Сцена 1: Беспамятство и Огонь

Сознание возвращалось к нему не всплеском, а медленным, вязким всплытием со дна бездонного тёмного океана. Сперва не было ничего – ни мысли, ни ощущения, ни самого понятия о существовании. Лишь абсолютный нуль бытия.

Первым появилось дыхание. Вернее, его отсутствие. Он сделал резкий, рефлекторный вдох, но вместо живительной прохлады в лёгкие ударило нечто густое, обжигающее и едкое. Воздух пах так, словно мир сгорел дотла и всё ещё тлел, спустя тысячелетия после своего конца. В нём чувствовалась вульгарная сладость горелой плоти, острый, щелочной укус серы и сухой, пыльный вкус пепла, который тут же облепил язык и нёбо.

Он закашлялся, и этот звук – грубый, животный, первый звук, который он издал в этом месте – показался кощунственно громким в оглушающей тишине.

Артур открыл глаза.

Зрение поймало картинку, но мозг отказывался её интерпретировать. Не потому, что она была пугающей или отвратительной. Она была… неправильной. Чужой.

Над ним простиралось небо. Но это было не небо его мира. Оно было цветом запёкшейся крови, густого, почти чёрного багрянца, в котором плавали тяжёлые, маслянистые облака красновато-черного цвета. Ни солнца, ни луны, ни звёзд. Лишь тусклое, рассеянное свечение, исходившее откуда-то сверху, не отбрасывающее теней и не несущее тепла. Оно не освещало, а лишь подсвечивало уродство этого мира, как неоновый свет в комнате уродцев.

Он лежал на спине. Под ним была не земля, а потрескавшаяся, каменная твердь, шершавая и горячая на ощупь, будто её только что покинули гигантские печи. Он оттолкнулся локтем и сел, с трудом преодолевая странную, свинцовую тяжесть в конечностях. Мир вокруг поплыл, закружился, и он едва не рухнул обратно. Тошнота подкатила к горлу тем самым едким пеплом, что висел в воздухе.

– Где я? – его голос прозвучал хрипло и неестественно громко. Шёпотом здесь говорить было невозможно. Тишина была настолько абсолютной, что требовалось её нарушить, доказать самому себе, что ты ещё можешь издавать звук.

Никто не ответил. Эхо не возникло. Звук его слов упал в мёртвую, безвоздушную пустоту и растворился в ней, не оставив и следа.

Артур медленно повёл головой по сторонам, и его охватил первобытный, ледяной ужас. Не страх перед чем-то конкретным, а животный ужас перед Ничем.

Он находился в центре бескрайней равнины, уходящей во все стороны до самого кровавого горизонта. Повсюду лежали чёрные, обугленные камни. Кое-где из трещин в земле выползал слабый, утробный свет и стелился низким, ядовито-жёлтым туманом. Вдалеке угадывались силуэты мёртвых, обгорелых деревьев, застывших в вечном, немом крике. Ни ветра, ни движения, ни намёка на жизнь. Только бесконечная, монотонная пустыня под багровым куполом.

Он попытался вспомнить. Имя. Его звали Артур. Всё. Дальше – стена. Гладкая, зеркальная, непроницаемая стена. Он копался в памяти, лихорадочно, отчаянно, но натыкался лишь на обрывки, лишённые контекста и смысла. Лицо женщины. Улыбка. Зелёная трава под ногами. Холодный дождь. Вкус кофе. Всё это было призрачным, как сон, который тает на утро, оставляя лишь смутное чувство потери.

Что случилось? Авария? Болезнь? Он сосредоточился, вжимая пальцы в горячий камень, пытаясь через боль вернуть себе связь с реальностью.

Боль. Да. Он чувствовал боль. В висках. Во всём теле. Значит, он жив? Но это место… оно не было местом для живых. Оно было местом для… для чего?

Он поднялся на ноги, пошатываясь. Его одежда – обычные джинсы, футболка—была цела, но покрыта тонким слоем серой пыли. Он потрогал себя, ища раны, сломанные кости. Ничего. Только эта всепроникающая, изнуряющая слабость, будто его жизненные силы были выкачаны гигантским насосом.

– Эй! – крикнул он, и его голос снова бесследно утонул в пустоте. – Кто-нибудь!

Тишина в ответ была оглушительной. Она давила на барабанные перепонки, на разум, на плоть. Это была тишина могилы, растянутая на вечность.

Он сделал несколько шагов вперёд, выбрал наугад направление. Его ботинки скрипели по мелкому щебню. Каждый звук казался профанацией. Он шёл, не зная куда, движимый лишь инстинктом – бежать от этого Ничто, найти хоть что-то, что имело бы смысл.

Мысли метались в голове, сталкиваясь с той самой стеной. Когнитивный диссонанс был слишком велик. Рациональная часть мозга, та самая, что заставляла его проверять источники, анализировать факты, искать логические объяснения, отчаянно пыталась надеть на происходящее хоть какую-то знакомую схему. Галлюцинация? Кома? Сон? Но всё было слишком реальным. Слишком осязаемым. Запах гари был отвратительно настоящим. Тепло, исходившее от камней, обжигало кожу сквозь ткань джинсов.

Он остановился, чтобы перевести дух, и в этот момент его взгляд упал на землю у его ног. Среди чёрных камней лежал один-единственный, маленький, совершенно обычный предмет. Ржавый гвоздь.

Он замер, уставившись на него. Это было настолько нелепо, так странно в этой вневременной пустоши, что разум на секунду отказал. Он наклонился и поднял его. Теплый металл, шершавая ржавчина. Реальный. Осязаемый. Знакомый.

И в этот миг, в тот самый момент, когда палец ощутил знакомую шероховатость металла, стена в его памяти дала трещину.

Вспышка.

Яркий свет фар на мокром асфальте. Пронзительный визг тормозов, растянувшийся на вечность. Стекло, разлетающееся на миллионы осколков, сверкающих, как алмазы в свете фар. Острая, разрывающая боль. А потом – тишина. Такая же, как здесь.

И темнота.

Артём уронил гвоздь. Он снова услышал свой собственный, прерывистый хрип. Он смотрел на свои дрожащие руки, на бесконечную пустошь, на багровое небо.

И тогда, наконец, до него дошло. Не как интеллектуальное заключение, а как физическая, неопровержимая истина, входящая в каждую клетку его тела.

Это не галлюцинация. Не сон.

Тишина вокруг него была не отсутствием звука. Она была отсутствием жизни. Отсутствием надежды.

Он медленно, с нечеловеческим усилием, поднял голову и посмотрел в кроваво-черные небеса.

– Нет, – прошептал он. И это слово, наконец, породило эхо. Оно отразилось от скал его собственного отчаяния и вернулось к нему, помноженное, усиленное в тысячу раз. – Нет. Нет. Нет…

Но ад оставался глух к его мольбам. Он уже был здесь. И он знал. Это знание было последним, что у него отняли.

Сцена 2: Одинокая фигура

Его собственное эхо – «Нет, нет, нет» – преследовало его, превратившись в насмешку. Оно звучало уже не как отрицание, а как приговор, вынесенный ему самим собой. Артур сжал голову руками, пытаясь заглушить звук, но он шёл изнутри, из самой глубины его существа, которое теперь знало то, что знать не должно было никогда.

Он плакал. Слезы, горячие и солёные, оставляли чистые полосы на его испачканном пеплом лице. Они были последней связью с тем миром, последним проявлением чего-то человеческого, что ещё теплилось в этом месте абсолютной безнадёжности. Он рыдал, содрогаясь всем телом, и его рыдания были такими же одинокими и бессмысленными, как и его крик.

Он не знал, сколько прошло времени. Минута? Час? Вечность? В этом месте время утратило свой линейный ход. Оно застыло, как смола, тянулось и сжималось, подчиняясь какой-то иной, непостижимой логике.

Когда слёзы иссякли, осталась лишь пустота. Та же пустота, что и вокруг, но теперь поселившаяся внутри него. Он сидел на корточках, уставившись в трещину в камне, из которой сочился тот самый ядовитый, жёлтый свет. Он смотрел на него, не видя, полностью поглощённый осознанием своего конца. Не конца жизни, а конца всего. Навсегда.

Именно в этот момент капитуляции, когда он уже почти перестал быть Артуром, а стал просто сгустком боли и отчаяния, его взгляд, блуждающий по бесплодному горизонту, наткнулся на нечто. Нечто, что не было камнем, туманом или мёртвым деревом.

Вдалеке, на небольшом холме, сложенном из обломков чёрного базальта, сидел кто-то.

Сердце Артура совершило один-единственный, судорожный прыжок в груди, замерло, а затем заколотилось с такой бешеной силой, что стало больно. Кто-то. Другой. Живой? Душа?

На мгновение ослепительная, безумная надежда вспыхнула в нём, сжигая пустоту. Он не один! Значит, есть шанс! Значит, можно говорить, искать выход вместе, делиться ужасом, и от этого ужас должен стать меньше. Всё его существо, всё его отчаяние ухватилось за эту соломинку.

Он вскочил на ноги, пошатнулся и, не чувствуя свинцовой тяжести в ногах, побежал. Он бежал, спотыкаясь о камни, его дыхание стало хриплым и прерывистым от непривычной нагрузки и едкого воздуха.

– Эй! – закричал он, едва не падая. – Эй, постойте! Я здесь! Помогите!

Фигура не двигалась. Она не подала никакого знака, что услышала его. Она просто сидела, и по мере того как Артур приближался, детали проступали всё чётче, и его первоначальный порыв надежды начал угасать, сменяясь настороженностью, а затем леденящим страхом иного рода.

Это был мужчина. Он сидел на обломке колонны из тёмного, почти чёрного мрамора с прожилками кровавого цвета, как на троне. Его поза была расслабленной, одной рукой он опирался на колено, в другой что-то держал, внимательно рассматривая. Он был одет не в лохмотья как босяк и не в доспехи стерегущего демона. На нём был идеально скроенный костюм цвета антрацита, который, казалось, вбирал в себя всё тусклое свечение этого места, не отражая ни лучика. Ткань выглядела дорогой и неуместной, как смокинг на руинах Помпей.

Артур, задыхаясь, остановился в десяти шагах от него. Теперь он видел его чётко.

У него были острые, утончённые черты лица, будто высеченные резцом скульптора, познавшего всё горе мира. Волосы – тёмные, с проседью у висков – были идеально уложены. Он не был молод, но и не стар; на его лице читалась не возрастная усталость, а усталость метафизическая, тяжесть бесконечно длящихся эпох.

И он был спокоен. Абсолютно, неестественно спокоен. В то время как Артур ловил ртом воздух, сердце его вырывалось из груди, а по телу бегали нервные мурашки, этот человек излучал невозмутимость скалы, веками стоящей против океана.

Он не смотрел на Артура. Его взгляд был прикован к предмету, который он перебирал в длинных, изящных пальцах. Артур присмотрелся.

Это была бабочка. Или то, что от неё осталось. Её крылья, когда-то, должно быть, яркие и прекрасные, были теперь иссушены, превращены в пыль, скреплённую тончайшей паутиной трещин. Она была мёртва, мертва бесконечно долго. Но "человек" смотрел на неё с видом знатока, изучающего редкий экспонат в музее.

Артур застыл в нерешительности. Вся его надежда испарилась, сменившись ледяным недоумением. Кто это? Надзиратель? Палач? Почему он молчит?

– Извините… – прохрипел Артур, и его голос прозвучал жалко и глупо. – Я… я не знаю, где я. Вы не подскажете? Что это за место?

Мужчина медленно, очень медленно поднял голову.

И Артур увидел его глаза.

В них не было ни злобы, ни ярости, ни демонического огня. Они были самого обычного, серого цвета, глубоко посаженные и невероятно старые. В них плавали целые галактики скуки, тоски и знания, столь всеобъемлющего, что оно, казалось, сокрушило всякую возможность удивления. Это был взгляд существа, которое видело рождение и смерть звёзд, взлёты и падения империй, начало и, возможно, конец всего. И которому от всего этого было невыразимо скучно.

Эти глаза остановились на Артуре, и тому показалось, что его просветили насквозь, прочитали всю его короткую, ничтожную жизнь за долю секунды, от первого крика до последнего вздоха, и не нашли в ней ничего интересного.

Мужчина не ответил на вопрос. Вместо этого он улыбнулся. Это была недобрая, но и не злая улыбка. Она была полна бездонной, вековой иронии.

– Ну вот, – произнёс он. Его голос был тихим, бархатным, идеально модулированным. Он не нарушал тишину, а вписывался в неё, становясь её частью. Каждое слово было отточенным и падало с весом гири. – И он наконец-то задаёт правильный вопрос.

Артур замер, не понимая.

– Я… что?

– «Что это за место?» – повторил мужчина, слегка склонив голову набок, как учитель, поощряющий нерадивого ученика. – Это начало. Все остальные вопросы – «почему я здесь?», «что мне теперь делать?», «есть ли выход?» – вторичны и не имеют смысла без ответа на первый. Признать реальность своего положения. Это похвально.

Он отпустил иссохшую бабочку. Она падала медленно, будто в безвоздушном пространстве, и, коснувшись камня, рассыпалась в мелкую пыль, которую тут же унёс невидимый поток воздуха.

– Позвольте представиться, – он мягко провёл рукой по колену, смахивая несуществующую пыль. – Для целей нашего… общения… вы можете называть меня Люцифером.

Имя повисло в воздухе между ними. Оно не прозвучало как удар грома. Оно прозвучало как констатация факта. Простое, неоспоримое, ужасающее в своей простоте.

Мозг Артура отказался это воспринять. Нет. Нет. Это шутка. Проверка. Обман чувств. Его губы шевельнулись, но звука не последовало.

Люцифер наблюдал за его внутренней борьбой с тем же выражением лёгкой, научной заинтересованности, с каким он только что рассматривал мёртвое насекомое.

– Ваше замешательство понятно, – заметил он. – Ваша культура нарисовала вам довольно… эффектный образ. Рога, хвост, вилы. Всё это такое банальное, не находите? Штампы. Я же предпочитаю классику. Простота форм. Элегантность.

Он встал. Его движения были плавными, лишёнными всякой суеты, исполненными странной, хищной грации. Он не был высоким, но казался огромным, доминирующим над всем пространством вокруг.

– Вы задали вопрос, – продолжил он. – И я на него ответил. Прямота – единственная вежливость, которая остаётся в этом месте. Добро пожаловать в Преисподнюю, Артур.

Услышав своё имя из этих уст, Артур отшатнулся, будто от удара током.

– Нет… – это был уже не крик, а стон. Последний жалкий лепет отрицания. – Этого не может быть. Я не… я не могу быть здесь. Это ошибка!

Люцифер вздохнул. Это был усталый, почти человеческий вздох, но в нём сквозила такая бесконечная усталость от одной и той же повторяющейся тысячи лет пластинки, что Артура стало физически плохо.

– «Ошибка», – произнёс он, и в его голосе впервые прозвучала лёгкая, почти незаметная насмешка. – Это самое популярное слово на пороге. Его произносят все. Тигры, считающие себя овечками. Овцы, не подозревавшие, что в них скрывается тигр. Это скучно, Артур. Не уподобляйтесь толпе.

Он сделал шаг вперёд. Артур инстинктивно отступил.