Pétri de vanité il avait encore plus de cette espèce d’orgueil qui fait avouer avec les même indifférence les bonnes comme les mauvaises actions, suite d’un sentiment de supériorité, peut-être imaginaire.

Tiré d’une lettre particulière^[1]

Библиотека классики

© ООО «СИМБАТ», 2023

© Иван Цыганков, 2023

^[1]

 
Не  мысля  гордый  свет  забавить,
Вниманье  дружбы  возлюбя,
Хотел  бы  я  тебе  представить
Залог  достойнее  тебя,
Достойнее  души  прекрасной,
Святой  исполненной  мечты,
Поэзии  живой  и  ясной,
Высоких  дум  и  простоты;
Но  так  и  быть  –  рукой  пристрастной
Прими  собранье  пёстрых  глав,
Полусмешных,  полупечальных,
Простонародных,  идеальных,
Небрежный  плод  моих  забав,
Бессонниц,  лёгких  вдохновений,
Незрелых  и  увядших  лет,
Ума  холодных  наблюдений
И  сердца  горестных  замет.
 

Глава первая

И жить торопится и чувствовать спешит.

Князь Вяземский

I

 
«Мой  дядя  самых  честных  правил,
Когда  не  в  шутку  занемог,
Он  уважать  себя  заставил
И  лучше  выдумать  не  мог.
Его  пример  другим  наука;
Но,  боже  мой,  какая  скука
С  больным  сидеть  и  день  и  ночь,
Не  отходя  ни  шагу  прочь!
Какое  низкое  коварство
Полуживого  забавлять,
Ему  подушки  поправлять,
Печально  подносить  лекарство,
Вздыхать  и  думать  про  себя:
Когда  же  чёрт  возьмёт  тебя?»
 

II

 
Так  думал  молодой  повеса,
Летя  в  пыли  на  почтовых^[2],
Всевышней  волею  Зевеса
Наследник  всех  своих  родных.
Друзья  Людмилы  и  Руслана!
С  героем  моего  романа
Без  предисловий,  сей  же  час
Позвольте  познакомить  вас.
Онегин,  добрый  мой  приятель,
Родился  на  брегах  Невы,
Где,  может  быть,  родились  вы
Или  блистали,  мой  читатель;
Там  некогда  гулял  и  я:
Но  вреден  север  для  меня  (1)^[3].
 

III

 
Служив  отлично-благородно^[4],
Долгами  жил  его  отец,
Давал  три  бала  ежегодно
И  промотался  наконец.
Судьба  Евгения  хранила:
Сперва  Madame  за  ним  ходила,
Потом  Monsieur^[5]  её  сменил.
Ребёнок  был  резо́в,  но  мил.
Monsieur  l’Abbé^[6],  француз  убогий,
Чтоб  не  измучилось  дитя,
Учил  его  всему  шутя,
Не  докучал  моралью  строгой,
Слегка  за  шалости  бранил
И  в  Летний  сад  гулять  водил.
 

IV

 
Когда  же  юности  мятежной
Пришла  Евгению  пора,
Пора  надежд  и  грусти  нежной,
Monsieur  прогнали  со  двора.
Вот  мой  Онегин  на  свободе;
Острижен  по  последней  моде;
Как  dandy  (2)  лондонский  одет  —
И  наконец  увидел  свет.
Он  по-французски  совершенно
Мог  изъясняться  и  писал;
Легко  мазурку  танцевал
И  кланялся  непринуждённо;
Чего  ж  вам  больше?  Свет  решил,
Что  он  умён  и  очень  мил.
 

V

 
Мы  все  учились  понемногу
Чему-нибудь  и  как-нибудь,
Так  воспитаньем,  слава  богу,
У  нас  не  мудрено  блеснуть.
Онегин  был  по  мненью  многих
(Судей  решительных  и  строгих)
Учёный  малый,  но  педант^[7],
Имел  он  счастливый  талант
Без  принужденья  в  разговоре
Коснуться  до  всего  слегка,
С  учёным  видом  знатока
Хранить  молчанье  в  важном  споре
И  возбуждать  улыбку  дам
Огнём  нежданных  эпиграмм.
 

VI

Латынь из моды вышла ныне:

Так, если правду вам сказать,

Он знал довольно по-латыни,

Чтоб эпиграфы^[8] разбирать,

Потолковать об Ювенале^[9],

В конце письма поставить vale^[10],

Да помнил, хоть не без греха,

Из Энеиды^[11] два стиха.

Он рыться не имел охоты

В хронологической пыли

Бытописания земли;

Но дней минувших анекдоты

От Ромула^[12] до наших дней

Хранил он в памяти своей.

VII

 
Высокой  страсти  не  имея
Для  звуков^[13] жизни не щадить,
Не  мог  он  ямба  от  хорея,
Как  мы  ни  бились,  отличить.
Бранил  Гомера,  Феокрита^[14];
Зато  читал  Адама  Смита^[15]
И  был  глубокий  эконом,
То  есть  умел  судить  о  том,
Как  государство  богатеет,
И  чем  живёт,  и  почему
Не  нужно  золота  ему,
Когда  простой  продукт  имеет.
Отец  понять  его  не  мог
И  земли  отдавал  в  залог.
 

VIII

 
Всего,  что  знал  ещё  Евгений,
Пересказать  мне  недосуг;
Но  в  чём  он  истинный  был  гений,
Что  знал  он  твёрже  всех  наук,
Что  было  для  него  измлада
И  труд,  и  мука,  и  отрада,
Что  занимало  целый  день
Его  тоскующую  лень,  —
Была  наука  страсти  нежной,
Которую  воспел  Назон^[16],
За  что  страдальцем  кончил  он
Свой  век  блестящий  и  мятежный
В  Молдавии,  в  глуши  степей,
Вдали  Италии  своей.
 

IX

 
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
 

X

 
Как  рано  мог  он  лицемерить,
Таить  надежду,  ревновать,
Разуверять,  заставить  верить,
Казаться  мрачным,  изнывать,
Являться  гордым  и  послушным,
Внимательным  иль  равнодушным!
Как  томно  был  он  молчалив,
Как  пламенно  красноречив,
В  сердечных  письмах  как  небрежен!
Одним  дыша,  одно  любя,
Как  он  умел  забыть  себя!
Как  взор  его  был  быстр  и  нежен,
Стыдлив  и  дерзок,  а  порой
Блистал  послушною  слезой!
 

XI

 
Как  он  умел  казаться  новым,
Шутя  невинность  изумлять,
Пугать  отчаяньем  готовым,
Приятной  лестью  забавлять,
Ловить  минуту  умиленья,
Невинных  лет  предубежденья
Умом  и  страстью  побеждать,
Невольной  ласки  ожидать,
Молить  и  требовать  признанья,
Подслушать  сердца  первый  звук,
Преследовать  любовь,  и  вдруг
Добиться  тайного  свиданья…
И  после  ей  наедине
Давать  уроки  в  тишине!
 

XII

 
Как  рано  мог  уж  он  тревожить
Сердца  кокеток  записных!^[17]
Когда  ж  хотелось  уничтожить
Ему  соперников  своих,
Как  он  язвительно  злословил!
Какие  сети  им  готовил!
Но  вы,  блаженные  мужья,
С  ним  оставались  вы  друзья:
Его  ласкал  супруг  лукавый,
Фобласа^[18]  давний  ученик,
И  недоверчивый  старик,
И  рогоносец  величавый,
Всегда  довольный  сам  собой,
Своим  обедом  и  женой.
 

XIII. XIV

 
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
 

XV

 
Бывало,  он  ещё  в  постеле:
К  нему  записочки  несут.
Что?  Приглашенья?  В  самом  деле,
Три  дома  на  вечер  зовут:
Там  будет  бал,  там  детский  праздник.
Куда  ж  поскачет  мой  проказник?
С  кого  начнёт  он?  Всё  равно:
Везде  поспеть  немудрено.
Покамест  в  утреннем  уборе,
Надев  широкий  боливар  (3),
Онегин  едет  на  бульвар
И  там  гуляет  на  просторе,
Пока  недремлющий  брегет^[19]
Не  прозвонит  ему  обед.
 

XVI

 
Уж  тёмно:  в  санки  он  садится.
«Пади,  пади!»  –  раздался  крик;
Морозной  пылью  серебрится
Его  бобровый  воротник.
К  Talon  (4)  помчался:  он  уверен,
Что  там  уж  ждёт  его  Каверин^[20].
Вошёл:  и  пробка  в  потолок,
Вина  кометы^[21]  брызнул  ток,
Пред  ним  roast-beef^[22]  окровавленный,
И  трюфли,  роскошь  юных  лет,
Французской  кухни  лучший  цвет,
И  Страсбурга  пирог  нетленный
Меж  сыром  лимбургским^[23]  живым
И  ананасом  золотым.
 

XVII

 
Ещё  бокалов  жажда  просит
Залить  горячий  жир  котлет,
Но  звон  брегета  им  доносит,
Что  новый  начался  балет.
Театра  злой  законодатель,
Непостоянный  обожатель
Очаровательных  актрис,
Почётный  гражданин  кулис,
Онегин  полетел  к  театру,
Где  каждый,  вольностью  дыша,
Готов  охлопать  entrechat^[24],
Обшикать  Федру,  Клеопатру,
Моину^[25]  вызвать  (для  того,
Чтоб  только  слышали  его).
 

XVIII

 
Волшебный  край!  там  в  стары  годы,
Сатиры  смелый  властелин,
Блистал  Фонвизин,  друг  свободы,
И  переимчивый  Княжнин^[26];
Там  Озеров^[27]  невольны  дани
Народных  слёз,  рукоплесканий
С  младой  Семёновой^[28]  делил;
Там  наш  Катенин^[29]  воскресил
Корнеля  гений  величавый;
Там  вывел  колкий  Шаховской^[30]
Своих  комедий  шумный  рой,
Там  и  Дидло^[31]  венчался  славой,
Там,  там  под  сению  кулис
Младые  дни  мои  неслись.
 

XIX

 
Мои  богини!  что  вы?  где  вы?
Внемлите  мой  печальный  глас:
Всё  те  же  ль  вы?  другие  ль  девы,
Сменив,  не  заменили  вас?
Услышу  ль  вновь  я  ваши  хоры?
Узрю  ли  русской  Терпсихоры^[32]
Душой  исполненный  полёт?
Иль  взор  унылый  не  найдёт
Знакомых  лиц  на  сцене  скучной,
И,  устремив  на  чуждый  свет
Разочарованный  лорнет,
Веселья  зритель  равнодушный,
Безмолвно  буду  я  зевать
И  о  былом  воспоминать?
 

XX

 
Театр  уж  полон;  ложи  блещут;
Партер  и  кресла  –  всё  кипит;
В  райке^[33]  нетерпеливо  плещут^[34],
И,  взвившись,  занавес  шумит.
Блистательна,  полувоздушна,
Смычку  волшебному  послушна,
Толпою  нимф^[35]  окружена,
Стоит  Истомина^[36];  она,
Одной  ногой  касаясь  пола,
Другою  медленно  кружит,
И  вдруг  прыжок,  и  вдруг  летит,
Летит,  как  пух  от  уст  Эола^[37];
То  стан  совьёт,  то  разовьёт
И  быстрой  ножкой  ножку  бьёт.
 

XXI

 
Всё  хлопает.  Онегин  входит,
Идёт  меж  кресел  по  ногам,
Двойной  лорнет  скосясь  наводит
На  ложи  незнакомых  дам;
Все  ярусы  окинул  взором,
Всё  видел:  лицами,  убором
Ужасно  недоволен  он;
С  мужчинами  со  всех  сторон
Раскланялся,  потом  на  сцену
В  большом  рассеянье  взглянул,
Отворотился  –  и  зевнул.
И  молвил:  «Всех  пора  на  смену;
Балеты  долго  я  терпел,
Но  и  Дидло  мне  надоел»  (5).
 

XXII

 
Ещё  амуры^[38],  черти,  змеи
На  сцене  скачут  и  шумят;
Ещё  усталые  лакеи
На  шубах  у  подъезда  спят;
Ещё  не  перестали  топать,
Сморкаться,  кашлять,  шикать,  хлопать;
Ещё  снаружи  и  внутри
Везде  блистают  фонари;
Ещё,  прозябнув,  бьются  кони,
Наскуча  упряжью  своей,
И  кучера,  вокруг  огней,
Бранят  господ  и  бьют  в  ладони,  —
А  уж  Онегин  вышел  вон;
Домой  одеться  едет  он.
 

XXIII

 
Изображу  ль  в  картине  верной
Уединённый  кабинет,
Где  мод  воспитанник  примерный
Одет,  раздет  и  вновь  одет?
Всё,  чем  для  прихоти  обильной
Торгует  Лондон  щепетильный^[39]
И  по  Балтическим  волнам
За  лес  и  сало  возит  нам,
Всё,  что  в  Париже  вкус  голодный,
Полезный  промысел  избрав,
Изобретает  для  забав,
Для  роскоши,  для  неги  модной,  —
Всё  украшало  кабинет
Философа  в  осьмнадцать  лет.
 

XXIV

 
Янтарь  на  трубках  Цареграда^[40],
Фарфор  и  бронза  на  столе,
И,  чувств  изнеженных  отрада,
Духи  в  гранёном  хрустале;
Гребёнки,  пилочки  стальные,
Прямые  ножницы,  кривые,
И  щётки  тридцати  родов
И  для  ногтей  и  для  зубов.
Руссо^[41]  (замечу  мимоходом)
Не  мог  понять,  как  важный  Грим^[42]
Смел  чистить  ногти  перед  ним,
Красноречивым  сумасбродом  (6).
Защитник  вольности  и  прав
В  сём  случае  совсем  не  прав.
 

XXV

 
Быть  можно  дельным  человеком
И  думать  о  красе  ногтей:
К  чему  бесплодно  спорить  с  веком?
Обычай  деспот  меж  людей.
Второй  Чадаев^[43],  мой  Евгений,
Боясь  ревнивых  осуждений,
В  своей  одежде  был  педант
И  то,  что  мы  назвали  франт.
Он  три  часа  по  крайней  мере
Пред  зеркалами  проводил
И  из  уборной^[44]  выходил
Подобный  ветреной  Венере^[45],
Когда,  надев  мужской  наряд,
Богиня  едет  в  маскарад.
 

XXVI

 
В  последнем  вкусе  туалетом
Заняв  ваш  любопытный  взгляд,
Я  мог  бы  пред  учёным  светом
Здесь  описать  его  наряд;
Конечно  б  это  было  смело,
Описывать  моё  же  дело:
Но  панталоны,  фрак,  жилет,
Всех  этих  слов  на  русском  нет;
А  вижу  я,  винюсь  пред  вами,
Что  уж  и  так  мой  бедный  слог
Пестреть  гораздо  б  меньше  мог
Иноплеменными  словами,
Хоть  и  заглядывал  я  встарь
В  Академический  словарь^[46].
 

XXVII

 
У  нас  теперь  не  то  в  предмете:
Мы  лучше  поспешим  на  бал,
Куда  стремглав  в  ямской  карете^[47]
Уж  мой  Онегин  поскакал.
Перед  померкшими  домами
Вдоль  сонной  улицы  рядами
Двойные  фонари  карет
Весёлый  изливают  свет
И  радуги  на  снег  наводят:
Усеян  плошками^[48]  кругом,
Блестит  великолепный  дом;
По  цельным  окнам  тени  ходят,
Мелькают  профили  голов
И  дам  и  модных  чудаков.
 

XXVIII

 
Вот  наш  герой  подъехал  к  сеням;
Швейцара  мимо  он  стрелой
Взлетел  по  мраморным  ступеням,
Расправил  волоса  рукой,
Вошёл.  Полна  народу  зала;
Музы́ка  уж  греметь  устала;
Толпа  мазуркой  занята;
Кругом  и  шум  и  теснота;
Бренчат  кавалергарда^[49]  шпоры;
Летают  ножки  милых  дам;
По  их  пленительным  следам
Летают  пламенные  взоры,
И  рёвом  скрыпок  заглушён
Ревнивый  шёпот  модных  жён.
 

XXIX

 
Во  дни  веселий  и  желаний
Я  был  от  балов  без  ума:
Верней  нет  места  для  признаний
И  для  вручения  письма.
О  вы,  почтенные  супруги!
Вам  предложу  свои  услуги;
Прошу  мою  заметить  речь:
Я  вас  хочу  предостеречь.
Вы  также,  маменьки,  построже
За  дочерьми  смотрите  вслед:
Держите  прямо  свой  лорнет!
Не  то…  не  то,  избави  боже!
Я  это  потому  пишу,
Что  уж  давно  я  не  грешу.
 

XXX

 
Увы,  на  разные  забавы
Я  много  жизни  погубил!
Но  если  б  не  страдали  нравы,
Я  балы  б  до  сих  пор  любил.
Люблю  я  бешеную  младость,
И  тесноту,  и  блеск,  и  радость,
И  дам  обдуманный  наряд;
Люблю  их  ножки;  только  вряд
Найдёте  вы  в  России  целой
Три  пары  стройных  женских  ног.
Ах!  долго  я  забыть  не  мог
Две  ножки…  Грустный,  охладелый,
Я  всё  их  помню,  и  во  сне
Они  тревожат  сердце  мне.
 

XXXI

 
Когда  ж  и  где,  в  какой  пустыне,
Безумец,  их  забудешь  ты?
Ах,  ножки,  ножки!  где  вы  ныне?
Где  мнёте  вешние  цветы?
Взлелеяны  в  восточной  неге,
На  северном,  печальном  снеге
Вы  не  оставили  следов:
Любили  мягких  вы  ковров
Роскошное  прикосновенье.
Давно  ль  для  вас  я  забывал
И  жажду  славы  и  похвал,
И  край  отцов,  и  заточенье?
Исчезло  счастье  юных  лет,
Как  на  лугах  ваш  лёгкий  след.
 

XXXII

 
Дианы^[50]  грудь,  ланиты^[51]  Флоры^[52]
Прелестны,  милые  друзья!
Однако  ножка  Терпсихоры
Прелестней  чем-то  для  меня.
Она,  пророчествуя  взгляду
Неоценимую  награду,
Влечёт  условною  красой
Желаний  своевольный  рой.
Люблю  её,  мой  друг  Эльвина^[53],
Под  длинной  скатертью  столов,
Весной  на  мураве  лугов,
Зимой  на  чугуне  камина,
На  зе́ркальном  паркете  зал,
У  моря  на  граните  скал.
 

XXXIII

 
Я  помню  море  пред  грозою:
Как  я  завидовал  волнам,
Бегущим  бурной  чередою
С  любовью  лечь  к  её  ногам!
Как  я  желал  тогда  с  волнами
Коснуться  милых  ног  устами!
Нет,  никогда  средь  пылких  дней
Кипящей  младости  моей
Я  не  желал  с  таким  мученьем
Лобзать  уста  младых  Армид^[54],
Иль  розы  пламенных  ланит,
Иль  перси^[55],  полные  томленьем;
Нет,  никогда  порыв  страстей
Так  не  терзал  души  моей!
 

XXXIV

 
Мне  памятно  другое  время!
В  заветных  иногда  мечтах
Держу  я  счастливое  стремя…
И  ножку  чувствую  в  руках;
Опять  кипит  воображенье,
Опять  её  прикосновенье
Зажгло  в  увядшем  сердце  кровь,
Опять  тоска,  опять  любовь!..
Но  полно  прославлять  надменных
Болтливой  лирою  своей;
Они  не  стоят  ни  страстей,
Ни  песен,  ими  вдохновенных:
Слова  и  взор  волшебниц  сих
Обманчивы…  как  ножки  их.
 

XXXV

 
Что  ж  мой  Онегин?  Полусонный
В  постелю  с  бала  едет  он:
А  Петербург  неугомонный
Уж  барабаном  пробуждён.
Встаёт  купец,  идёт  разносчик,
На  биржу^[56]  тянется  извозчик,
С  кувшином  охтенка^[57]  спешит,
Под  ней  снег  утренний  хрустит.
Проснулся  утра  шум  приятный.