© Александр Ступников, 2016

Художник Валентин Губарев

ISBN 978-5-4483-2162-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Мы выросли из городских дворов…»

 
Мы выросли из городских дворов.
И даже не успели удивиться,
Как быстро изменились наши лица.
И Родина. И Вера. И Любовь.
И то, что не случилось. Но творится.
 
 
Бессмысленно соженные мосты.
Ослепшие в прозрениях невежды.
И клочьями разбросанной одежды,
Возложенные к женщинам цветы,
Валяются на дальнем побережье.
 
 
И многие, как Спасы на крови,
Возвысились в построенных притонах,
Чтоб с бубнами толкаться под амвоном
Без Родины. Без Веры. Без Любви.
Зато с татуированной иконой.
 
 
И, ставшая бутылочной, вода
Повсюду освящает позолоту.
А наши дети, выйдя за ворота,
У отпрысков стареющих кидал
Уже стоят в надежде на работу.
 
 
Смешно и грустно видеть, как опять
Царями восхищаются плебеи.
И снова перед именем робеют
И тычутся, куда поцеловать
Хозяина карман и портупею.
 
 
Но мне плевать на выгодный расчет.
И злобную обиженность баранов.
Во мне всё так же, как это ни странно,
И Родина. И Вера. И еще
Любви благословенная осанна.
 
 
А время первобытное течет
С идиотизмом сломанного крана.
 

«Учителя учили нас тому…»

 
Учителя учили нас тому
Чему самих их, неучей, учили
Другие неучи.
Вот мы и получили
На каждого не столько по уму,
А сколько от ума недолечили.
 

«Один вагон. Один маршрут. Одна конечная…»

 
Один вагон. Один маршрут. Одна конечная.
А настоящим не живут.
Как-будто вечные.
 

«Закат похожий на рассвет…»

 
Закат похожий на рассвет.
Очарование Магриба.
За то, что не было и нет,
Чужая женщина, спасибо.
 
 
За обращенный силуэт
И безвопросие вопросов.
За горечь сладкой папиросы,
Которой не было и нет.
 
 
За одиночество пути
И многотичие за дверью.
За то, что я тебе не верю,
Чужая женщина, прости.
 
 
То запотевшее стекло
Произошло, но не случилось.
И ничего не получилось
И получится не могло.
 
 
Ночь, обращеннная вослед,
Проснется днем – какой бы ни был.
За то, что не было и нет,
Чужая женщина, спасибо,
 
 
Очарование Магриба.
Закат похожий на рассвет.
 

«Переболит… Переболеет…»

 
Переболит… Переболеет..
Счастливым некого винить:
Кому даровано любить,
Того Господь не пожалеет.
 
 
А пожалея, не простит.
И приревнует, чтоб размазать.
И хрупкость созданной им вазы
В слепых осколках заблестит.
 
 
Где обитала пустота,
Так и останутся пустоты.
Любовь же плещется, как ноты
По беломорию листа.
 
 
И возгараемой до тла,
Ей, разноликой, все подвластно:
Она и в женщине прекрасна.
И в одиночестве светла.
 
 
На каждый день есть свой порог.
Свое рождение и рея.
И вновь рассветами алеют
Бинты ниспосланных дорог.
 
 
Любви неведома корысть
Где плыть. Где быть. Где оставаться.
Она везде увидит высь,
И не ослепнет удивляться.
 
 
Счастливым некого винить.
Их берега не обмелеют.
Кому даровано любить,
Того Господь не пожалеет.
А, значит, так тому и быть…
 

«Глубины прячет море подо льдом…»

 
Глубины прячет море подо льдом.
Зато на лужах мусора навалом.
Всю спину исплевали.
Поделом.
Не прижимай к груди кого попало.
 
 
У тех, кто очернять других привык,
Чем мельче ум, тем пакостней язык.
 

«Куда-то. Перед кем-то…»

 
Куда-то. Перед кем-то.
С кем-то. Как-то.
Всё, что угодно – кроме тишины.
Как много, убоявшихся себя.
 
 
***
Вздохнула проседью дождя
На солнце мокнущая осень.
Всё гуще серость за окном.
 

«О чем-то каркают вороны…»

 
О чем-то каркают вороны.
И поезд из железных стен
Скрипит колесами колен.
И окон свальные иконы
Плывут, глазея монотонно,
На нас за стеклами арен.
 
 
А я на паперти перрона
Стою, как одинокий член
В толпе отвязанных сирен
И вспоминаю, поименно,
Кому сдавался ночью в плен.
Кто подавал с утра патроны.
А после кофе и лимоны.
И полагал, что насовсем.
 
 
А насовсем есть только тлен.
Часы, карманники, вороны.
И уже фыркают вагоны
Вдыхая тягу перемен.
 

«Когда впотьмах ни охнуть, ни вздохнуть…»

 
Когда впотьмах ни охнуть, ни вздохнуть
И не нащупать верную дорогу,
Подвешенный,
Воистину от Бога,
Фонарь под глазом осветит твой путь.
 
 
Нет опыта и ярче, и мудрей,
Чем отсвет персональных фонарей.
 

«Из темной бренности веков…»

 
Из темной бренности веков
Иной дороги не дается:
Работа любит дураков.
А тот, кто любит – тот ведется
 
 
На увлеченность, на кураж,
На бескорыстие и смелость.
На гениальную умелость
И проб возвышенную блажь.
 
 
У умных нет других забот,
Как только пользовать работу.
Их дни – расписанные ноты
Где всё скрипично наперед.
 
 
И ежедневно, «от и до»,
В почасовой своей расплате
Они мечтают о зарплате
Или о выигрыше в лото.
 
 
Так повелось, но далеко
Не все на этом свете плохо:
Работа любит дураков
А я люблю её, дуреху.
 

«Никто не может знать наверняка…»

 
Никто не может знать наверняка,
Что прячут намалеванные лица.
Как Библию. В руках клеветника.
Или Коран. В кармане у убийцы.
Но кто-то же придумал облака?
 
 
Никто не может знать наверняка
Заоблачную роспись отражений
На силуэтах принятых решений,
Всплывающих из нас, издалека.
Но кто-то же придумал искушения?
 
 
Нам и не надо знать…
Наверняка
Есть только ты. И я.
И облака.
 

«Кто он такой, чтоб говорить мне о моём…»

 
Кто он такой, чтоб говорить мне о моём.
О долге и обязанностях.
Звезды
Наляпаны на плечи
Тускло днем.
Я их не вижу. У меня другие.
И небо, как живая ностальгия,
По времени, в котором не живем.
 
 
Кто вы такой, чтоб говорить мне обо мне.
Что делал, как молился.
Удивляюсь,
Чего вам надо?
Мне ли это знать.
Расплесканным рассветом умываюсь
И ночью снова им же укрываюсь.
Мне некого за это упрекать.
 
 
Проснусь с благодарением к судьбе:
Кто я такой, чтоб говорить не о себе.
 

«Владей, хоть половиной суши…»

 
Владей, хоть половиной суши.
Храни хоть в банке.
Хоть в носке.
Те, кто копаются в песке,
Все украдут.
А нет – разрушат.
Уже наточены ножи,
Как языки у скользкой лжи.
Не страшно.
Новый день разбудит.
С нас не убудет:
Будем – будет!
 

«Приму глаза твои…»

 
Приму глаза твои.
Коснусь губами век.
Единовремье…
Как отрешенное мгновенье
Горящих рек.
Проснусь
Один.
Согнувшись, словно на коленях.
И раб себе. И господин.
То засуха. То наводнение.
Ужели в этом откровение
Любви,
С которой даже гримм
Необратимых лет и зим
Не смоет соприкосновения.
Единовремье…
Век
Губами
Коснусь.
Глаза твои
Приму.
Как много слада между нами.
Как мало надо
Одному.
 

«Я сижу и попиваю вино…»

 
Я сижу и попиваю вино.
Мне, признаться, под вино, всё равно:
Кто и с кем, и почему, и зачем.
Я сижу и пью вино. Я – ничей.
 
 
Я сижу и пью вино. Мне плевать
«Б» на роже у кого или «Ять».
«Эй» топорщит под спиной или «аз».
Я сижу и пью вино. Не про вас.
 
 
Я сижу и попиваю вино.
Мне, признаться, расхотелось давно
В шоколаде бултыхать, как в г-не.
Я сижу и пью своё «Каберне».
 
 
Я сижу и попиваю вино.
А вокруг меня смешное кино:
Закусь, трах, одна и та же байда.
Я сижу и пью вино. Не туда.
 
 
По-собачьи завывает сосед.
У соседа ни вина, ни конфет.
Но зато есть у соседа жена —
Тот же трах, и закусон, и война.
 
 
А соседка говорит о деньгах.
У соседки сто колец на руках.
И ей надо-то всего лишь одно.
А я пью и подливаю вино.
 
 
Мне твердят, что мир рехнулся.
И что?
Он всегда таким и был.
«Конь в пальто.»
И кому-то по размерам оно.
А я ржу. И попиваю вино…
 

«Зачем книги сжигать, площадям на потеху…»

 
Зачем книги сжигать, площадям на потеху,
Освещая невежество черным огнем,
Если можно не ночью, а солнечным днем
Их, без шума, изъять из библиотеки.
 

«Никто не хочет чахнуть и стареть…»

 
Никто не хочет чахнуть и стареть.
Но в этом нет ни страха, ни печали.
Какое это счастье – умереть:
Отца и мать я снова повстречаю,
Чтоб с ними эти двери запереть
И новые открыть. Уже вначале.
 
 
Всего лишь жизнь.
И вновь, всего лишь смерть.
 

***

 
Без посторонних можно обойтись.
Но слов не обойти —
От посторонних…
 

«Не поставишь офицера на пуанты…»

 
Не поставишь офицера на пуанты.
А медали не заменишь на монеты.
За отчизну поднимались лейтенанты.
Маркитанты опускались за фуршеты.
 
 
И никто из них своей не знает меры.
Лишь во времени иначе бронзовея,
Лейтенанты быть хотели среди первых.
Забывая, что последние – живее.
 
 
И для каждого заложены палаты.
Золоченые. Больничные. Иные.
Вспоминали о любимых лейтенанты.
Маркитанты уминали отбивные.
 
 
В этом мире многогранные таланты.
И законы на столетия отлиты:
Честь и слава доставались лейтенантам.
Память павшему. А падшему – корыто.
 
 
Но в природе сбой случается когда-то.
И пустые раздуваются кареты.
Маркитанты победили лейтенантов.
Чести нет. И славы нет.
Одни фуршеты.
 

«Я прежде никогда не жил «так просто…»

 
Я прежде никогда не жил «так просто».
А оказалось, это очень просто:
Живи – и всё.
И вся. И все. И всех.
Я думал, это бег.
А это остров.
Среди помостов,
Как среди погостов,
Где хочется заплакать,
Слыша смех.
И рассмеяться запросто.
И остро.
 
 
Но шепчет мне о праздности утех
Встревоженный тринадцатый апостол,
Откуда-то возникший.
Как на грех.
 

«О, стреноженные кони…»

 
О, стреноженные кони.
Если только вы – не пони.
Мы в законах, как в загонах.
То уздечка. То седло.
Дышло, чтоб не увело.
И хомут на перегонах.
И расшитые попоны,
Если с крупом повезло.
 
 
А вокруг толпа в погонах,
Что возносят на плечах:
И в большом, и в мелочах.
И в постели, и в вагонах.
В темноте и при свечах.
И цветочки моветона
Как венки на кирпичах.
 
 
О, стреноженные кони.
Как же вам не повезло.
Эх, залечь бы на балконе
С пулеметом наголО.
 

***

 
Мой муж решился сделать харакири.
Теперь свободны оба: он и я.
Как просто сделать женщину счастливой…