Танки идут вперед

Узкий, полузаросший летник^[1] выбрался из густого березняка, что раскинулся на много верст от реки Великой до речушки со странным названием Демешка, пырнул к журчащему потоку с полсажени шириной, пересек его по галечной россыпи и полез наверх, к возвышающейся на холме, между черными прямоугольниками распаханных полей, деревеньке из шести дворов. Как раз по летнику из леса и выехал воинский дозор из десятка витязей в сверкающей броне: в бахтерцах, колонтарях, куяках. Кривые сабли покачивались у них на поясах, луки лежали на крупах коней, а щиты постукивали скакунов по бокам. Все воины имели густые бороды, ниспадающие на грудь, остроконечные шишаки и нацеленные в небеса рогатины.

Дозор на рысях взметнулся на холм, придержал коней, шагом пересек притихшую деревню. Только пара облезлых собак бегали здесь со двора на двор в поисках поживы, да три курицы рылись в навозной куче возле сарая с распахнутыми воротами. Ни блеянья коз и овец, ни мычания коров, ни голосов человеческих.

– Вроде как не поломано ничего, боярин, – громко сообщил один из дозорных, заехав в первый двор. – Видать, сами ушли, как о литовцах услышали. Не бывали здесь поганые, не разоряли деревни.

– Оно и ладно, – кивнул витязь в трехслойном бахтерце с наведенной на пластины позолотой, дал шпоры коню, и дозор помчался дальше, через поля и луга к темнеющему впереди, в двух верстах, сосновому бору.

Примерно на час над деревней опять повисла тишина, а потом из березовой рощи – похоже, выросшей на месте давнего лесного пала – выползла голова закованной в железо могучей рати. Первыми скакали всадники по трое в ряд, стремя к стремени, каждый придерживал рукой копье, поставленное комлем ратовища в петлю под седлом. Войско пересекало селение долго, часа три, широким походным шагом. Голова колонны уже давно скрылась в сосновом бору, что стоял за две с лишним версты от березняка, а река облаченных в железо людей все текла и текла, пока, наконец, не сменилась столь же долгим потоком телег, повозок, колымаг, обитых циновками кибиток.

Тем не менее, обоз не замыкал перемещающуюся рать. Когда он выполз-таки из леса, вскоре выяснилось, что следом, под прикрытием нескольких сотен легковооруженных конюхов, движется длинный табун из тысяч и тысяч заводных лошадей. К тому моменту, как последний из холопов покинул березняк, дорога оказалась уже довольно широкой, хорошо натоптанной и напоминала добротный накатанный шлях между крупными торговыми городами.

Андрей Зверев шел примерно посередине ратной колонны, рядом с боярином Василием Ярославовичем и полусотней его холопов. В этот раз, прослышав, что литовцы, осадив Себеж, сожгли монастырь Святого Николы и стоящую при нем церковь, боярин собрал из усадьбы почти всех воинов, оставив всего десяток пожилых холопов, а жену с частью добра отправил в город. Лисьин полагал, что важнее разбить схизматиков^[2] в поле, нежели оставлять большие силы в усадьбе. Коли литовцев прогонят – то и усадьбе опасаться нечего. Коли они победят – слабому укреплению против мощного войска все равно не устоять. Сигизмунд же послал в этот раз, как сказывал воевода, почти сорок тысяч воинов.

Окрестные великолукские помещики исполчались неделю, потом еще три дня решали, кто станет командовать войском, его крыльями, отдельными полками. За это время поляки и литовцы, покричав под стенами крепости о смерти княжича и восшествии на стол друга Сигизмундова, великого князя Владимира Андреевича, удельного князя Старицкого, спалив пять церквей и еще один монастырь, осаду таки сияли и ушли назад. Воевода себежский князь Тушин и его служилые люди еще могли поверить в смерть юного великого князя Ивана – этого события ожидали почти все. Они могли поверить, что князь Старицкий как ближайший родственник государя взошел на стол. Однако невозможно было согласиться с тем, что тринадцатилетний княжич оказался старинным другом польского короля, и уж, тем более – что он призвал того к себе на помощь. Измены бывают всякие большие, малые. Открытые, тайные, уместные и глупые. Но изменять самому себе, призывая на свою родину безбожных иноземцев, православный великий князь ну никак не мог!

Лезть под пушки, на новенькие стены окруженного со всех сторон водой Себежа поганые не рискнули и ушли назад. Вскоре пришла весть, что они двинулись в сторону Пскова, известного, наряду с ганзейским Новгородом,^[3] своим беспокойным нравом. Видимо, тати ожидали найти там поддержку. Разумеется, ляхи уперлись на своем пути в высокие стены могучей крепости Остров, что не раз уже разбивала надежды на легкий разбой, как у Литовского князя, так и у Тевтонского ордена. Боярское ополчение двинулось крепости на выручку, намереваясь прижать недруга к городским стенам и разгромить, стиснув его меж двух огней.

Конечно, теперь, после того как Андрею удалось предотвратить убийство великого князя, будущего царя Ивана Васильевича, в поход можно было и не идти. Молодой человек знал, что река времени вернулась в прежнее русло и ему есть куда возвращаться назад, в свой мир. Боярин Кошкин, друг Василия Ярославовича и побратим по братчине, после спасения князя прочно осел при дворе с друзьями и многочисленными родственниками и к государю посторонних уже не подпускал – второго покушения он уже не дозволит. И все же Зверев решил ненадолго задержаться в шестнадцатом веке и научить хотя бы холопов боярина Лисьина, считавшего его своим сыном, обращаться с пищалями, как они упрямо называли сделанные им ружья. А также – сделать первый в истории человечества танк, пусть пока и из дерева.

Отряд Василия Ярославовича и так уже заметно отличался от прочего ополчения. Почти все холопы скакали с бердышом за спиной. После того как юный новик в одиночку расправился неведомым в этом мире «инструментом» с семью разбойниками, они дружно запросили у боярина такое же лихое оружие, как у Андрея. А если к этому добавить еще восемнадцать пищалей, что лежали в обозе, то Зверев искренне ожидал, что в ходе будущей битвы сможет произвести настоящий фурор как среди своих, так и среди поганых и отбить у схизматиков желание связываться с Московской Русью. Жаль только, четыре из двадцати пищалей, откованных Малютой, разорвались при испытании.

Мало того, в обозе на пяти телегах тряслись в разобранном виде два «танка» из двадцатисантиметровых бревен. Вот покажет в деле, каково оно, настоящее, суперсовременное оружие – тогда можно и домой. Здесь и так всё до ума доведут. Русскому человеку достаточно намекнуть, показать новую идею – а дальше смекалка и мастерство сами все лучшим образом устроят.

– Чего приуныл, новик? – скосив глаза на сына, спросил боярин. – Ровно сечи боишься?

– Согласись, отец, не бояться глупо, – дернул Зверев плечом, придавленным тяжестью байданы и куяка. – А приуныл оттого, что ползти шагом надоело. То ли дело на рысях идти, как в Москву мчались! А шагом мы до Острова только к осени дойдем.

– Быстрее нельзя, сынок, обоз отстанет, – вздохнул боярин. – В большом походе без него никак. Опять же и твои хитрые приспособы в нем. Мыслишь, польза от них хоть какая будет?

– Будет, отец. Ты даже не представляешь, какая будет польза.

– Ну-ну, глянем, новик. Ты только вот что, Андрей… Видел я, лихой ты стал, кровь молодецкая играет, в самую гущу сечи влечет. Но то стычки были малые, короткие. А здесь большая битва грядет. Посему прошу об одной услуге. Ныне вперед не рвись, в задних рядах за холопами встань. Приглядись поперва, что к чему, как люди управляются, как друг другу помогают, как меняются. Пахом, дядька твой, тебя придерживать станет. Так ты не перечь. К большой битве тоже навык потребен.

– Ты так говоришь, отец, словно битва уже вот-вот начнется.

– Да так и есть, Андрей. До Острова верст двадцать осталось, не более. Как из леса выйдем – князь Чевкин, я так мыслю, на отдых рать остановит. У Гороховского озера луга широкие, заливные. Ныне уж просохнуть должны, а коням попастись в самый раз будет. От озера до крепости час пути. От него, с силами собравшись, и ударим. Так разумнее всего выйдет. И ляхам нас от города не видать, и кони перед сшибкой запариться не успеют, и рать развернуть места хватит.

– Значит, тогда и танк мне сегодня собирать нужно? Ты все про баловство свое беспокоишься? Коли так, то до завтра дело сие отложи. Знамо, в первый же день князь Чевкин не ударит. И людям передышку хоть в день дать надобно, и коней хорошо бы на заводных переменить, и то, как поганые расположились, проведать. Завтра игрушку свою собирай. А послезавтра к сече надобно быть готовым.

– Так и будет, отец, – кивнул Андрей. – Успею.

В день святой мученицы Вассы^[4] поместная рать вышла к озеру. Когда точно – сказать было трудно, поскольку голова войска вслед за дозорами начала спешиваться па заливных лугах, когда солнце стояло еще высоко, хвост армии – в сумерках, обоз подкатился уже в темноте, а заводных коней холопы пригнали и вовсе под утро.

К приходу обоза ратники успели не только расседлать коней, напоить и увести их в сторонку на зеленую травку, но и приготовить дрова, разложить костры. В темноте с расползшихся по своим отрядам телег оставалось только снять котлы и водрузить их над огнем – где на большущих треногах, а где и на вертелах. Воду из озера черпали в таких количествах, что Андрей даже думал – обмелеет. Но нет, вода ничуть от берега не отошла.

Как закипело, наскоро заварили кулеш – густую похлебку из муки и сала. Этот суп-пюре имел запах запеченной крольчатины и вкус исполнявшегося теста, но зато готовился практически мгновенно и был весьма сытным. Холопы достали ложки, выстроились в круг. Каждый зачерпывал порцию и тут же бежал в конец очереди. Обжигаясь, опорожнял свой «прибор» и, когда проходил полный круг, мог зачерпывать кулеш снова. Поскольку походная ложка емкостью мало уступала поварешке, котел опустошался довольно быстро.

Боярин с сыном в общей толпе, естественно, не стояли. Они сидели на расстеленном на траве ковре и прихлебывали варево из отдельных мисочек, закусывая копченым лещом. Спали они тоже рядом, прикрывшись шерстяными, подбитыми на плечах кожей, плащами. Броню вблизи врага почти никто не снимал, а в поддоспешнике, пусть даже войлочном, да в меховой безрукавке поверх толстокольчатой байданы, было жарко и без одеяла.

Утром Рыкень сварил уже нормальную, рассыпчатую гречневую кашу с шафраном, перцем и тушеной свининой. По сравнению с кулешом – просто лакомство от лучшего московского ресторана. Вскоре после завтрака бояре и князья потянулись к большому сине-красному, с алым флажком шатру на взгорке – к ставке воеводы Чевкина, – а Андрей, прихватив два десятка холопов, двинулся в обратную сторону, на край стана, собирать «танки». Посреди воинского лагеря, в густой толчее, делать это было просто негде.

Пятнадцатитысячная русская рать раскинула свои ковры, шатры и потники возле озера на полосе шириной метров в триста и около полукилометра длиной. Оно и понятно – без воды ни помыться, ни каши не сварить, ни попить. За дровами же приходилось бегать к растущему почти в километре на восток густому ольховнику. Дальше вдоль берега, в пределах видимости, под присмотром сотен холопов – каждый боярин по паре своих воинов послал – паслись боевые кони. Лошадь – она ведь не БТР, рядом с собой на привале не оставишь. Ей и побегать хочется, и травку пощипать, и надобности естественные справить.

Как раз на свободном месте между табуном и лагерем Зверев и устроился со своим новым изобретением. По его замыслу, «танк» должен был представлять собой некое подобие поставленного на колеса сруба, с узкими бойницами на каждую сторону. Внутри следовало запрячь лошадь, а также посадить пятерых холопов с пищалями. Один стреляет вперед, двое – по сторонам, еще двое – управляют лошадью и перезаряжают оружие.

Недостаток конструкции заключался в том, что она оказалась необычайно тяжелой и неуклюжей, угнаться за обозом «танки» никак не могли, как ни старайся. Вот и пришлось разобрать их на четыре бревенчатых щита каждый и разложить на несколько повозок. Впрочем, оптимизма Зверев не потерял: ведь первые танки, пошедшие в атаку на Сомме, тоже были изрядными уродцами, тоже тихоходными и неповоротливыми. Однако на поле боя они все равно произвели сенсацию.

– Давайте, мужики, сгружайте, – подогнав телеги на более-менее ровное место, указал новик. – Ставьте пока на землю, слегами подоприте, чтобы не падали. Весь крепеж изнутри, нужно разобраться, какие из щитов к какому танку относятся…

Холопы принялись сгружать бревенчатые прямоугольники, расставлять вокруг телег так, чтобы бойницы находились в верхней части и лежали горизонтально. Андрей отыскал среди пищалей, слег, постромок и оглоблей оси, которые надлежало продеть через специальные отверстия снизу щитов. Потом боковины скреплялись сверху, на крюки надевались передняя и задняя стенки.

– Да ты, никак, строиться здесь задумал, младший Лисьин? – совсем рядом неожиданно прозвучал насмешливый голос. – Это мудро! Раз уж на чужой земле сесть удалось, так отчего и в другом месте вотчины не украсть? Ты стройся, стройся, авось обойдется…

Со стороны табуна гарцевали трое одетых в панцирные кольчуги ратников. Охульные речи вел один, тощий, как фотомодель, с треугольным лицом, словно заточенным вниз, к подбородку. Грубиян поверх кольчуги носил наведенное серебром, сверкающее зерцало, из-под брони тянулись рукава алой атласной рубахи, на голенищах сафьяновых сапог сверкали золотые пластинки. А может, и медные – поди разбери. Судя по тому, что двадцатилетний на вид паренек сидел верхом – значит, скакал с поручением. Зверев улыбнулся:

– Ба-а, кого мы видим! Никак княжич Федор Друцкий?! Вижу, уже при ставке пристроился? Это правильно. Подальше от сечи, поближе к славе.

– Что?! Ты назвал меня трусом?! – Юный Друцкий схватился за саблю.

– Нет, я назвал тебя рассыльным при ставке… – Андрей взялся за ратовище висящего за спиной бердыша и перекинул ремень оружия на плечо. Теперь сдернуть его можно было одним движением. – Ну, мальчиком на побегушках при воеводе.

– Не тебе судить, тать безродный! – вспыхнул княжич. – Тебя, вора, и близко к воеводе никто не пустит!

– Да я понимаю, понимаю, – не стал спорить Зверев. – Каждому свое. Кому ворога с мечом встречать, а кому с писульками из полка в полк по кустам бегать.

– Как ты смеешь… – В этот раз Федор Друцкий даже вытащил наполовину саблю. – Я уже в трех походах ратных побывал! А ты, новик, первый раз со двора нос свой высунул!

– Может, и высунул, – хмыкнул Андрей, – а желающих нос этот прищемить нарубил уж поболее, нежели ты по кустам сумел найти.

– Я тебя выпорю, смерд! – двинул на него коня княжич. – За твой язык поганый, да за наглость несусветную…

– Не ты первый сбираешься, – сдернул с плеча бердыш Зверев, – не тебе первому и по сусалам получать.

– Бояре, бояре… – Чувствуя, что вот-вот дойдет до драки, втиснулись между конем и новиком холопы Василия Ярославовича.

Княжеские холопы тоже двинулись вперед, пытаясь оттеснить скакуна господина в сторону, мимо Андрея. Наверное, так бы и развели двух задиристых мальчишек, одного неполных шестнадцати, а другого – двадцати лет, но тут вдруг над лагерем промчался истошный крик ужаса:

– Пога-а-а-аные!!!

Из изрядно прореженного сборщиками дров ольховника выхлестывала плотная лавина закованной в сверкающее железо конницы и, опустив копья, неслась через поле на воинский лагерь. Люди вскакивали, хватали оружие, щиты, рогатины – но ни сомкнуться, ни тем более сесть в седла ополченцы уже никак не успевали. Было ясно, что рыхлая масса пеших бойцов через несколько мгновений будет стоптана, уничтожена, перемешана с черной торфянистой землей.

– Пахом! Порох на полки, фитили зажигай! Лук мой где?!

– Бежать надо, княжич! – схватился один из холопов за повод господского коня, но Федор тут же огрел его по руке плетью:

– Друцкие от ворога никогда не бегали!

– Лук! – Андрей кинулся к повозке, открыл колчаны саадака, схватил оружие, пучок стрел, встал между двумя поднятыми щитами, привычным движением проверил кольцо с прорезью для тетивы на пальце, поправил серебряный браслет на левом запястье. Его и ляхов разделял весь воинский лагерь, почти полкилометра. Для огнестрела – невероятно далеко. Для лука – в самый раз. – Глеб, стрелы готовь!

Он резко натянул тетиву, метнул стрелу, тут же наложил новую, опять метнул, потом еще и еще. На таком расстоянии о точности речи, естественно, не шло – но по плотной конной лаве промахнуться было практически невозможно.

Из лагеря набежала толпа холопов и детей боярских с безумными глазами. Они проскакивали между поставленными на попа бревенчатыми щитами, обегали их со стороны озера и ближе к лесу. Все они прекрасно понимали, как мало шансов уцелеть в чистом поле пешему против конного, и отчаянно пытались спасти свои животы. Лошади, кони, мерины, кобылы – вожделенные скакуны были совсем рядом. Очень многие – даже не расседланные, только с отпущенными подпругами. А конь с седлом – это жизнь.

Но бежали далеко не все. Многие встречали конницу схизматиков рогатинами и совнями, накалывали на них коней, выбивали из седел рыцарей, рубились мечами, вспарывая шеи коней и подрубая ноги всадников. Их сбивали на всем ходу грудями коней, протыкали лэнсами, рубили с седла, и ратники погибали – забирая с собой двух-трех схизматиков. Или лишая их нескольких коней. Или просто отнимая на себя несколько мгновений их времени. Конная лава начала замедлять свой разбег, увязать в человеческой массе – а оказавшиеся ближе к пастбищу холопы уже многими сотнями добегали до табуна, торопливо разбирали коней, затягивали подпруги, поднимались в седла… И скакали дальше!

– Проклятье! – У Андрея между выстрелами хватало времени разве только пару раз оглянуться, а уж изменить он и вовсе ничего не мог. До поганых оставалось всего-то метров триста, и теперь он мог вполне уверенно выбирать себе цели.

Бритый лях, прикрытый щитом. Нет, деревяшку с лука не пробить. Лови стрелу в лоб лошади! А этот в кирасе, щит в сторону отошел. Этому в грудь – привет из Великих Лук! Не выпал? Еще один! Соседний лях щитом не прикрылся – стрелу под ребра! А этому коня из-под седла выбить! И этому!..

Поганые скатывались на землю один за другим – Федор Друцкий тоже неустанно работал луком, и тоже неплохо. Но два лука никак не могли остановить многотысячной конной массы. До нее оставалось двести метров… Сто пятьдесят…

– Пахом! – откинув на повозку лук, закричал Андрей.

– Готово, новик! – так же во всю глотку заорал Белый. У ближнего щита рядком стояли пищали с дымящимися фитилями.

– Бежим, княже!

– Заткнись! – Тетива княжеского лука продолжала басовито петь.

Сто метров.

Зверев схватил крайнюю пищаль, мельком глянул: фитиль дымит… Порох на полке… Запальное отверстие с крупинками… Он высунул ствол в бойницу щита, прицелился поверх голов убегающих от смерти людей.

Пятьдесят метров.

Андрей направил ствол в сторону вырвавшегося вперед рыцаря в шлеме ведром, с восьмиконечным крестом на кирасе и алым плащом за плечами, нажал на спуск…

Д-да-дах! – Лях и несколько всадников за ним словно испарились, пространство перед шитом заволокло дымом.