«Если вспомнить, что все мы безумцы, тайны рассеиваются и жизнь становится вполне объяснимой».

Марк Твен

© Макеев А., 2014

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

Понедельник, 24 мая. Офис агентства «Профиль»

День рождения Вернера в этом году совпал со светлым, радостным и поистине долгожданным событием – выдачей зарплаты. Поэтому решили не скупиться. Рабочий день еще не кончился, когда Олежку Лохматова, снабдив подробными инструкциями, выгнали в магазин, Екатерина взялась за наведение порядка в кабинетах, Любаша – в приемной. Вернер, по случаю даты, занялся любимым битьем баклуш, а Максимов на коленке составлял отчет. Дело об истории грехопадения молодой жены известного предпринимателя по фамилии Незабуд можно было считать законченным. Жене отчаянно не повезло. Оттого и грехопадение. Развязный, необразованный, скользкий тип с завышенным самомнением, брезгливостью к окружающим и клинической жадностью – не изменить такому с тремя менеджерами компании было бы просто неумно (и нелогично). Не проведи эта несчастная куколка в отношении агентства «Профиль» показательной акции (с привлечением крепких шкафов небезызвестного авторитета Плаксы), Максимов трижды бы задумался, сообщать ли предпринимателю горькую правду. Но он не любил, когда на него спускают громоздкую мебель, – и не важно, кто это делает: последняя криминальная шваль или фигуристая глазастая чаровница, задавленная собственным супругом, – важен сам факт. В сей связи и поставлена в деле жирная точка. Плакса самоустранился (делать ему больше нечего), предприниматель полностью в курсе, а судьба чаровницы решается в трепетной обстановке – пудовыми кулаками негодующего рогоносца и яростным противоестественным сексом (для начала). «Ну и ду-ура», – резюмировала поведение изменницы Екатерина.

Ровно в шесть отворилась дверь из приемной и, звеня колокольчиком, как корова, вошла совершившая очередную революцию цвета на голове Любочка.

– Не пора ли приступать, господа детективы? Рабочий день, по моим понятиям, закончился.

– Где Лохматов? – На лице погруженного в мечтания Вернера появилась осмысленность.

– В супермаркете, – простодушно объяснила Екатерина.

– Я так и знал. – Физиономия именинника отразила неподдельный трагизм. – Этот тип никогда не умел отличать еду от закуски. Ладно, ждем дальше.

В принципе, Максимову было чем заняться. Да и остальным (исключая Вернера). Специально для бездельника Максимов вставил в плеер диск с утренними криминальными новостями и прибавил звук.

Но испортить настроение удалось не сразу. Снисходительно выслушали – надо же иногда начальству делать приятное. Очередной афромошенник прикинулся консулом государства Лесото и припал к бизнесмену – надо, дескать, легализовать миллион долларов. Бизнесмен оказался простоватым – клюнул. Избили, покорежили машину, отобрали энную сумму – исключительно лица коренной славянской национальности. Подросток четырнадцати лет – сорок раз задерживался за мелкие кражи (!) и всякий раз выходил на свободу, по неистребимой глупости забрался в элитный санаторий и хапнул золота на сто тысяч рублей. Тут же вспомнили, что с четырнадцати можно сажать. Очень ярко светит «малолетка» («Мораль сей басни такова, – пробормотала Екатерина, – не лезь к слугам народа, воруй у людей попроще»). Бомжа на пустыре задушили, – облили бензином и подожгли. Опять подростки потешались: нанюхались клея, и потянуло на пивко. А у проходящего мимо бомжа нужной суммы почему-то не оказалось. Мог бы и не жадничать. Отловили банду, промышлявшую на железнодорожном вокзале. Мужчины располагающей наружности подходили к приезжим, предлагали выпить пива, а по мере распития подсыпали азалептин – психотропный препарат, по действию схожий с клофелином, – дожидались, пока клиент отрубится, а после раздевали до исподнего. Инкассаторская машина столкнулась с другой инкассаторской машиной – не сумели разъехаться в огромном городе. «Очередное сращение банковских активов, – тут же съехидничал Вернер. – Обе машины всмятку; где чьи активы – не поймешь». А в завершение выпуска зачем-то показали душещипательный сюжет на военную тему, как чиновников областного совета возили на военные сборы – доставили на полигон, дали каждому по пистолету, показали мишень и вежливо попросили выстрелить. Отстрелявшихся горячо поблагодарили, загрузили в машины и увезли обратно.

– Что-то часто стали номенклатуру на стрельбы гонять, – прокомментировал Вернер. – От подданных, что ли, отстреливаться?.. Это еще ладно, коллеги. У меня вот знакомого в марте на двенадцать дней забрили – целую дивизию партизанскую разворачивали. До обеда учили набранный из запасных батальон правильно приветствовать комдива. Отлично звучит: «Надо всем идти на сборы, потому что каждый мужчина должен уметь стрелять». При наших законах об оружии каждый мужчина должен хорошо уметь сидеть, а стрелять в условиях сборов все равно некогда.

– Иисус спасет нас… – без надежды пробормотала Екатерина, переключаясь на сериал «Клон».

– Точно, – оживился Вернер. – С этим призывом в клетку со львами недавно вошел один чудак. Ну, с катушек полетел. Львы, понятно, удивились, а потом как взгрели чудака – будут, мол, тут всякие… Персонал прибежал, вступили в схватку со львами, отбили «проповедника». Теперь живет в психушке, гордится своим высоким призванием…

Очень кстати с двумя пакетами еды и питья заявился Олежка и начал выставлять на стол, заваленный деловыми бумагами, приобретения.

– Коньяк, конечно, не купил, – всплеснул руками Вернер и мгновенно скис.

– А был приказ? – чрезвычайно расстроился Лохматов и просительно уставился на Максимова. Максимов пожал плечами. – Водку купил, – принялся загибать пальцы Олежка, – шампанское для Екатерины Сергеевны купил, газировку купил…

– А голова тебе на что? – вопросил Вернер и умчался за коньяком.

В отсутствие именинника извлекли из пакетов продукты, разложили на три горки (основную, вспомогательную и ненужную), раскупорили бутылочку, выпили по чуть-чуть.

– Хорошо-то как, господи… – застонала от удовольствия Екатерина.

– А можно и по шашлычки на выходные съездить, – внес толковое предложение Олежка. – Скоро май кончится, лето наступит. Вы представьте, коллеги – солнечный день, водичка плещется, барашек молодой на вертеле, а в голове – ну, ни одной мысли о работе… Как там у Мандельштама? – Олежка выдержал паузу и с чувством продекламировал:

 
Человек бывает старым,
А барашек молодым.
И под месяцем поджарым,
С розоватым винным паром
Полетит шашлычный дым…
 

– Хорошо говоришь, – одобрил Максимов. – Это дело мы должны всесторонне обдумать и тщательно довести до ума…

В этот насыщенный юмором и релаксацией момент в агентство «Профиль» явился посетитель. Почему его впустила ответственная за дверь Любаша, остается загадкой. Пожалела сирого? Мужичонка был заметно под градусом. Хлебнул для храбрости. Но храбрости ему от этого не прибавилось. Мялся на пороге, косил затравленным глазом. И в голове у него не все были дома, что и подтвердили дальнейшие события. Пробормотав что-то вроде «здрасьте», посетитель растерянно замолчал. Взлохмаченный, сутулый, поизношенный, в глазах – пучина ужаса. Экстерьер ужасный – худой, морщинистый, мешки под глазами. Хотя на вид еще не старый, лет тридцать с небольшим. Руки мнут рубашку, под мышкой – картонная папочка.

– Моя фамилия Пантюшин, – жалобно представился мужичонка, – Николай Иванович…

– Надеюсь, не бомжуете? – строго спросил Максимов, перехватывая обращенный к початой бутылке взор.

– О, что вы, конечно, нет… – испугался мужичонка. – У меня квартира на левом берегу – немного тесная, но зато приватизированная… Я фотографом работаю… Заказики, знаете ли, случайные денежки… Свадьбы, похороны, первые звонки… гм, последние звонки… Могу и вам, если пожелаете, сделать групповое фото… Забесплатно, разумеется.

– Мы не фотогеничные, – ответила за всех Екатерина.

– Особенно по утрам, – добавил Вернер.

– А сюда вас привело… – изобразил многозначительное многоточие Максимов. Фразу о конце трудового дня он уже приготовил к озвучиванию, но решил на всякий случай подержать за зубами.

– Дела сердечные, – глядя, как картинно берется посетитель за сердце, предположил Лохматов.

– Сердечно-сосудистые, – поправила Екатерина. – Уж поверьте мне как бывалому медику.

Посетитель, казалось, не слышал, о чем шепчутся сотрудники. А может, слышал, но не реагировал. Он отнял трясущуюся руку от сердца, добыл из картонной папки несвежую газету «Московский комсомолец» и бросил перед Максимовым на ворох бумаг.

– Вы обязательно должны найти эту женщину… – забубнил он с визгливыми нотками, шныряя по сторонам воспаленными глазами. – Это не женщина, это исчадие ада… – Правая рука непроизвольным молитвенным жестом вознеслась к потолку. – Эта женщина меня преследует уже три дня… Она идет за мной по пятам, умело маскируясь, и смотрит на меня, смотрит… Она желает свести меня с ума, я знаю!.. – При этом мужичок осклабился перекошенной дрожащей улыбочкой и погрозил Максимову пальчиком. – Но она меня не проведет, я хитрый, я всегда ношу с собой фотоаппарат, я снял ее, она испугалась, спряталась… Но я знал, что она опять появится, я знал… И она появилась! Я чувствовал, как она смотрит на меня, когда я выходил из дома… Я чувствовал ее взгляд, от него невозможно спрятаться…

– Ну отчего же, – пробормотал фонареющий от незнания Олежка. – Спрятаться можно от чего угодно, даже от старости.

– Это как? – оживилась Екатерина.

– А вы несмелый человек, батенька, – усмехнулся Максимов. – И косноязычие у вас какое-то поэтическое. Это не вы «Чевенгур» написали? Чем фотографировать женщину, могли бы подойти к ней, поговорить, в случае надобности вызвать полицию.

– Нет! – воскликнул в ужасе Пантюшин. – Разве вы не понимаете, что ей того и нужно? Уж она придумает, что сказать полиции!

Максимов перехватил скорбный взгляд Екатерины.

– Я не хочу с ней разговаривать! – гнал клиническую чушь Пантюшин. – Я не хочу о ней ничего знать, кроме того, где ее можно найти! Найдите ее адрес, прошу вас, умоляю, я заплачу, у меня есть деньги – целых десять тысяч рублей… нет, уже девять – ничего не жалко… Заклинаю вас, откопайте ее адрес, осталось всего четыре дня…

Мужичок внезапно заткнулся – выпучил глаза, как будто кляп проглотил. Максимов со вздохом поднялся и подошел к окну. Суетливый антропогенный пейзаж его обычно успокаивал, настраивал на рабочий лад. Неслись машины, спешили люди… Толпа, оседлавшая кучку лавочек у клуба «Вавилон» – рядом с «Автозапчастями», – могла бы послужить иллюстрацией к библейскому сюжету – разговаривали на родном языке (русском матерном), но ближнего в упор не понимали. Кто-то от досады размахивал кулаками. Подъехавший наряд вавилоняне тоже не поняли, что, впрочем, не повлияло на результат. Самых громких жертв смешения языков утрамбовали в фургон, повезли к братьям по разуму…

– Ну что ж вы так, гражданин Пантюшин, – повернулся Максимов к посетителю. – Трудно высказать и не высказать? Поясните, пожалуйста.

Пантюшин резко сглотнул.

– Какая женщина? – в упор резанул Максимов. Посетитель задергался.

– Имя, фамилия? Почему ей доставляет удовольствие следить за вами? А еще лучше, Николай Иванович, давайте с самого начала. Любая история имеет свое начало, согласны? В отличие от конца – который имеет далеко не всякая история. А пока мне наша беседа напоминает – уж не обижайтесь – беседу врача с пациентом.

Подобная прямота незваного посетителя в корне не устраивала. Он утер ладонью пот со лба и начал усиленно заикаться:

– Если в-вы н-не верите, п-п-поговорите с М-млечниковым Анатолием Павловичем. Он п-подтвердит, что я г-говорю ч-чистую п-правду… Б-будет п-поначалу врать, отнекиваться, юлить, п-потому что с-слабак бесх-характерный, но потом с-сознается, куда он денется? Вы спросите у него, спросите…

Олежка морщил лоб, пытаясь вспомнить телефон, звонок по которому в данной ситуации стал бы спасением. Екатерина незаметными шажками пятилась к двери. А посетитель потихоньку выходил из состояния клинического бреда. Мутные глаза шныряли по углам. Когда они столкнулись с початой бутылкой водки, муть из глаз исчезла. Пантюшин издал утробный жалобный звук и прокашлялся.

– Нальете? – с надеждой глянул на Максимова.

– Налей, – Максимов сделал знак Олежке, находящемуся в непосредственной близости от сосуда. Русские же люди, неудобно как-то.

Выхлебав предложенное, Пантюшин вздрогнул, срыгнул, и в тот же миг случилась разительная перемена. Трясучка кончилась. Он обозрел присутствующих осмысленным взором и тихо ужаснулся – дескать, чего это я делаю? С колен слетела картонная папочка, но он не заметил, подпрыгнул, завертелся в поисках выхода.

– Туда, – услужливо показала Екатерина.

– Извините… – пробормотал посетитель, со страхом покосился на Максимова и быстрее истребителя полетел к двери. Через несколько секунд содрогнулся подъезд – от бешеного топота.

Сыщики переглянулись.

– Странно как-то, – пожал плечами Максимов.

– Да ну его в баню, – отмахнулась Екатерина. – На этой работе каждый посетитель странный. Мы сами, недалек тот день, станем странными и будем мычать и блеять. Между прочим, половина седьмого. Вечеринка состоится или перенесем на лучший год?

– Разливаем, – схватился за бутылку Лохматов. – Выпьем за отсутствующего в наших рядах. Чует мое сердце, он скоро придет.

– Не гони, – поморщился Максимов. – Колбаса не чищена, селедка не резана… Люба, ты уснула? Живо освободить мой стол – он просторный! Отсель и будем грозить трезвому образу жизни!

Любаша послушно обхватила стопки бумаг, потащила к себе в приемную, бормоча на ходу, что, судя по обилию макулатуры, мы живем в Таиланде, где бумагу делают из слоновьего дерьма, а слонов у них – до этой ма… в смысле очень много. Максимов распоряжался дальше – резать мясное, чистить рыбное («Да не здесь, Любаша, горе ты наше луковое – в приемной чисти!»). Екатерине – обеспечить стол салфетками, Лохматову – стульями.

Завалился Вернер с коньяком под мышкой – злой и взбудораженный.

– Ты кого-то крепко поколотил, – заподозрил Максимов.

– Шваль городская под ногами путается, – огрызнулся Вернер. – Вхожу в «Крепость», а там очередь. Кто последний, говорю? А мне и отвечают: ты! Остряки, блин. И ржут, как кони в яблоках. В общем, слово за слово… Кстати, командир, когда я входил во двор, за мной прокрался джип – зловещий, как моя жизнь. У жильцов в этом доме автотранспорт попроще. Не по нашу ли душу?

Мысль о том, что камеры слежения отключили рановато, не успела уложиться в голове. Люди в джипе бегали быстрее Вернера. А главное, тише. Дверь уже неслась, готовая встретить привычный запор, с площадки ее толкнули, мелькнуло лицо, не изуродованное интеллектом, медвежьи плечи – и Вернер быстрее джипа влетел в приемную. Подобного хамства суровая арийская душа вынести не могла. Выдернув коньяк из-под мышки, словно саблю из ножен, Вернер помчался на обидчика. По счастью, напиток не пострадал. Не пострадала и голова агрессора, имеющая тройной запас прочности. Типичный браток – из тех, что применяются в качестве тарана – перехватил руку, швырнул Вернера на Любочкин стол. Сосуд с коньяком красиво нарисовал дугу и утонул в мусорной корзине. На шум из кабинета вырвались сотрудники. Давно не разминались. На полминуты «общественная» приемная превратилась в арену ожесточенной схватки. «Медведь», сверкая лоснящимися полами кожанки, пер ледоколом. Вернер выбыл из рядов защитников – ударился копчиком о край столешницы и подпрыгивал от боли. Олежка черным котом шмыгнул перед «ледоколом» – увильнул от тяжелой оплеухи и вынудил бандюгана открыть правый бок. Подрезал. В него и впечатал Максимов пяткой. Бандит послушно сменил направление и врезался символичным лбом в книжный шкаф – ухнула дубинушка! Стекло задребезжало, но выстояло. Влетел второй – повыше, поживее. Рванул к Максимову, задирая кулак. Но как-то невзначай, изящно и очень так по-женски Екатерина носочком туфельки подтолкнула передвижной журнальный столик (используемый Любочкой строго по назначению – для складирования женских журналов). Идеальный европейский подшипник подтвердил законы кинематики. Ролики развернули конструкцию в нужную сторону, и мирно катящийся столик ловко подрубил атакующего – взмахнув конечностями, бедолага шлепнулся рядом с Вернером, а тот уже не оплошал: схватил бандюгана за шиворот и послал мордой в стену.