1

Девочке дали имя Заря. Во-первых, потому что долгожданная, во-вторых, ее новорожденную головку покрывал легкий огненно-рыжий пушок – тут уж сами Боги велели. Однако радость была недолгой: вскоре после рождения Зари ее отец пропал без вести на охоте, а мать, то ли от горя, то ли по случаю, заболела и умерла в страшных мучениях, пожелтев, казалось, до самых костей. Так, не достигнув отметки в полтора года, Заря осталась круглой сиротой. За воспитание девочки, как и полагалось при таких бедах, взялись Матери – лидеры поселения и хранительницы всего Женского, причем самые старшие и самые мудрые, Первая и Вторая.

Росла Заря ребенком любопытным и умным, но не очень веселым и шаловливым, но на это, пожалуй, были причины. А вот что удивляло даже самих Матерей – природный флегматизм рыжеволосой девчонки. Схватывая на лету любое знание, она как будто бы тут же откладывала его в самые дальние закрома за ненадобностью, а если кто из Матерей пытался заставить ее эти знания повторить, Заря невозмутимо заявляла, что это ей уже прекрасно известно и, следовательно, неинтересно. Дети-сверстники поначалу охотно принимали девочку в свои компании, во многом благодаря ее яркому внешнему виду, но скоро она им наскучила – впрочем, это было взаимно. Особо не дразнили да не задирались – и ладно. В общем, Заря с юных лет держалась обособленно, развлекая себя самостоятельно или в общении со взрослыми, которых флегматизм девочки очень уж забавлял. Как-то раз деревенский плотник пожаловался Заре на то, что, дескать, труд у него ой как тяжел, так она, просто и легко, ответила:

– А вы на стульчик присядьте.

И в этом была вся Заря, и за это ее любили как местные, так и те, что останавливались в деревне проездом, сильно привязываясь за время пребывания к невозмутимой, остроумной сиротинушке.

Но однажды с Зарею случилась беда.

Ребенок, которому тогда не исполнилось еще и восьми годков, сильно занемог. Ни с того, ни с сего девочку настигла страшная лихорадка, она слегла в кровать и погрузилась в беспробудную дрему. Кровь Зари была так горяча, что жар от нее навис по всей избе, будто в бане. Матери до одури перепугались, послали за Знахарем; тот, насквозь взмокнув от одного прикосновения к больной, тут же дал понять, что видит такое впервые; компрессы и травы не возымели никакого эффекта. Первая Матерь тотчас же вспомнила незавидную судьбу родительницы девочки, Вторая же суетно, сбивчиво молилась. Ситуация никак не разрешалась. В темени ночи Заря металась по простыням, время от времени бормоча какую-то нелепицу, чем сама же выражала общую мысль склонившихся вокруг нее взрослых: ребенку становится хуже. К утру у избы собралась уже четверть деревни; шушукались, и все громче, что Заре, их любимице, сироте, но всеобщей Дочери, пришел безвременный конец. Матери настаивали на кровопускании, Знахарь же отказывался, намекая, что лучше ждать, пока болезнь понятней проявит себя, жители меж тем парировали, что еще час – и ждать уже будет нечего; в пылу спора никто и не заметил, как Заря вдруг подняла голову, уселась на край кровати и внимательно рассматривала зажимы и допотопный скальпель на подложке лекаря. Все тут же бросились к ней, никаких признаков недомогания не наблюдалось, жар резко и бесследно исчез.

– Как ты себя чувствуешь? – осведомилась Первая Матерь.

– Да так, – отвечала Заря устало и безразлично. – Снилось всякое.

Она встала с кровати, беспардонно прошла прямо сквозь толпу ошалевших, удивленных зевак, добралась до общей кухни, вмиг умяла половину пирога с ягодами и вернулась обратно в кровать, по-прежнему не обращая никакого внимания на всеобщий, по ее же поводу, переполох. Не было сомнений: снова спит, но на сей раз – безо всякого беспокойства.

Знахарь уже ворчливо затянул, что вот-де поэтому и не надо раньше времени, Вторая Матерь не преминула заметить силу Молитвы, и только Первая, рассудив правильно, прогнала всех собравшихся вон. К вечеру этого же дня следы внезапной лихорадки можно было найти только на опаленных ночью простынях, сама девочка утверждала, что ничего и не почувствовала, а в памяти жителей деревни хворь Зари осталась только как пугающее, но быстро и удачно разрешившееся происшествие.

Но через сорок четыре дня болезнь проявила себя вновь, еще пуще прежнего.

От жара Зари дымилась древесина в избе и самопроизвольно зажигались фитили свечей, ее внутренний пламень уже не позволял держаться к ней хоть сколько-нибудь близко, а простыни горели и скукоживались, как подброшенная в костер кора, впрочем, совсем не повреждая кожу самой девочки. К полуночи Заря вновь начала бредить. Матери сокрушались: одним разом беда не обошлась, а Знахарь, не без причины, поминал нечистого. Держа в уме прошлую оказию, с кровопусканием не спешили, и точно: спустя сутки болезнь снова разрешилась сама собой, Заря выглядела усталой и показывала неуемный аппетит, но ничего помимо этого. Как следует выспавшись, Заря пошла играть к реке, никак не напомнив себя болезную.

И еще через полтора месяца лихорадка повторилась, и снова воздух вокруг горел, горела в нем Заря, а взрослые безропотно и ошарашенно наблюдали, не в силах чем-либо помочь рыжеволосой девочке. Здесь, на третий раз, Знахарь и распознал срок – ровно сорок четыре дня, приступ длился около суток, на половине пути Заря становилась беспокойной в бреду. Ничего до и ничего после, кроме голода и утомления, вполне естественных после жара. Он зарылся в книгах и трудах по медицине и врачеванию, проштудировал все, что было написано его предшественниками, но не нашел ни строчки хотя бы отдаленно похожего. Знахарь видел в хвори девочки систему, и эта система доказывала природное начало, но его беспокоило одно: при таком жаре живое должно умереть, но Заря не умирала. Что остается? Божественное или демоническое? Божественное ли?