Оглавление

Часть 1

1. Варианты произношения

2. Прощай детство

3. Выпускной

4. Десять лет спустя.

5. Соседи.

6. Магазин

7. Скучная глава про Молли

8. Дорога

9. Поезд

Часть 2

1. Велосипед

2. Василиса

3. Собеседование

4. Юля

5. В детство

6. Прыжок.

Часть 1

1. Варианты произношения

Прочитав мою историю, вы должны ответить на один вопрос: прыгать мне или нет? Конечно, вы скажете «нет». Но все-таки прочитайте внимательно, и тогда, может, поймете важность того, что я спрашиваю у вас. Нет, я не алкоголик, и не наркоман, и никакой другой антиобщественный элемент. У меня не умерла бабушка, кошка или собака. Бабушка жива и здорова, но мой папа почему-то всю мою сознательную жизнь желал, чтобы это было не так. «Вы бы, Мария Павловна, берегли свое здоровье. Как мы без Вас будем?» – говорил он, когда она приезжала к нам в гости. «Пусть дорога ей будет пухом», – говорил он, когда бабушка уезжала. «Валера! Оставь мою маму в покое!», – говорила моя мама папе. Потом еще говорила:«Будь проклят тот день, когда ты пришел к нам в школу работать!», «Проклятый алкоголик всю жизнь мне испортил!», «Даже телевизор починить не можешь, руки из жопы! Все свои сериалы пропущу из-за тебя!». «Валя, бегом иди и принеси с огорода редьки!», – ой, это мама уже обращалась ко мне. У меня был шанс ретироваться и не слышать их дальнейшую ругань. Первые несколько лет я думал, что продолжительность жизни овощей составляет не более нескольких часов, так как постоянно ходил за ними в огород. Но, со временем понял, что когда мама и папа ругаются, у мамы в лексиконе появляются слова, которые она не хотела, чтобы я слышал. Кончено, я их все знал от папы, когда ездил с ним на рыбалку или ходил в лес за ягодами. «Ох, какой … большой!…! Медведь, … отсюда», – говорил мне папа, когда мы встречали в лесу мишку.

Простите, увлекся, кажется, начал рассказывать историю совсем издалека. Ну, раз начал, то расскажу до конца.

Родился я 1 января 1988 года в глухой деревне. Моими лучшими друзьями были девочка Вася, кот Стас, воображаемый друг Пушик и, пожалуй, все. Это чтобы вы понимали, насколько была глухой деревня. Удивились, почему девочку зовут Васей? Не удивляйтесь. Естественно ее родители называли Василисой, но для всей остальной деревни она была Васей. Вася это –семидесятикилограммовый китенок, возрастом или десяти или пятнадцати лет. Любимыми занятиями Васи были колоть дрова, носить воду, мучать моего Стаса, а когда убегал Стас, то и меня. Если смотреть на Васю со спины, особенно когда она одевала отцовскую фуфайку, то можно было подумать, что это взрослый, здоровый, мужик.

– Валя! Иди с Васей поиграй, – говорила мне вечером мама.

– Мама, а может, я редьки принесу лучше? Или лука, или гороха, а может, помидоров, картошки, огурцов, кабачков? Могу в лес сходить, грибов поискать, а? – предлагал я маме свои услуги, чтобы не гулять с Васей.

–Какие нафиг редьки, картошки, грибы? Зима на дворе! – с подозрением смотрела на меня мама, не сошел ли ее сын с ума.

– Ну, я поищу,– из последних сил цеплялся я, но было очевидно, что попытка не встречаться с Василисой, одерживала крах. И я, одевшись, шел на улицу. Мы играли очень весело и дружно: Вася делала из меня снеговик, путем привязывания к столбу и сгребания кучи снега, так, что у меня торчала одна голова. Васе было весело, она громко смеялась, от чего лесные животные прятались по своим норам, а птицы устремлялись высоко в небо. Потом Васю звала домой мама: «Василек! Пора домой! Холодно на улице!». Китенок прощался со мной, и уходил, забыв отвязать. Я ждал, когда пройдет кто-нибудь и отвяжет меня, а пока стоял привязанный и по шею в снегу, то размышлял: почему, когда конечности у людей замерзают, то чернеют? У меня не сходилось в голове, что когда конечностигорят, то чернеют, и когда замерзают, то чернеют. Потом немного думал о жителях Африканского континента: связан ли их цвет кожи с замерзанием или сгоранием. Еще думал, что если меня никто сейчас не отвяжет, то у меня чего-нибудь почернеет. «Только бы не нос», – если почернеет нос, то в школе будут дразнить, даже представлял, как меня могли бы называть одноклассники: «Бракованный буратино!», «Дед мороз – черный нос!», «Всадник без носа!». Я очень не любил, когда меня дразнили одноклассники, они и так делали это постоянно, а тут у них появился бы еще один повод. Не буду много рассказывать об одноклассниках,тем более с половиной их вы уже познакомились: я, Вася, дед Иван, баба Нюра и Пушик, которого видел только я.

Дед Иван и баба Нюра были мужем и женой. Под старость лет они решили окончить школу и получить аттестат. Мама говорила, что это «Сила знаний», папа говорил, что это «Сила маразма», потом мама говорила слова, которые я недолжен знать, и я шел за редькой.

Больше всех меня в школе доставал и дразнил дед Иван: он называл меня ботаником, зубрилой. «Валя-сандаля», – так он чаще всего называл меня, может, потому что ему нравились мои сандалии, а может, потому что моей сменной обувью с первого по третий класс были одни и те же сандалии. Когда ноги у меня выросли, папа сделал в них дырки, и к концу первогокласса у меня торчали из обуви пальцы, со временем вылезая все больше и больше. Особенно это было феерично, когда на носках были дырки. Мама просила папу зашить, на что папа говорил: «У настоящего мужчины должна быть внутренняя и внешняя вентиляция души и тела», после этого выпивал рюмку водки, чесал место, где у людей обычно располагается попа, делая это в трусах, на которых тоже была вентиляция. После этого мама объясняла ему, что он не прав в философских суждениях о внутренних и внешних аспектах души, а я шел за редькой. У самого же деда Ивана сменной обуви не было, и ходил он босиком, но за это ему прозвища не давали. Я один раз попробовал назвать его «босяком», но сразу получил от него подзатыльник, потом получил подзатыльник от его жены бабы Нюры, потом от мамы,так как я «не уважаю старшее поколение», и в завершение ремнем от папы, так как папа не хотел, чтобы я шел за редькой. «Настоящий мужчина должен терпеть», – говорил папа, снимая с меня штаны. «Почему мужчина должен терпеть?», – интересовался я у папы. «Потому что, сынок, только благодаря терпению, самопожертвованию у меня есть твоя мама, а нее есть ты. Значит, ты живешь благодаря тому, что я терплю твою маму, и ее маму. Терпение – это жизнь», – размышлял папа. «Ах, ты …, …, …, да будь проклят тот день, когда я …, за тебя …», – рассуждала мама.

Баба Нюра, жена деда Вани, в отличие от своего мужа, меня никак не называла. «Эй ты! Дай списать!»,– обращалась она ко мне. Со временем это словосочетаниеначало сливаться в одно слово, и у нее получалось: «Эйтыписать!». Мама, которая была у нас учителем русского языка, а еще математики, рисования, пения, а в старших классах вела химию, биологию, физику, думала, что баба Нюра отпрашивает меня в туалет, поднимала меня со своего места и отправляла. Так, за один урок я мог сходить несколько раз. «Писюн», – называл меня дедушка Ваня. Вася при этом пыталась изобразить то, что имел в виду дед. Баба Нюра, воспользовавшись моментом, брала у меня тетрадку и пыталась чего-нибудь переписать. Пушик, сочувствуя, шел со мной.

Яв силу своего стеснения не мог сопротивляться ничему из вышеописанного. Стеснялся я везде и всех, и никак не мог себя перебороть. Бабушка, когда к нам приезжала, то думала, что я не умею говорить. «Он у вас говорит?» – спрашивала она маму. Мама, говорила мне, чтобы я что-нибудь рассказал бабушке. Но я, вспоминая, как бабушка достает свою челюсть, и кладет в чашку, которая когда то была моей, терял дар речи и краснел. Да и вообще, когда тебя просят что-то сказать, но не говорят о чем и что, то сложно сообразить.

– Ну! Расскажи, как с папой в лес сходил, – помогламне мама. Но что я мог сказать: «шли, шли и пришли, и вот он, лес». Кому это интересно? Насколько интересно слушать, как я переставляю ногами, догоняя папу, который, чем мы дольше шли, тем дальше он от меня отдалялся.

– Валя, не молчи, поговори с бабушкой! Что интересного было в лесу? – наседала на меня бабушка. «Что там может быть интересного?!», – я попытался подобрать слова, чтобы рассказать о лесе. Лес – это лес и все. Зачем этой старой женщине знать о лесе? Мой папа всегда говорил, что «теща, как будто в лесу выросла», мама говорила недопустимые для меня слова, я шел за редькой. Если бабушка действительно выросла в лесу, зачем ей слушать о нем? Чем дольше я думал, тем больше краснел, и сидел, опустив глаза вниз, чувствуя, как под мышками появляется жидкость, от чего на рубашке образовываются сырые пятна. Может, я и мог бы рассказать, но часто при подобных разговорах присутствовала моя двоюродная сестра – Лена, которая приезжала вместе с бабушкой, я ее очень стеснялся и робел, не знаю почему. Она была на два года старше меня: вся такая пафосная, наглая, смазливая, вся такая милая, аж противно. При ней о лесе было говорить не возможно! Она смотрела на мои потные подмышки, на мое красное лицо и смеялась. Нафиг вам всем сдался этот лес?!

– А тебе, сколько лет? – добивала меня Лена. – В твоем возрасте, Валентин, уже умеют говорить? – не успокаивалась эта дрянь. – А ты еще писаешься в кровать? – я от стыда почти терял сознание.

– Может, лес папа писать, – наконец выдавил я из себя набор слов, – восемьдесят… то есть… восемьдесят, я хотел сказать восемьсот… лет мне, – уточнил я свой возраст.

– Восемь лет ему, – помогла мама мне с числами. Все-таки она учитель математики. Мне очень хотелось уйти к себе в комнату и поделиться всем с Пушиком, но было нельзя. Бабушка с Леной приезжали к нам в гости не так часто, и надо мне было оставаться на кухне и ждать, когда папа приготовит праздничный ужин. И все сидели, и смотрели на меня, и все чего-то спрашивали и спрашивали. Я что тут самый умный? Почему меня пытают? Пожалуйста, не смотрите на меня! Я, не поднимая голову, смотрел на пол и краснел и краснел. Интересно, до какого состояния человек может краснеть? А, можно покраснеть до такого состояния, что цвет кожи измениться навсегда. Из щели, между половиц, показалась чья-то головка – это был маленький таракан. Вначале появились его усы, а следом и голова.

– Валя, а как дела в школе? Какие тебе предметы нравятся? – не успокаивалась бабушка, рассчитывая, что я все-таки заговорю. Бабушка! Я не могу назвать, сколько мне лет! Не могу описать красоту леса, его невероятную первозданную силу, а ты меня спрашиваешь о школе? Что я должен сказать? «Мне нравится математика – наука, которая лежит в фундаменте всего сущего во вселенной?».

– Физура, – сказал я, смотря на таракана, который уже совсем обнаглели, не стесняясь, в отличие от меня, полностью вылез из щели и направился в сторону стола.

– Физкультура? – переспросила бабушка. Физкультура! Физкультура! Зачем меня переспрашивать?! Ты же слышала, старая женщина! Таракан подполз к ножке стола и полез на стол. Я не стал отвечать бабушке и, еле заметно, кивнул головой.

– А какие любимые упражнения? – не успокаивалась ведьма. Надо срочно было что-то придумать. Надо было отвлечь их внимание на что-то другое.

– Тараканище! – ничего лучше я не придумал и показал на таракана, который уже был на столе и сидел в тарелке с помидорами и огурцами. В это время на кухню зашел папа, у которого в руках была большая тарелка с копченой рыбой, которую он только что приготовил во дворе, на костре.

Все посмотрели туда, куда я показывал пальцем. Лена, городской житель, видимо, никогда не видела это милое усатое создание. «Уиииииии!», «Аааааааааа!», – кричала она от радости. Потом вскочила на табуретку и продолжила радоваться. Папа, неожидая такой радости от девочки, потерял координацию и выронил тарелку из рук. Часть рыбы попала на бабушку. Бабушка заохала. Стас, которого все это время не было видно, неожиданно откуда-то возник и накинулся на бабушку, пытаясь ухватить рыбку покрупнее, но промахнулся. Он вонзился когтями в лицо моей любимой старушки. Та начала говорить слова, которые мне нельзя слышать, и я собрался идти за редькой.

– Сидеть! – порекомендовала мне мама остаться на месте. – Ремень! – обратилась она уже к папе, и папа шел показывать мне могучую силу терпения.

Наконец, все это заканчивалось, и я уходил в свою комнату, оставался наедине с Пушиком, моим верным другом. С Пушиком не надо было стесняться, краснеть, говорить то, что я не хочу говорить. Можно было быть таким, какой я есть. Мы с Пушиком жили в своем мире, который нам нравился. В мире, где нет редьки, Васи, деда Вани с его женой, папы с ремнем, этой противной Лены и вечно достающей бабушки. Моя комната – это мой настоящий мир, где я мог быть кем угодно.

Я постоял некоторое время у кровати, не став садиться, подождал, когда немного пройдет попа.

– Ну, ты чего друг? Растерялся? – спросил меня Пушик.

– Не в этом дело. Я просто не понимаю этих людей. Зачем они спрашивают то, что и так известно? Зачем бабушке знать, какой мне в школе предмет нравится? Мне восемь лет, мне никакой предмет не может нравиться. Мне нравится моя комната и когда я один, – ответил я, потирая попу.

– Кхе-кхе, – напомнил о себе Пушик.

– Ой, прости. Мне нравится моя комната, и когда мы с тобой остаемся одни, – попа немного прошла и, я сел на кровать.

Наверное, стоит рассказать о комнате: она была небольшой, в ней помещалась одна кровать, маленький стол, за которым я делал уроки, и стул. Старое окно выходила на поле, за которым был виден сосновый лес. Занавесок на окне не было, и когда летом всходило солнце, то освещало всю комнату, от чего я обычно просыпался. Я просил маму повесить мне занавески, но мама говорила: «Зачем тебе занавески, если у тебя окна с тыльной стороны?». Я несколько дней ходил и думал, что такое «тыльная». Сходил в школьную библиотеку, нашел словарь русского языка и прочитал: «Тыл – задняя сторона, часть чего-либо. Например, тыл ладони (наружная поверхность кисти руки, противоположная ладони). Или в знач.: территория, расположенная позади линии фронта. Также может означать территорию позади участка, занимаемого каким-либо войсковым соединением». Если у меня тыл, то во дворе должен быть фронт. Сходил, посмотрел, какие войсковые соединения у нас там располагаются. Во дворе папа бегал за котом. «Так себе войска», – думал я и возвращался в комнату.

Без занавесок, солнце было малое из бед. Страшно было ночью: мне постоянно казалось, что по полю ходят какие-то монстры, выходят из леса и идут в мою сторону. Особенно было жутко, когда стоял туман. Можно было спрятаться под одеяло и избавиться от них, но любопытство превосходило страх, и аккуратно высовываясь, наблюдал за их жуткими движениями. Пушик говорит, что я их придумал, и что это все мое детское воображение.Но, например, монстра под кроватью он объяснить не мог, так как сам его слышал. Я папе рассказывал о монстре под кроватью, и он меня утешил, сказал, что живет с монстром уже много лет и его не боится, и что мне не стоит бояться.

– Давай поиграем? – предложил я Пушику. Мысли о монстрах мне особо не нравились. Пушик молча согласился. Я взял со стола несколько склеенных друг с другом спичечных коробков – это был мой космический корабль. И мы летели в космос, открывать новые миры. Я был капитаном, а Пушик- моим помощником, а еще поваром, врачом, солдатом, ученым. Помощник – Пушик первый, повар – Пушик второй, солдат – Пушик четвертый, ученый – Пушик четвертый, а врача называл врачом.

– Все готовы? – спрашивал я у своей команды.

– Готовы! – отвечала хором моя команда.

***

На стартовой площадке космический корабль сверкает при свете звезд. Его железные крылья, словно выпущенные из стального кокона, готовы отправиться в долгий путь по безбрежному океану космоса. Команда, объединенная общей целью, затаила дыхание. Затем, с оглушительным гулом, двигатели включаются, и корабль, преодолевая силу тяжести, взмывает к звездам.

Прошло всего несколько минут, но теперь, когда околоземная атмосфера осталась позади, космический корабль мчится через темноту, окруженный бездной, бесконечной и немой. Здесь нет звуков, кроме механических ритмов работающих систем, и лишь изредка можно услышать щелчки и шипения приборов, проверяющих состояние корабля.Свет звезд пронизывает темноту, отражаясь от стеклянных окон кабины. Они сверкают как драгоценные камни на бархатном фоне вселенной, их старая история, убывающая в вечности, манит и завораживает. Корабль мчится сквозь облака межзвездного газа, сверкающие, подобно северному сиянию. Это космическое великолепие создает ощущение путешествия не только в пространстве, но и во времени. На пути корабля возникают захватывающие образы: астрономические тела, планеты, кометы и астероиды, каждый из которых уникален. Как туша космического существа, комета оставляет за собой яркий шлейф, блестящий на фоне черного бездны. Корабль приближается к кольцам планеты, которые сверкают, как осколки стекла, отражая свет далеких звезд.

Внутри корабля экипаж погружен в подготовку: они общаются, проверяя оборудование, и рассматривают устройства, обеспечивающие их безопасность. Каждый из них знает, что это путешествие – не только физическое, но и духовное. Здесь, вдали от дома, в пустоте, они открывают новые горизонты самопознания. Каждый взгляд на звезды за бортом напоминает им о том, как малыми они являются в бескрайности космоса, но в то же время – как замечательными являются их мечты и амбиции.

– Первый помощник, доложить о курсе! – спрашивает капитан четким и поставленным голосом.

– Да Сэр! Есть сэр! Курс построен! Все в штатном режиме! – докладывает первый помощник.

– Приборы?!

– Все показатели в норме! Отклонений не зафиксировано! Сэр!