Все права защищены. Любое использование материалов данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается
© Гавриш Алексей Сергеевич, текст, 2024
© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2025
С любовью и благодарностью моей семье – за их терпение, поддержку и веру в меня, а также моей сестрёнке Лизе, без помощи которой эта книга не получилась бы вовсе.
Введение.
Эта книга – про мою работу врачом-наркологом по вызову. Таких специалистов пренебрежительно называют «капальщиками» или даже «похметологами». Обычно это подработка в свободное время для психиатров, реаниматологов или врачей скорой помощи. Исходя из основной специальности, каждый из них имеет свою тактику ведения пациентов и свое понимание целей лечения.
Ко всему прочему для меня – это книга-диалог; диалог с моим папой, у которого было не то чтобы негативное, но скептическое отношение к подобному виду заработка.
Вы видели когда-нибудь пистолет? Настоящий боевой пистолет. Предположу, что видели. Может, на улице или в кобуре у полицейского. Я тоже видел и даже держал в руках.
К сожалению, у меня была боевая подготовка во время учебы. Нас учили разбирать и собирать оружие, а еще водили в тир. Мы стреляли куда-то в даль, где была мишень. Почему-то это мероприятие многим нравилось, а мне нет. У меня один только вид боевого оружия вызывал панику. А уж когда приходилось брать его в руки, то я весь обливался потом и прикладывал невероятные усилия, чтобы скрыть свой страх от окружающих. Меня до сих пор приводит в форменный ужас только мысль о том, что чья-то жизнь может зависеть от крохотного движения пальцем на спусковом крючке куска железа.
Терпеть не могу оружие. Отвратительное изобретение. Я всегда старался избегать любых ситуаций, где мог бы с ним столкнуться. Хотя зарекаться не стоит.
Диспетчер дала мне вызов, ехать надо было куда-то очень далеко, к правому берегу Невы, почти к границе города и области. Три часа ночи. Общежитие пролетариата. Первый этаж с решетками на окнах. Домофон не работал, хоть он там и не нужен. Двери на входе в парадную не было, видимо, уже давно. Дверь в квартиру была приоткрыта, от чего уже на лестнице я услышал гул пьяных голосов. Звонка тоже не было, пришлось стучаться. Долго стучаться. Наконец меня встретил мужчина неопределенного возраста в засаленных спортивных штанах и с сильнейшим перегаром. Он что-то увлеченно жевал и жестом приглашал войти вовнутрь.
В блоке было несколько комнат, объединенных общим сортиром и кухней. Одну из комнат занимала компания из человек семи или восьми. Все уже опьянели до потери сознания и продолжали праздник. Меня они вызвали, чтобы протрезвить женщину 40–45 лет, потому что ей завтра непременно требовалось выйти на работу. Один из присутствующих проводил меня в ее комнату и ушел к остальным.
Состояние женщины можно было описать выражением «я – не я». Она была настолько глубоко пьяна, что не могла толком ответить ни на один мой вопрос. По-хорошему, в тот момент мне следовало бы развернуться и покинуть это место. Она не понимала кто я, зачем я тут, да и подписать согласие на оказание медицинской помощи она была не в состоянии. Вернее, не в состоянии понять, что от нее требовали. Я же хотел заработать денег, и мне обещали хороший гонорар, потому и принялся за дело.
Когда я уже почти завершал работу, вся компания, что продолжала праздник в соседней комнате, решила посмотреть на мою деятельность, помочь важными советами и замучить глупыми вопросами. Ничего, это привычно. Но когда я закончил с пациенткой, ко мне пристал один парень с просьбой, вернее с требованием, поставить капельницу и ему тоже.
С одной стороны, почему нет: два пациента на одном адресе – это выгодно. С другой – он был неадекватен: выраженная дисфория и стремление доминировать над окружающими. Все же мне пришлось пройти в его комнату.
Он шел впереди, то и дело небрежно пиная скомканную одежду, разбросанную буквально всюду. Мы зашли, и он сразу упал на диван. Я померил давление, затем уровень сахара, и он зашкаливал, превышал норму почти в десять раз! Это могло привести к очень плохим последствиям. Чувство самосохранения взяло вверх над алчностью: надо было срочно сматываться.
Я начал давать общие советы, как протрезветь и справиться с похмельем самостоятельно, но это только раздражало моего собеседника. В определенный момент в мой адрес посыпались угрозы, к которым присоединились некоторые из присутствующих. Сделав паузу, я осмотрел комнату, и мой взгляд уткнулся в пистолет, лежавший в углу дивана. Не знаю, был он боевой, или газовый, или травматический. Проверять и уточнять это совершенно не хотелось. Хотелось бежать и не оглядываться. Но как? Я не придумал ничего лучше, кроме как предложить всем выйти на улицу на перекур. На удивление они согласились.
Дальше было уже проще. Я изобразил звонок от диспетчера и срочный вызов, на который надо ехать сию секунду, быстро пожал всем руки, и, пока они не опомнились, устремился к своей машине.
Когда я сел, у меня тряслись колени и руки. Попасть ключом в замок зажигания я смог только раза с третьего или четвертого. Наверное, им было смешно, как я с рывками и пробуксовками выезжаю из их заснеженной подворотни.
Не знаю почему, но эта история часто всплывает в памяти, и каждый раз неизменно сопровождается чувством страха и стыда. Хотя, казалось бы, чего стыдиться-то? На вопрос я до сих пор не ответил, как и не избавился от чувства.
А зачем я вообще вспомнил это все? Да, точно. Дело в том, что у меня началась бессонница.
Я спал полтора-два часа и только под утро, когда начинало светать. Сон мой был поверхностным и тревожным. Все предыдущее время я просто валялся в кровати, переворачивался с боку на бок и смотрел в потолок, хотя мог бы подняться и заняться чем-то полезным, например, посуду помыть или унитаз. Так нет же! Я продолжал лежать и заниматься увлекательным самоедством.
Перед внутренним взором всплывали самые постыдные ситуации из моей жизни, те, которые обычно предпочитаешь забыть или засунуть в самый дальний уголок памяти. Они не просто всплывали, их приходилось проживать заново. Совершенно идиотское времяпрепровождение, но довольно увлекательное.
В те ночи меня никак не отпускал разговор с моим отцом. Беседа не была какой-то особенной или уникальной, скорее, одной из ординарных и самых обычных. Мы постоянно спорили с ним на темы, связанные с моей работой, и ни разу не пришли к результату, который удовлетворил бы обоих. Единственная особенность того разговора – он был последним.
– Я билеты купил.
– Куда?
– В Питер. Через месяц-полтора обратно.
– На кой черт?
– Елки.
– Ты решил вспомнить, как ходил в театральную школу? И поработать Дедом Морозом?
– Почти. Суть та же, но смысл немного другой.
– Снегурочкой?!
– Нет. Наркологом по вызову. Новый год – золотое время для такой работы.
– Разводить народ на бабки, играя на их слабостях, – это работа?
– Да, почему нет?
– Это пошло, глупо, аморально и, подозреваю, совершенно не интересно.
– Да, но деньги платят.
– Твое дело.
Мы могли с ним часами спорить, но мне ни разу не удалось посеять в нем даже крупицу сомнения. Он всегда твердо стоял на своем: алкоголизм – это следствие событий или внешних, или внутренних, а то, чем я занимаюсь, – это развод населения на деньги без какого бы то ни было смысла или перспектив. Зарабатывание денег здесь и сейчас.
– О чем ты будешь думать лет через сорок, когда будешь сидеть в кресле на террасе и курить очередную сигару? Сколько человек ты обул? По сути, ты же их не спасаешь, а обманываешь, что якобы можешь помочь. У них появляется иллюзорная надежда, и тебе снова несут деньги.
– Мне нечего ответить, в принципе, так и есть.
– Если человек не в состоянии контролировать свои слабости, то это его дело и право. Зачем ты вмешиваешься в этот процесс?
– В большинстве случаев я и не вмешиваюсь, а всего лишь зарабатываю деньги на их слабости, как ты и сказал.
– Ты же играешь наравне с наркодилерами, и единственное отличие тебя от них – это что ты находишься в легальном поле. Человек слаб, а ты этим пользуешься и высасываешь из него последнее.
Это была ночь перед моим отъездом. Я нервничал и, как всегда, не успевал собрать чемодан. Разговор был рваным и непоследовательным. Я был уверен, что мы продолжим его по моему возвращении, но все пошло не по плану. Когда я вернулся, папе пришлось спешно уехать в Россию, в связи с некоторыми семейными обстоятельствами. Периодически мы общались по телефону, но в основном по делу и коротко.
А потом он умер, коварно скрыв от всех близких свою болезнь. Рано умер.
С тех пор, когда я не могу заснуть, я невольно возвращаюсь к тому диалогу, пытаюсь оправдаться, придумать весомый аргумент, который был бы однозначен для моего отца. Я отчаянно обманывал себя в попытках уверовать, что вот сейчас, вот именно в этот раз я смогу сформулировать мысли и точно усну. Но у меня не получалось. Это меня терзало и истощало, я хотел отделаться от фантазий раз и навсегда.
При этом, несмотря ни на что, я стремился вернуться в то время и в то место. Хотя бы в воспоминаниях. Когда долго копаешься в обрывках памяти, то неизбежно от случайных, глупых, постыдных ситуаций переходишь к сценам, картинкам, событиям, в которых чувствуешь себя хорошо и уютно, из которых не хочется возвращаться в реальность. Даже понимая, что это сон, фантазия, ты всеми силами цепляешься за любые мелкие детали, которые помогут задержаться еще хотя бы на мгновение.
У всех людей есть в голове такие места. Конфабуляции[1] памяти, только не патологические, а достаточно естественные. Для меня этим местом стала задняя терраса моего дома в Гаване. Ночь, сигары, ром и папа в соседнем кресле, который с усмешкой закуривает очередную сигарету без фильтра, откашливается и продолжает вслух свои или наши размышления.
Черт. Похоже, сейчас я окончательно запутаю и сам себя, и воображаемого слушателя. Наверное, стоит рассказать хотя бы часть предыстории? Как я вообще там оказался? Откуда взялась эта терраса?
Длительное время я работал заведующим психиатрическим отделением в одном из стационаров Санкт-Петербурга, параллельно консультировал в частной клинике, осматривал население на комиссии по профпатологии[2] и был членом комиссии по определению образовательного маршрута для детей и подростков. Потом что-то переклинило: я уволился со всех многочисленных работ и переехал с семьей на Кубу.
Причин было несколько. Во-первых, я устал, но это не главный повод, конечно. Во-вторых, я поступил в аспирантуру Гаванского медицинского университета. В-третьих, пожалуй, самая главная причина, мой ребенок, у которого тяжелое заболевание. Для него климат на Кубе подходил гораздо лучше, чем петербуржская слякоть.
На Кубе я жил на самом берегу океана. В пригороде Гаваны снимал большой дом с террасой, двумя манговыми деревьями и одним авокадовым. Там, под навесом, у меня был стол, за которым я обычно работал и днем, и ночью.
Родители к тому времени уже разошлись, у каждого была своя жизнь. Отец завершил карьеру программиста и перебрался в деревню, где выращивал пчел и кроликов. Однажды я предложил ему перебраться ко мне на Кубу, и неожиданно он согласился. На него я свалил практически всю заботу о сыне. Днем мы почти не пересекались: папа был занят внуком или своими делами, а я работал за монитором. Ночью же мы нередко сидели все на той же террасе и вели многочасовые дискуссии.
У моего папы было невероятное терпение и умение объяснить все что угодно. Не обращая внимания на мою тупость, невнимательность, юность и нахальство, он всегда последовательно растолковывал все, что я не понимал с первого, второго или даже третьего раза. Особенностью его мышления было виртуозное владение формальной логикой. Любое явление этого мира он раскладывал на простые составляющие и выстраивал последовательности.
Когда я немного подрос, у меня даже появился азарт – задать папе такой вопрос, на который он не сможет ответить. Но как бы я ни изгалялся, у меня так ни разу и не получилось. Он всегда находил слова, формулировки, примеры для своих рассказов. В девять лет я знал, как устроена атомная бомба, паровоз, древнегреческие мифы и китайский язык. Поверхностно и примитивно, но все же.
Он никогда не говорил со мной как с ребенком, а всегда вел диалог с полноценным и равноправным собеседником. Беседы на любые темы были для меня привычны, естественны и органичны.
Каково же было мое удивление, когда я подрос и у моих друзей и знакомых стали появляться свои дети, и они общались с ними исключительно как с детьми! Надменно и с высоты роста, опыта, знаний. Нельзя воспринимать детей как детей. От этого они вырастают глупыми и не самостоятельными.
Со временем я научился спорить с отцом. Объем моих знаний медленно, но уверенно становился больше, и постепенно его объяснения переросли в диалог, в словесную игру. Он или я задавал тему, а дальше уже шла увлекательная интеллектуальная дуэль. Когда же я совсем повзрослел, получил образование и начал работать, то источником вопросов для наших дискуссий стал в основном именно папа.
Обращу внимание на интересную метаморфозу. Как обычно дети обращаются к своим отцам? В самом начале это «па», потом «папа». В подростковом возрасте «отец» или «батя» (по крайней мере, так было у моих друзей). У меня же папа превратился почему-то в «папика»: «отец» – слишком официально, «батя» – грубо, «папа» – по-детски. Тогда он стал для меня папиком. В первую очередь потому, что он был бесконечно добр и бескорыстен, мне хотелось обращаться к нему с нежностью, а «папочка» или «папуля» – как-то по девчачьи. Папик – самое то!
Так вот, папика искренне интересовали вопросы, связанные с моей специальностью, и мы нередко спорили именно вокруг них. К сожалению, его познания в психологии были чудовищно бытовыми и полными предрассудков, поэтому мне приходилось сначала излагать ему теорию, с которой он непрерывно пытался спорить, а только потом уже переходить к сути дискуссии.
Не стоит думать, что мы непримиримо спорили и диалог не заканчивался ничем, кроме взаимных обид. Проблема отцов и детей, по-моему, надумана и высосана из пальца. Этот концепт можно рассматривать только как литературный феномен, как надуманный конфликт, необходимый для развития сюжета. Все дети похожи на родителей. Отличия могут быть во внешней форме, в обертке, в антураже, но содержание всегда сохраняется. Кто-то это понимает и принимает, кто-то отрицает, кто-то сопротивляется, но морально-этические качества решительно каждый копирует с родителей.
Фундаментом папиного мировоззрения, неоспоримой аксиомой, было одно слово – свобода. Никто и ни при каких обстоятельствах не вправе ограничивать свободу другого человека, даже невзирая на то, что человек может представлять опасность для других, даже имея дело с последствиями самых кошмарных деяний. Нельзя лишать человека свободы.
В этом вопросе папа занимал радикальную позицию и был непоколебим, поэтому, когда я закончил медицинский вуз и поступил в ординатуру по психиатрии, он не возражал. Это бы противоречило его главному принципу. Однако одобрения он тоже не демонстрировал, скорее, наоборот. При всяком удобном случае он высказывался пренебрежительно о моем решении.
Всякий раз он с чудовищным упорством старался мне доказать, что психические заболевания – это не болезни вовсе, а лишь вариант нормы, который заскорузлое общество отрицает. Каждый имеет право быть безумным, и ни мне, ни кому-либо другому не позволено лишать человека этой возможности.
Надо отдать папику должное: его суждения были гибкими. Когда он чувствовал, что ему не хватает информации, то внимательно слушал и был способен изменить свою точку зрения. Наших споров было столько, что я научился вести диалоги за двоих. Я научился пользоваться его логикой, да и объем знаний у нас со временем стал примерно одинаков. Я знал, какими источниками он может оперировать в том или ином споре.
Споры продолжились, только теперь у меня в голове. Такая особенность моей психики невероятно важна, потому что я научился проецировать папу у себя в голове, воссоздавать его таким, каким я его помню.
На этой странице вы можете прочитать онлайн книгу «Нарколог по вызову», автора Алексея Гавриша. Данная книга имеет возрастное ограничение 16+,. Произведение затрагивает такие темы, как «размышления о жизни», «медицинские истории». Книга «Нарколог по вызову» была написана в 2024 и издана в 2025 году. Приятного чтения!
О проекте
О подписке