Прощальные стихи

на веере хотел я написать, –

в руке сломался он.

Басё, сын самурая.

Глава первая

– Консервы, – с сожалением констатировал таможенник. – Зачем они вам?

– Странный вопрос, – улыбнулся я. – Угадайте с трех раз.

– Вы употребляете в пищу мясные консервы?

– Угадали.

Он укоризненно взглянул мне в глаза, вздохнул и ничего не ответил. Мой чемодан лежал перед ним на столе. Крышка чемодана была откинута, незамысловатый багаж одинокого путешественника выставлен напоказ. Я ощутил легкое раздражение.

– Надеюсь, мясопродукты не подлежат у вас изъятию?

– Нет, конечно, – снова вздохнул таможенник, взял тонкими длинными пальцами одну из пластиковых банок и принялся ее брезгливо разглядывать. – Вам, наверное, опытные люди посоветовали взять это с собой?

Я развернулся на сто восемьдесят градусов и огляделся. Другие пассажиры, прибывшие тем же рейсом, свободно проходили через турникеты, не задерживаясь возле барьеров дольше обычного. Предъявить вещи к досмотру попросили меня одного.

– Вы тот самый Иван Жилин? – спросил он тогда меня в спину.

– В каком смысле «тот самый»?

– Вы указали в анкете, что по профессии писатель.

– Ах, вот из-за чего по отношению ко мне проявлена такая строгость.

– Я почему-то подумал, – смутился таможенник на секунду, – что вы – тот самый Жилин. Простите, если ошибся.

Понять, шутит он или нет, было непросто, поскольку взгляд его сосредоточенно шарил по моему чемодану, не участвуя в разговоре. Нормальный с виду парень, лет двадцати пяти. Форма очень шла его честному лицу, как и этот белый барьер, как и вся эта ситуация. Некоторые люди рождаются, чтобы быть стражниками, и ничего тут не поделаешь. Закончил училище, конечно, с отличием, и конечно же, не пьет и не курит, и с девушками, надо полагать, у него тоже все в порядке. Вот только мясные консервы почему-то невзлюбил. Или вдруг заподозрил, что в банках на самом деле что-то спрятано, и теперь заговаривает мне зубы, незаметно орудуя зашитым в манжетах томографом?

– Что же вы памятку невнимательно прочитали? – укоризненно спросил он, не поднимая глаз. – Алкоголь ввозить запрещено. Мне очень жаль.

– Здесь что, сухой закон? – вновь повернулся я к нему, пытаясь показать, что эта новость ничуть меня не потрясла.

– Нет, спиртные напитки разрешено продавать и даже производить. И, тем более, их можно употреблять.

– Еще бы! Что же тогда нельзя?

– Только ввозить.

– Какая чушь, – сказал я.

Его губы тронула улыбка, но он промолчал.

– Всего две бутылки, – подмигнул я ему. – Лучшему другу. Он на меня обидится, если я заявлюсь просто так, можно сказать, без повода, особенно когда у него день рождения. Ну, так как?

Парень придвинул ко мне чемодан и произнес, испытывая явную неловкость:

– Можете сдать водку на хранение, а на обратном пути получите ее в целости. Прошу вас, товарищ Жилин. Вы только не волнуйтесь…

Волноваться не было причин, ведь порядок – он порядок и есть. Я собственноручно вытащил несчастные бутылки «Скифской» и поставил их перед суровым таможенником. Стас, конечно, не обидится, озабоченно думал я, даже полвопроса не задаст, тут я перегнул палку, Стасу достаточно меня самого, что с подарком, что без. И ребята будут рады, и малыш ректор, но… Черт вас всех забери! «Скифская» – любимый сорт Стаса, я специально искал в магазинах. У него ведь и правда завтра день рождения, удачно я подгадал с поездкой. Если не ошибаюсь, завтра ему ударит полста. Это, знаете ли, дата. Ей-богу, обидно: я ведь этой водкой просто хотел сделать ребятам приятное, показать, что до сих пор помню их вкусы. Семь лет мы не виделись, а семь лет назад, когда заварушка закончилась нашей общей победой, мы пили именно «Скифскую», именно Курского розлива, и даже Татьяна с Анджеем, хоть и были принципиально непьющие, нагрузились до полного непотребства…

– Дарю, – сказал я таможеннику. – На обратном пути мне это уже не понадобится.

– Сейчас, – засуетился он, – я выпишу вам квитанцию.

– Лучше выпей за мое здоровье, дружок. Со своей подружкой, если она у тебя есть. Как я догадываюсь, ничего кроме здоровья ты в этой жизни не ценишь.

– И еще я обязан предупредить вас о том, что в анкете следует указать истинную цель визита, а также истинный род занятий. – Таможенник оправил форму, хотя, оправлять там было решительно нечего, он стряхнул с себя неловкость, как стряхивают прилипшую к пальцам паутину, и объявил: – У нас не лгут. Любая ложь в анкете – это основание для высылки, – и вдруг улыбнулся. – Если вы, к примеру, шпион, так и напишите – шпион. Если вы приехали сюда с целью совершить кражу, не стесняйтесь сознаться, что вы вор…

Мы оба посмеялись.

– Не беспокойтесь, – стал он серьезным, – дальше таможенного поста бумаги не уходят. Пока, разумеется, вы не нарушите закон.

– Я не нарушу закон, – сказал я. – И я действительно приехал навестить друзей. А вы, значит, никогда не врёте? Вы лично?

– Даже по долгу службы.

– Как интересно. Сами не врёте, а другим не доверяете.

Я взял чемодан под мышку и пошел в коридор, а он с улыбкой произнес мне вслед:

– И все-таки вы похожи на скульптунру, товарищ Иван Жилин.

– Что? – я приостановился.

– Я уверен, что вы захотите жить иначе. Желаю вам здоровья.

– Что ты сказал насчет скульптуры, дружок?

– На площади есть скульптурное сооружение. Вы его обязательно увидите.

Не люблю таможенников, думал я, преодолевая кондиционированное пространство вокзала. С их внешней правильностью, которая, как правило, только внешняя. Хотя, здоровья он мне пожелал, по-моему, искренне. Какая сказочная наивность, думал я, проходя сквозь аркаду на привокзальную площадь. Нормальный человек не может всерьез воспринять обещание, будто бы за правду ничего не будет, какая бы она ни была, так на кого же они тут рассчитывают? Или сюда теперь ездят только ненормальные? А может, этот суровый вегетарианец валял дурака, не в силах побороть свою странную нелюбовь к писателям? Поистине здешний рай для туристов сильно изменился, думал я, вдруг ощутив себя старым и даже устаревшим…

Пахло морем. Невероятно пахло морем – как только и может пахнуть на привокзальной площади курортного города, продуваемого всеми ветрами, и запах этот есть первое, что обнаруживает путник, вернувшийся сюда после многих лет разлуки. В запахе этом – долгожданная свобода. Уже к вечеру я перестану его замечать, но сейчас, вытряхнутый из комфортабельной клетки скоростного поезда, я был именно таким путником. И еще пахло пылью… Некоторое время я тупо принюхивался. Кому и зачем понадобилось портить воздух столь неудачным ароматизатором? Или это уличные фоноры вдруг разладились? Я удивлялся, пока не сообразил, что пыль-то настоящая, и тогда я удивился еще больше. Просто каменная мозаика пешеходной зоны, равно как и асфальт в центральной части площади, почему-то не были покрыты статиком. Южное солнце свирепело с каждой минутой, нагревая Землю, и пыль устремлялась с потоками воздуха вверх, в сторону Космоса… Прошла поливальная машина, освежая асфальт водичкой. Пробежал сосредоточенный молодой человек, мерно работая конечностями и шумно дыша носом, за ним – девушка. Красивые загорелые тела, широкие шорты и майки. Пробежала спортивного вида дамочка – еще одна любительница здорового образа жизни. Роскошный старик, обнаженный по пояс, делал на газоне гимнастику. Кроме этих чудаков народу было мало. Город еще просыпался, пестрые группы людей наблюдались только возле стоянки кибер-такси и вертолетной площадки. Мои попутчики успели разбрестись кто куда. Жизнь вокруг была вялой, блеклой, совсем не такой, как потоки бриллиантовых брызг из кранов поливальной машины.

Я осматривался, тщетно пытаясь разжечь в себе хоть искру сентиментальности. На крышах домов в противоположных концах площади имели место две гигантские надписи, которые, надо полагать, по вечерам горели огнем, и которых, разумеется, раньше не было и не могло быть. Одна гласила: «ЦЕНА ЗДОРОВЬЯ – ЖИЗНЬ. ВСЯ ПРЕЖНЯЯ ЖИЗНЬ», другая: «МЫ – ДЕТИ ПРИРОДЫ». Над домами торчала игла нового телецентра, который семь лет назад лишь начинали строить. Как прежде, радовал глаз неугомонный фонтан, в изобилии стояли пальмы, цветастые тенты и павильоны. Скучали без дела механические носильщики. И не было никакой скульптуры. Где же скульптура, призвал я к ответу всех таможенников разом, но не было мне ответа…

Таможенный офис также оказался на прежнем месте, и вот это как раз было самым удивительным, если вспомнить, какая участь его постигла. Я мстительно повспоминал. Стас ударил ракетой точно в сейсмический шов, в первый этаж, с расстояния не больше ста метров, и железобетонная коробка начала складываться внутрь себя, дома-то в городе ставят без нормального фундамента, кому охота забивать сваи в скальную породу, но Стас не пожалел вторую ракету, добив ненавистный символ прежнего порядка. Сотрудников в здании давно уже не было, люди из этого района разбежались сразу, едва мэрия огласила список объектов с особым порядком управления, куда конечно же попал и вокзал… Ректор сгоряча предлагал отдать сорвавшегося бойца под трибунал, но дело ограничилось временным выводом его из состава Совета. В тот день зверски зарезали сестру Стаса. Сделал это один из слегачей, перепутавших свой грязный сон с реальностью, и когда безумца скрутили, им неожиданно оказался начальник таможни. Случилось это уже после бунта слегачей. Психоз, незримо тлевший в голове чиновника, вспыхнул адским пламенем, вырвался на волю, и человек пошел развлекаться на улицу, одолжив у своего садовника секатор для подрезания ветвей…

Вот оно, передо мной, уничтоженное таможенное управление. Восстало из бетонного крошева, напомнив умным людям, что свобода – это только иллюзия. Неужели Страна Дураков все-таки победила, неужели она всегда побеждает? Три этажа бетона, металла и стекла; широкий козырек под крышей, предохранявший окна начальников от прямого солнечного света. Словно дубликат здания привезли со склада. Или нет, не так – рухлядь торжественно достали из захламленного чулана и, наспех сдув пыль, объявили ее чистой, а пыль повисла над городом, медленно отравляя воздух… Ага, у писателя заработала фантазия, мысленно усмехнулся я. Включился генератор пафоса. Это не страшно, это мы выключим. Просто ребята из местного Совета всерьез верили, что настало время жить без границ и таможен, без запрета на иммиграцию и так далее. Планировали, что разместят здесь электронную библиотеку, в которой под патронажем Университета откроется международная школа юных программистов, чтобы родители везли сюда детишек со всего света. Где они, эти мечты?

Я развернулся, потому что за моей спиной кто-то стоял.

Не люблю, когда ко мне молча подходят со спины – у меня начинает чесаться между лопатками и хочется сделать что-нибудь резкое. Привычка, выработанная годами бурной жизни.

– Здравствуйте, Ваня, – сказал человек тихим голосом, и сказал он это на чистейшем русском языке. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Очевидно, он ждал, что я его узнаю. Я его не узнавал, и тогда человек с явным облегчением улыбнулся:

– Вы не меняетесь, Ваня. Такой же громадный, такой же жуткий, как и были. Где ваша знаменитая клетчатая рубашка?

– Привет, – откликнулся я. – Рубашку я не надел, потому что прибыл инкогнито. Мы что, знакомы?

– Это я вас вызвал.

– Вот как? – я вежливо удивился. – А я, наоборот, никого не вызывал. Вы, надо полагать, гид? Обслуживаете туристов?

– Я всех обслуживаю, даже тех, кто об этом не просит.

– Нетрадиционный подход. Но мне, большое спасибо, провожатые не нужны. Только не обижайтесь. Еще раз спасибо.

Я поднял с земли чемодан, решая, куда двинуться. Собеседник меня не заинтересовал, как бы обидно ему ни было. Что-то знакомое и вправду чудилось в его простоватом лице, что-то крепко забытое, какие-то запахи, голоса, и теснота, и жара, и холод, но прошлая жизнь давно уже не вызывала во мне никаких чувств, кроме досады. Никаких чувств. Пробудить мое любопытство способно было одно лишь будущее и, в некоторой степени, настоящее.

Сразу отправиться к Дим Димычу, в Строгий Дом, размышлял я. Исполнить то, ради чего, собственно, весь сыр-бор… Или начать следовало с другого? Можно было пойти в отель и разыскать кого-нибудь из наших. Можно было с ходу, не сходя с этого места, позвонить местным, тому же Анджею Горбовски с его великолепной Татьяной. Или усесться вот здесь, под тентом крохотного уличного ресторанчика, и позавтракать, жуя вместе с вегетарианским шницелем столь же нелепые воспоминания? Больше всего мне хотелось вернуться в здание вокзала и уехать обратно.

– Не хотите отойти? – предложил незнакомец, обогнув меня сбоку. Незнакомый знакомец. Почему-то он был еще здесь, никуда он не делся, настырный малый.

– Зачем?

– На нас смотрят.

На нас действительно смотрели, я и сам это уже заметил. Вернее, заметил не я, а тот мнительный и крайне неприятный во всех отношениях человечек, который поселился в моей голове как раз со времен славного боевого прошлого. Уличный ресторан, рядом с которым я остановился, не был пуст. Под широким полотняным навесом возле входа, почти касаясь затылком зеркальной витрины, сидел единственный клиент. Судя по всему, он сидел здесь прочно и долго. У мужчины было широкое скуластое лицо, широкий приплюснутый нос и характерный цвет кожи. Очевидно, выходец из Латинской Америки – метис, а то и чистокровный индеец. Мексиканец, каких обычно рисуют на карикатурах. Впрочем, почему бы ему не быть мексиканцем? Ау, мистер Джек Лондон, не ваш ли это герой? Он потягивал что-то безалкогольное и делал вид, будто вовсе на нас не смотрит, будто не нужны мы ему вовсе. Кого он хотел обмануть? Человечка, прогрызшего дырки в моей голове?

Чистейшая паранойя. Профессиональная болезнь всех бывших агентов, ушедших на пенсию писать мемуары. Я пошел по аллее, а знакомый незнакомец зашагал рядом.

– Вы про того индейца? – спросил я шепотом.

– Это накОм, – так же шепотом откликнулся гид. – Нет, я не его имел в виду.

– Наком?

– Не настоящий, конечно, – поморщился он. – Дело совсем не в нем… и не в них…

Я осторожно осматривался. Паранойя, уговаривал я себя. Что ж ты не угомонишься никак, старый вояка, стыдил я себя… В густой тени таможенного офиса пряталась сувенирная лавка. Покупательницей была пожилая дама, которая, присев прямо на прилавок, рассеянно перебирала подушки со значками. Симпатичная такая старушка, крохотная, но довольно пышных форм, в вязаной панаме кораллового цвета, прикрывающей жидкие седые кудри, в льняных брючках и парусиновых туфлях. Не о ней ли говорил мой спутник, намекая на слежку? Она-то как раз и смотрела на меня – в открытую разглядывала, вполне бесцеремонно. Или я заинтересовал пожилую даму просто как мужчина?

– Так в чем же дело, дружок?

– Я не гид, Ваня, – застенчиво признался странный человек. – Вы, наверное, не поняли. Это ведь я во всем виноват.

– В чем?

– Хотя бы в том, что вы приехали в эту страну. Это я вас сюда вызвал.

Сумасшедший? Или они здесь так развлекаются? Я посмотрел на него внимательно. Я плохо на него посмотрел, не лучше того профессионального наблюдателя, который позаимствовал у Джека Лондона авторские права на свою национальность. Даже переложил на всякий случай чемодан из правой руки в левую: правая у меня ударная.

– Разумеется, – приветливо кивнул я ему. – Все в порядке, дружок, я же не против.

Он избегал моего взгляда.

– Смеетесь, Ваня. Правильно, я бы тоже на вашем месте смеялся. Жаль, что у нас почти не осталось времени поговорить… – Собеседник внезапно прервался и остро взглянул вверх. – Те, кто на нас смотрит, спустятся на вертолете, – он показал пальцем. – Оттуда.

– Вертолет тоже вы вызвали?

– Нет, вертолет вызвали те, кто нас сейчас подслушивает.

Ого, подумал я. Мания преследования. Забавно началось утро, нельзя не признать. Впрочем, этому человеку, вероятно, нужна помощь, а я тут шутки шучу вместо того, чтобы снять с пояса радиофон и срочно позвать более компетентных собеседников…

– Да вы не волнуйтесь, – сказал он, – все кончится хорошо. Запомните, пожалуйста, главное. То, что предназначено для вас, находится в камере хранения. Пароль ячейки совпадает с названием бара, в котором мы с вами когда-то познакомились, а номер ячейки – это номер в гостинице, куда вы меня тем же вечером отправили. Ну как, припоминаете что-нибудь? Только не произносите, пожалуйста, ничего вслух.

Ничего я не припоминал, хотя, его лицо и было мне знакомо. Если человек с тобой здоровается, а ты не можешь понять, кто он такой, значит, он в твоей жизни не значил ровным счетом ничего. В твоей прошлой жизни…

– Кто вы такой? – спросил я.

– Надо же, как сильно я изменился. Это хорошо. Когда вы меня вспомните, Ваня, прошу вас, не бегите сразу в камеру хранения, дождитесь момента истины. Вы межпланетник, вы все поймете правильно. То, что предназначено для вас – ваше и только ваше, но я хочу, чтобы вы не торопились. Не торопитесь, Ваня.

Он странно улыбнулся. И наши взгляды наконец встретились. В глазах его была смертельная тоска.

– Вы все поймете правильно… – успел повторить он, прежде чем разговор кончился.