины. Мама, не дав ей договорить, отругала сестру и обещала всё рассказать отцу.