Составитель

Андрей Радашкевич

Книга издана при финансовой поддержке Министерства культуры Российской Федерации и техническом содействии Союза российских писателей

@biblioclub: Издание зарегистрировано ИД «Директ-Медиа» в российских и международных сервисах книгоиздательской продукции: РИНЦ, DataCite (DOI), Книжной палате РФ

© А. П. Радашкевич, 2025

© А. В. Радашкевич, составление, 2025

© О. В. Кравцова, послесловие, 2025

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2025

Сиреневая папка

Где-то

 
Давай возьмём с тобой билеты в безвестный край,
тот, что за камерой храненья забытых в небе
                                                                чемоданов,
без пересадки и посадок, из снов беспутного круженья,
что населяют втуне утра, давай, давай. Похерим зимние
приметы прилежных дней, нерастолкованные руны
в пустых шкафах, давай сорвёмся с тем балконом
в кромешный рай за шлейфом недошедших писем
                                                                   из более
чем странных стран, где заплетаются недели
                                                            и где зимуют
наши дни. Утрачен след, окно забито, раскрыты карты
на камнях. Давай покаемся ревниво о том, что время
отпускать себя и тех, кто облачён в неприкасаемые
                                                                       ризы
лучом оледенелых солнц, не ждать, не ведать,
                                                          не цепляться
за осыпающийся край. Давай возьмём с тобой билеты
                                                                    в себя,
в тебя и в нас с тобой, в забвенный дол разминовений,
где встреч размытая черта, уроним ключ, поднимем
                                                                       веки
над окаянной немотой, с обрыва памяти забытой,
                                                          за амальгаму
всех зеркал сорвёмся в чаячее где-то, давай, давай.
 

2018

Листая небо

 
Листая небо отрешённо в необитаемые дни,
на плечи канувшего срока слагая мнимую вину
и юной музыки миндальные лады прослыша за
незапертым пределом, на росстанях смыкаемых
разлук, где отшуршали мамины шаги в прихожей
приснопамятного лета, заворожённо отплывая
к зеркальным островам без берегов в облаках
волокнистых Эль Греко, как в глаза деревенского
цвета, где ютится за бездомным порогом любовь,
перебирая чётки снов и зим необоримых,
листая небо обомлелое в необитаемые дни.
 

2017

«Мне любится ветер разлуки…»

 
Мне любится ветер разлуки
в напрасных кристальных дверях
и небо заплечное встреч, мне нравится
помнить: сквозь млечные годы измен
и скитаний меня ты ревнуешь ко мне.
О, в этих бренностях безлюбых
мы не устанем, как впервые, играть
в последнюю любовь, в ещё одну
весну земную и в воркованье сизарей
на облупившемся карнизе, и в крови
зуд неутолимый, и в блажь
шампанскую души.
 

2017

Монблан

Чтобы вернуться в климат 70-х годов, надо

подняться на 360 метров, и дикие животные

с каждым годом уходят всё выше.

Из беседы с климатологом

 
Коронованные козероги, горные зайцы, нежные серны,
робкие лисы и прыткие рыси, они поднимаются вниз,
всё выше и выше – в обратно, и оставляют нас одних
на бетонных лугах омертвленья, на помойках железных,
в электронном капкане, во всём, что мы так раболепно
заслужили, скатившись вниз на триста шестьдесят, а
насекомые, бабочки, мошки-мурашки успевают уйти
от нас метров на сорок в год – в лучезарную славу
Монблана, выше и выше, всё дальше от предавшей
их земли, туда, где ризы ледяные неузнанных богов,
где немо небо заземное им распахнёт лазурные врата.
 

2020

На тему

 
Конечно, сны невероятны
и неразборчива беда,
конечно, хочется в обратно,
где всё в сей час и навсегда,
конечно, скатерть в алых пятнах
и в полночь смылись шулера.
 
 
Конечно, сердце виновато,
конечно, память коротка,
как на причалах воскресенья,
среди утопленников яви,
где, растворяя створки рая,
зареем в смежные снега.
 
 
Конечно, тайны запредельны
и упоительно просты
в немой и подлый понедельник,
когда слагаются стихи —
и в срок высокого томленья,
и в час понурой суеты.
 
 
Конечно, смерть, конечно, ветер
и перебиты все следы,
и даже морок этот светел,
где за душой клубится пепел
и, залетая в межнебесье,
где сквозь себя дрейфуешь ты.
 

2017

Предутро

 
Распахнуто предутро в мои густые сны,
где тени сокровенные разматывают нить
из града опустелого зазимовавших душ.
Разубранные сени, расшатанный порог, и мы
сжимаем крепко стеклянный чемоданчик
с писчебумажным прахом отчаливших надежд.
Пора. Подходит поезд в обратные края, но не
сыскать билета, и в кассовом окошке качнёт
начёсом Пьеха: «где-то есть город, которого
нет». Уже почти светает, стирается перрон,
где лица непроглядные сворачивают взгляд,
и всё как на ладони отыгранных судеб, где
небеса краплёные, обжулившие нас на
тропах преткновений, на полустанке
встреч, где шпалы упираются
в мои пустые сны.
 

2017

Саудади

 
Полумладость, полустрасть,
полслезы в пустом окне – саудади,
полусладость в гоготне получаек,
и майолик лазурная блажь
в полумраке витражных радуг.
Мы вернулись, будто врозь,
восвояси, как Тежу – в голый океан
полуяви.
В гранёных стёклах
резные лики, и сроки поржавелые
на мраморных часах, чтоб с виража,
взрывая прану, горланя фадо,
свернуть за воздух, влететь за
время в лиссабонском слепом
трамвае, в прописные полусны
саудади.
 

2017

Пластинки

 
О мечты золотая игла, —
А безумье прославят поэты.
 

И. Анненский

 
За мной кружили вы по были, мои пластинки,
из городов, которых нету, и стран, которым
не бывать. О, вы спасали от Америк и возносили
в Ленинград. Вас упаковывала юность и волокла
на главпочтамт: развесив уши, расправив крылья,
себе я сам вас отсылал. Сквозь шип отыгранных
времён, царапины отпетых судеб вы охранили голоса
миров, которые погасли за краем раненых мелодий
и непростившихся стихов, где всласть по впадинкам
скользила ты, мечты золотая игла. Я не могу
вас больше слушать,
не слышать вас я не могу. Ни обожать, ни ненавидеть,
ни отписать в заветный хлам, что в пятом высится
углу, где пирамида поминаний и мавзолей младой
любви. Как кольца стёртые Сатурна, как дыры
чёрные вселенных, как рысаки в машинном смраде,
вы даром не потребны никому. Когда наш след,
как бред, простынет на той, виниловой дорожке,
мой ангел вас во снах покрутит, и за меня он
улыбнётся, и за меня поплачет он. Пусть перевяжет,
упакует и вдоль Невы вас пронесёт на главпочтамт,
за Исаакий, и отошлёт в немую вечность
мне заказную бандероль.
 

2017

Вермеер в Лувре

 
И мраморная струйка молока из неизбывного
кувшина, и пенка тишины парная на астролябии
миров, кристальный лепет лютни и клавесина
крышка расписная с ландшафтом пасторальной
немоты, струистые заморские шелка со снежной
оторочкой горностая и аллегория необоримой
веры, с которой кружевница разбитная корпеет
сквозь века, и жемчужная дымка на живом и
на мёртвом в недвижи́мой, как время, серьге,
несусветные сны обитаемой яви да краса
прописная угловатых землян.
 

2017

Прошедшее время глагола

29 января Пушкин умирает.

Из учебника

 
Никто не умер в свой тёмный срок, но помаленьку
                                                                  умирает,
и всё, что совершилось, по Промыслу и неисповедимо,
в глобализуемом шаблоне приобрело (приобретает)
                                                                       свой
радужно несовершенный вид. А прошедшее времечко,
                                                                       оно
гибельно для мульти-культи и отключённо —
                                                   подключённых
с цветными проводками в голове.
О да, в начале б ы л о Слово, оно б ы л о у Бога, оно
                                                                      б ы л о
Бог и творило во славе миры. Но у вас оно только
                                                                «бывает»
и давно ничего не творит. Кто дал команду,
                                                           кто запретил?
Тот, кто даёт и запрещает нам наше прошлое,
                                                              как память,
и наше время, как нас самих.
Прошедшее давно прошедшее, оно отнюдь
                                                       не совершенно,
но оттого, что совершилось, приобретает свой
                                                              благородно
совершенный вид, и оно никогда, как любовь,
                                                           не спряжётся
ни с беспамятным, ни с безродным.
Эпоха вырождения, ты поглощаешь всё зловонным
                                                                         зевом,
сквернишь и подменяешь, но пока не растают ледники
наших судеб, как подранка немого, прижимаем
                                                                 к сердцам
мы глагола прошедшее время.
 

2017

У мамы

 
У мамы без мамы по пояс сугробы
и талые души в прозрачных мехах,
безбурные ветры, ручные бураны,
сокрывшие пухом провалы дорог,
и стены за стенами глубей зеркальных,
где стаи немые в краях узнаванья
срываются в твердь отражённых озёр.
Уфа расступается, вчуже родная,
всевешнее дышит за стёртым углом.
У мамы без мамы до неба сугробы
и детская мгла заоконных миров.
 

2017

«Заглянув в бархатистые сумерки твоих…»

 
Заглянув в бархатистые сумерки твоих
одиноких глаз, я увидел бессонные прорвы
ночей без надежды на пегое утро, иконы,
отводящие глаза, и модные вещи, ладно
облегающие плечи, чёрные струи дорог
в лобовом невидящем стекле и закрытые
кассы иноземных вокзалов в отживших
городах, я увидел себя, кто, как тать,
неслышно прикрывает двери
в необитаемую ночь, где
угодил в твой взгляд,
в необратимый.
 

2017