© Кудрявцева А. Ю., 2019

© Катинаускиене А. Г., иллюстрации для обложки, 2019

© Издательский дом «Сказочная дорога», оформление, 2019

Марека
Роман

Часть I
Иудейская скала

Я соберу все народы, и приведу их в долину Иосафата, и там произведу над ними суд за народ Мой и за наследие Мое, Израиля, который они рассеяли между народами, и землю Мою разделили.

Книга пророка Иоиля, Библия, Ветхий Завет

Глава 1

В мае, когда юркие ящерицы выползают погреться на теплые камни Иудейской скалы, каменные надгробья Иосафатовой долины густо покрываются глянцевым зеленым плющом.

* * *

В мае, когда на Северной Двине пошел лед, Ольга родила девочку. Родители шумели, из дому прогнать грозились – как без мужа-то, а люди что скажут, как соседям в глаза смотреть! К радости Ольги приехал в Архангельск из глухой деревни дед Илья. «Ты, Ольга, девку-то Марекой назови. Пусть хоть в имени деревня наша останется. Она спросит – ты расскажешь, ее кто спросит – и она расскажет, так и будет земля-то наша вспоминаться. Девка у тебя чернявая больно получилась, не нашей породы. Ишь, глазищи какие, как уголья. А кожица белая – прямо кукла фарфоровая. Сама-то помнишь хоть, от кого? Ладно, ладно, молчу. Обратно не засунешь. Молодец, что родила, правнучкой порадовала. Бабка-то жаль, не дожила. Ежели тут кто не так смотреть будет, ко мне приезжайте, выкормлю». Дед гостил недолго, оставил гостинцев целый короб и богатую лисью шубу, которую внучке на свадьбу берег. Родители при нем поутихли, успокоились, и жизнь пошла своим чередом, как у всех, – так со стороны казалось.

* * *

С московскими родственниками встретились, когда Марека закончила первый класс. Жарким июньским днем, ошалев от столичной сутолоки, Ольга с Марекой отыскали наконец нужную арку на Большой Садовой и попали в глухой тенистый двор. В воздухе висел тополиный пух, по-снежному опускался на голую сухую землю, покрывал облупившиеся подоконники и деревянные скамьи. Марека закинула голову, чтобы понять, откуда он прилетает, споткнулась перед подъездом, в кровь разбила коленку и, то ли от волнения и усталости, то ли от боли, не смогла сдержать громкий, отчаянный рев. Рев дошел до верхних этажей, вылетел из каменного колодца и растаял где-то в ярком, горячем небе.

С тех пор в дом на Садовой Ольга привозит Мареку каждый год. Ей уже исполнилось четырнадцать. За эти годы яма перед подъездом стала шире и глубже. Чтобы не споткнуться, Марека входит в дом с опущенной головой, внимательно глядя под ноги. Те же неровные, стоптанные ступеньки в парадном, те же деревянные, черные от времени и множества рук перила. По ступенькам надо бы идти аккуратно, потому что в парадном темно, но мама слегка подталкивает в спину: «Живей, живей давай! И так уже опоздали. Они ждать не станут, у них Ритуал! Ох и угораздило же меня…». Ее нервное ворчание перед лифтом, громкий удар тяжелой железной двери, хлопанье деревянных створок, неизменное: «Где они там живут? Забрались под самую крышу, как грачи!» Дрожащий мамин палец с силой продавливает круглую кнопку, лифт издает животно-заглатывающий звук и туго ползет вверх. Для Мареки ритуальное действо уже началось.

Грачи – потому что черные. Под крышей живут голуби. А грачи в гнездах, на деревьях. С этими так и не произнесенными вслух словами Марека уже седьмой год подряд оказывается перед дерматиновой дверью, обитой круглыми рифлеными гвоздями. Еще один выпал. Теперь будет готовиться вон тот…

Дверь неожиданно отодвинулась внутрь. Видно, кто-то открыл, проходя мимо. Еще один мягкий толчок в спину – и Марека внутри. Мама сзади, за ее спиной.

– Кто? Кто там?

В квартире душно, жужжит вентилятор, пахнет горячей едой, резкими духами. Знакомые запахи и звуки подтверждают, что все уже собрались.

– Ну, наконец-то! – Бабушка выходит из кухни, царственно снимая передник и поправляя собранные в пучок густые, с редкими серебряными нитями, волосы. – С приездом! Ты опять подросла. Скоро Александра перегонишь. – Нет бы сказать «папу». Не поворачивается у нее язык, как и у всех. Папа он только в ее новом свидетельстве о рождении. В старом не было, прочерк стоял.

Похожие между собой, как шахматные фигуры одной масти, родственники вдруг и все сразу выстроились в коридоре. В эти минуты Мареке хочется убежать, улететь, исчезнуть, но она стоит и мужественно смотрит в пол. Выжидает, когда родня рассмотрит ее непомерно выросшие ноги, дырку в носке, подло вылезающую вместе с пальцем из босоножки, ее новую, сделанную специально к Москве прическу каре, которая неожиданно подчеркнула тяжесть и черноту волос, еще больше удлинила худую шею и резче обозначила фамильный нос.

«Я тоже похожа на грача», – подумала про себя Марека в парикмахерской.

– Здрасьте всем! Не опоздали? Поезд у нас задержался. Принимайте ваше… – Конец куда-то замялся. Нет, не отродье. И не сокровище. Непонятно что, и это обидно. Мама в этой компании совсем чужая. Невысокая, коренастая, светловолосая и бледноглазая, с широкими веснушчатыми скулами и мальчишеской стрижкой. Когда волнуется, от макушки до кончиков пальцев заливается горячей краснотой и начинает сильно окать. – А Саша-то здесь? Не вижу что-то…

– Он сейчас выйдет.

Марека знает, что мама ждет от нее каких-нибудь слов, но в игру не включается. «У него живот прихватило со страху. Не любит он этих встреч. А для них я по-прежнему музейный экспонат».

– Я очень тороплюсь сейчас, тоже ведь опаздываю. – Ольга всё подталкивает дочь вперед, в самый центр образовавшегося круга, пытается за ее спиной незаметно скрыться. – Приеду за Марекой через три дня, там и поговорим. Вещи в сумке. – Сумка рухнула прямо на ногу и закрыла наконец ужасную дырку в носке. – Сейчас не могу ждать. Шурику от меня привет. Держись, будь умницей, – это совсем тихо, в ухо Мареки. С тем же животным звуком лифт унес теплую надежную маму вниз. Представления не получилось. Зрители стали расходиться.

– Как на Сашу похожа!

– На Лёву она похожа еще больше. Помнишь, когда он был молодым, тоже был такой же смешной, худой и длинноногий.

– Ничего удивительного – дед все-таки. Подрастет девочка, оформится, еще, глядишь, красавицей будет.

– Чтобы из этого утёнка настоящего лебедя сделать, ужас сколько сил приложить надо. Она ведь и не говорит почти, слова не дождешься. Ни поздороваться, ни улыбнуться. – Тетки Сима с Ханой в комнате как бы шепотом разговаривают. В этом тоже нет ничего нового.

– Привет, Маш. Чего в коридоре стоишь? У-у, какая длинная стала! – Это папа Саша незаметно из уборной вышел. В эти московские дни Марека будет Машей, Марией или Мирьям. Она растет, а он не меняется, такой же мальчишка. Худой, жилистый, насмешливая улыбка словно приклеена к лицу, взгляд вызывающий, дерзкий, умный высокий лоб, а волосы по-городскому собраны сзади резинкой в тугой хвост. Сейчас ему тридцать.

Когда родилась Марека, Саше исполнилось только шестнадцать. Такой вот финал получился у культурно-познавательной семейной экскурсии с завлекающим названием «Каргопольское ожерелье», где экскурсоводом была миловидная северная девушка Оля с непривычным, ласкающим слух поморским говорком. Она была такой хрустальной, звонкой, необычной, так весело пела местные частушки, сыпала поговорками, задорно смеялась, запрокидывая голову и задирая вверх курносый, с крупными детскими веснушками носик, что не только Саша, впервые в жизни увидевший такое северное чудо, но и его отец, почтенный и уважаемый Лев Аронович, совершенно потеряли головы. Они слушали Олю, глядя ей в рот, ловили ее круглые мягкие слова, балагурили, шутили, демонстративно ухаживали, как будто соревнуясь между собой.

Мать, Руфина Семёновна, – Рути, как ласково звали ее в семье, – облегченно вздохнула, когда путешествие наконец закончилась. Ольга широко помахала отъезжающей группе двумя руками и осталась за закрытыми дверями автобуса. Шурик стучал в стекло, вскакивал с места, даже всплакнул, кажется. И в Москве не сразу расстался со своей светлой грустью, все писал какие-то письма, посылал открытки с видами столицы, повесил над кроватью Олину фотографию, даже хотел пригласить ее в гости. Но родители не поддержали этих порывов, да и Оля, слава Богу, не рвалась в Москву. Руфина Семёновна еще в поездке выяснила, что Оля почти на десять лет старше Шурика, поэтому она, Руфина Семёновна, вправе рассчитывать на Олино женское благоразумие и понимание. Оля пунцово зарделась, удивилась, что он оказался совсем еще мальчиком, а ведь уверял ее, что уже давно совершеннолетний. Конечно, расстроилась, смешно, по-местному, охала и причитала, но женское благоразумие проявила, на письма не отвечала и в Москве не появлялась.

Со временем Шурик успокоился, вернулся к привычной жизни, успешно закончил школу, потом так же успешно историко-архивный институт, остался в аспирантуре, неплохо рисовал и постепенно постигал тонкости табачного дела, готовясь, к радости родителей, продолжить-таки семейный бизнес.

Спустя несколько лет Оля все же написала. Сообщила, что собирается приехать в Москву с дочкой-первоклассницей. Сама никогда в столице не была, но на такую поездку решилась ради дочки. В Москве знакомых нет, но надеется на добрую память о ней и о северном крае. Остановиться может и в гостинице, но очень хочет зайти с дочкой Марекой в гости. Письмо было совершенно неожиданным, после каргопольского приключения прошло уже невесть сколько лет, но Шурик и Лев Аронович вдруг проявили небывалую настойчивость, даже стали составлять экскурсионную программу. И вот в начале летних каникул Ольга и Марека впервые появились в этом доме.

После радостного: «О! Кто к нам приехал! Проходите, проходите!» – в прихожей вдруг воцарилась тишина. Оля совсем не изменилась, разве что слегка пополнела и стала больше похожа на женщину, чем на девочку. Но вот дочка! Она не взяла себе ни одной маминой черты. Странным образом она была как две капли воды похожа сразу и на Шурика, и на Льва Ароновича и даже на Руфину Семёновну. У Оли непроизвольно вырвалось: «Ой! А я и не знала, что так…». Руфина Семеновна тяжело опустилась на стул, Шурик прислонился к дверному косяку, а Лев Аронович стоял и, кажется, не дышал. Молчание наконец нарушила Марека: «У меня кровь из коленки. Сейчас гольф замараю». Руфина Семеновна заплакала, Шурик схватил Мареку в охапку и утащил на кухню, поближе к зеленке, а Лев Аронович, оправившись от столбняка, гладил Олю по голове, повторяя: «Что же молчала так долго, что же молчала?»

Осмотр достопримечательностей Москвы пришлось отложить на следующий день. Марека в гостиной листала пыльные книги и толстые семейные фотоальбомы, с замирающим сердцем смотрела из высокого окна на квадрат запорошенного пухом двора и близкий кусок голубого летнего неба.

Старинная мебель на низких гнутых ножках, тяжелые гардины с кистями, от которых пахнет чем-то древним, мягкий огромный ковер на полу – такое богатство Марека видела впервые. Самой особенной в комнате была картина с хитроглазым дедом в массивной позолоченной раме. От падающего света у деда ярко блестела лысая голова. Отовсюду его видно, не двигается, а как будто живой, глазами следит – куда ни спрячешься, везде найдет. То подмигнет, то улыбнется, то нахмурится, то вздохнет будто. С ним Марека и играла остаток дня.

А на кухне Оля тихо рассказывала, как жила со своей странной, молчаливой, не похожей на других дочкой. С детьми не играет, всех сторонится, зимой мерзнет – из дома выйти не заставишь, да и летом не очень-то гуляет, в лес не ходит, в речке не плавает, по ночам кричит часто, а когда не спит, все больше в небо смотрит, как птички летают. В школе ни с кем не дружит, правда, учится хорошо, учительница довольна. Поняла, что пора в Москву ехать и поговорить, если получится. Измучилась с ней – и здоровая, и умная, и понятливая, а как больная. Может, признаете ее за свою и слово какое заветное скажете. Потому что тяжело, видно, девочке без отца, когда она на мать совсем не похожа и роду-племени своего не знает. Может, у вашей национальности свой какой-то подход к детям есть, чего мы не знаем, так помогите советом. С ней и замуж-то не выйдешь, не принимает она никого, как глянет зверьком, сверкнет черными глазами, так и все, никакой любви не складывается. С деньгами не густо, но ничего, живем помаленьку, этой помощи и просить не собиралась, потому как раньше надо было головой думать.

Оказалось, что вновь обретенные родственники не евреи вовсе, как думала Оля, а караимы. С евреями часто путают, но это по незнанию. Про них отдельная история, наспех не расскажешь. Народ немногочисленный – сейчас по всему миру и трех тысяч не наберется, найти родственника всегда большая радость. Семья в этом доме живет со времен постройки, раньше весь доходный дом им принадлежал. Власти потеснили, конечно, за родовое гнездо пришлось изрядно побороться. От Мареки (Откуда у девочки такое странное имя взялось? Она не обидится, если ее будут Марией среди своих называть?) и не думают отказываться. Можно бы и совсем ее у себя оставить, но новость слишком неожиданная, да Оля сейчас и подумать об этом не может – малая еще, без матери нельзя ни за что, а в гости пусть приезжает. Оле по силам помогать будут, и двери этого дома всегда для них открыты. В середине июня отмечается важное событие: собирается близкая и дальняя родня на поминки деда Моисея – знатного пращура, именно с него семья начала свою жизнь в Москве, с тех пор около ста лет прошло. Кстати, его портрет кисти известного мастера, главная семейная реликвия, висит в гостиной. А среди караимов о нем даже легенды ходят. Это большое событие, и Мареке очень полезно будет принимать в нем участие. На том и договорились.

Новую родню Марека приняла спокойно и стала еще молчаливей. Шурика папой называть отказывалась – он на папу-то и не похож вовсе! Но в Москву собиралась каждый раз долго и тщательно. Оля никак не могла понять, с радостью или нет. Ей-то эти поездки – одно мученье. Саша повзрослел, изменился, с Олей встретиться глазами не может, что-то болит у него внутри, видно. Руфина Семеновна подчеркнуто вежлива и холодна. Подарок судьбы приняла стойко. А Лев Аронович через год скончался от инфаркта, как раз во второй приезд Мареки. Поэтому привозит она Мареку день в день и убегает скорее, по делам будто. Со временем и дела нашлись – заказов-то много на московские товары. А они справляют поминки по родным, ездят в свой фамильный склеп, читают какие-то книги, гуляют по Москве, а потом, в назначенный срок, забирает Ольга свое молчаливое караимское чадо с подарками, гостинцами и везет ее обратно в милый сердцу Архангельск.

…А пока Марека стоит в прихожей, с сумкой на ноге и в дырявом носке, который хочется скорее снять.

– Все! Едем, едем! Автобус уже внизу. – И квартира приходит в движение.

Тетя Сима уже несет очередного глиняного поросенка с голубыми незабудками на боках. Сейчас он грохнется о мраморный телефонный столик и рассыплется собранной за год мелочью.

На деревенском кладбище, где прабабушка похоронена, а теперь и дед Илья лежит, маленькая Марека сыпала пшено на могилки и вместе со всеми тихонько шептала: «Птички Божьи, налетайте, бабушку нашу вспоминайте, дедушку нашего вспоминайте».

А на дорожку, ведущую к склепу и на каменное надгробье Моисея, исписанное сплошь иероглифами, молча бросали монеты. Может, это они так долги отдают? Интересно, прилетает ли кто-нибудь на эти денежки и что вспоминает?…

Каждый, выходя из квартиры, берет горстку монет – и вниз, к автобусу.

– Ну что, пошли? – Шурик уже засунул мелочь в карман.

– Мне переодеться надо. Я быстро. Иди, я догоню. – Не дожидаясь ответа, Марека берет сумку и тащит ее в гостиную. Сейчас уйдет Шурик и в квартире никого не останется. Только бы духу хватило. Сидят они все в автобусе, ждут, нервничают, переглядываются и вдруг – БАЦ! А потом и к деду Моисею поедем потихоньку, не торопясь. Марека остановилась перед портретом. То ли свет так падает, то ли догадался обо всем: суров слишком, даже брови нахмурил. Зря ты так, пожил бы в моей шкуре хоть немножко. Тебе же веселее будет. Я с тобой давно встретиться хочу, очень о многом поговорить надо. Интересно, как мы там будем разговаривать…