Пролог

Речушка со вкусным названием Осетр делала здесь широкую петлю, огибая луг и подмывая высокий, поросший соснами берег. Над водой, рядом с небольшим песчаным пляжем, тянулся на несколько метров, чуть не до самой стремнины, трамплин: длинное сосновое бревно, поверх которого накрепко приколочена доска в ладонь толщиной. Вокруг пахло смолой, хвоей, дымом и чуть кисловатым печеным мясом.

Самый аппетитный аромат тянулся от небольшого костерка. Точнее, от россыпи углей, над которыми на сверкающих сталью шампурах запекалось порезанное щедрыми ломтями мясо. В двух шагах от костра лежал широкий ковер, на котором сидела, поджав под себя ноги, молодая женщина, голубоглазая и курносая, в белом шелковом бюстгальтере с тонкими кружевами поверх упругих чашечек и свободных шелковых трусиках. За ее загорелые плечи опускалась длинная русая коса, а в руках женщина держала толстую книгу в кожаном переплете, с тисненым на обложке золотым православным крестом – молитвенник.

– И-и, эх! – жалобно скрипнула доска трамплина, и спустя секунду послышался громкий плеск. Потом новый всплеск, но уже более тихий. – Эх, хорошо!

Из реки на пляж вышел гладко выбритый мужчина лет тридцати в полотняных трусах со свисающими вперед завязками, заменяющими резинку, упал на песок:

– Ух, какой горячий!

Солнечные лучи осветили множество рубцов, испещряющих спину во всех направлениях, короткие темные волосы, сильные руки с тремя оспинами давних прививок у плеча. Мужчина подгреб песок себе под грудь, поднял голову:

– Искупалась бы, Настя? Жара ведь жуткая!

– Благодарствую, государь мой, – со скромной улыбкой кивнула женщина. – Зной меня, милостью Божьей, не томит. Я посижу.

– Ну, как знаешь… – мужчина поднялся, подошел к костру, повернул шампуры с мясом. – Скоро дойдут.

Внезапно издалека звучно пропела труба. Купальщик выпрямился, задумчиво вглядываясь за взгорок, ограничивающий луг, потом кивнул женщине:

– Накинь что-нибудь, Настя. А я пойду, песок смою.

Он пробежался по трамплину и вниз головой ушел в воду, несколькими мгновениями спустя вынырнув и торопливо выйдя на берег. Женщина, поднявшись, одела через голову сарафан, накинула на волосы платок. Успела как раз вовремя, поскольку стоило ей повязать углы, как послышался гулкий топот, и через взгорок перемахнул всадник – верхом на вороном коне, в алых сафьяновых сапогах и шелковых малиновых шароварах, бордовом полукафтане, отороченном горностаем, из-под которого проглядывала кумачовая рубаха, а голову прикрывала шитая золотой нитью рубиновая тафья. Красных оттенков не имели только черная окладистая борода, опускающаяся на грудь, да карие глаза.

– Вот это да! – изумленно отер подбородок мужчина. – Да никак сам боярский сын Андрей Толбузин к нам в гости пожаловал? Это же какими судьбами? Дело пытаем или от дела лытаем? Да ты слезай боярин, присаживайся к нашему шалашу. Сейчас как раз шашлычки поспеют. Пробовал когда-нибудь шашлыки, боярин?

– Здравствуй, боярин Константин Алексеевич, – спрыгнул на землю гость, – и ты здравствуй, хозяюшка…

Он отпустил коню подпругу, хлопнул его по крупу, отпуская пастись на луг, а сам подступил к ковру:

– Про что это ты спрашивал, Константин Алексеевич? Слово какое-то странное.

– Ша-а-ашлык, – нараспев повторил мужчина. – Есть такое блюдо на Кавказе. Границы-то русские, помнится, как раз туда должны к нынешнему году подойти?

– Милостью Божией и мудростью государя нашего, – кивнул, принюхиваясь к мясу, гость, – ханство Астраханское ноне на верность Ивану Васильевичу присягнуло, черемисские князья и черкесские под его руку попросились, сибирский хан Едигер тоже власть московскую над собой признал…

– Но шашлыком угостить никто не позаботился, – кивнул мужчина. – Ничего, мы этот недочет исправим. А пока, как на счет искупнуться? Я тут велел трамплин сколотить. Хоть какое-то развлечение из детства босоногого вспомнить.

Он легко поднялся, пробежался по ведущей от берега доске, подпрыгнул, и вниз головой вонзился в воду. Гость, сбив с головы тюбетейку, испуганно перекрестился и укоризненно покачал головой вынырнувшему хозяину:

– И как тебе не страшно, боярин Росин? Истинно соседи твои в ябедах пишут, дескать чернокнижник ты и колдун!

– Колдун, говоришь? – весело рассмеялся Росин, выходя на берег. – Оттого соседи пишут, что смерды их все ко мне на мануфактуры перебежали. Денежку себе зарабатывают, а не боярам ленивым отдают. Вот помещики, заместо того, чтобы труды приложить, кляузы вовсюда и отписывают. «Отнять и не пущать!» Так?

– Разное пишут, – уклончиво пожал плечами Толбузин. – Что в церковь не ходишь. Что посты не блюдешь…

– Я Господу не молитвой, а трудами своими служу, – пригладил волосы Росин. – А коли грешу в чем, так жена замолит, – он улыбнулся сидящей на ковре женщине. – Настя моя ни одной заутрени не пропускает. За двоих молится. Зато крест новой колокольни косогорской монахи у меня на мануфактуре отливали, не побрезговали.

– Еще ябедничают, что колдовской силой топоры, бердыши да наконечники к стрелам и рогатинам навораживаешь повозками целыми…

– От стервецы! – от души расхохотался хозяин, снова поворачивая шампуры. – «Колдовской силой!» А сила эта речным течением называется, между прочим. Я как в поместье приехал, в первую очередь мельницу водяную поставил. Водичка по Осетру течет, да молот пятипудовый поднимает, да роняет. И все, что моим мастеровым остается, так это раскаленную добела заготовку в формовочное отверстие сунуть, да дождаться, пока молот сверху саданет. Бац, и готово! Два смерда за день как раз по паре повозок всякого добра отковать успевают.

– Я вижу, Константин Алексеевич, ты эти три года времени не терял, – покачал головой гость.

– А чего его разбазаривать? – пожал плечами Росин. – Коли государь решил меня богатым приданым одарить, так пользоваться нужно. Если есть возможность не своими руками, а головой поработать, золото подаренное с толком в дело вложить, школьный курс по производственной практике вспомнить… В общем, грешно это: мочь и не делать.

– Да, – признал Толбузин. – Про твои поделки чугунные, Константин Алексеевич, в Москве уже понаслышаны.

– Баловство все это, – неожиданно сморщился Росин. – Глупость и баловство. Чугун не ковать, его лить надо.

– Так… Лей, Константин Алексеевич, – не понял горечи хозяина боярский сын. – Коли надобно, запретов чинить никто не станет.

– Уже чинят, – вздохнул Росин. – Понимаешь, боярин… Что бы лить чугун, как воду, его нужно греть в больших количествах. Иначе остывает металл слишком быстро. Тонн по пять-шесть хотя бы, – и тут же поправился: – Пудов по пятьсот за раз. И процесс этот непрерывный. Один раз печь остынет, снова ее будет не разогреть. А как я могу рассчитывать на десять лет непрерывного литья, если о прошлом годе татары Тулу опять обложили? Один раз эти засранцы на мануфактуру налетят, и все старания – псу под хвост. Так что, боярин, дело это не от меня зависит, а от оружия русского. Как рубежи наши нечисть всякая грызть перестанет, так и с делом ремесленным все куда ходче пойдет.

– Не грусти, Константин Алексеевич, – улыбнулся Толбузин. – Бог даст, справимся со всей нечистью.

– Я знаю, – кивнул Росин. – Со всеми справимся. Просто не терпится. Однако, как говорится, спешка нужна только… Ага, вот, кажется, и пора…

Он снял с камней один из шампуров, с гордостью протянул его гостю:

– Вот, отведай, боярин, кавказского лакомства… Настенька, это тебе… Ну, и себя, любимого, тоже обижать не след.

На некоторое время возле дотлевающего костра повисла тишина. Люди, удерживая в руках шампуры, объедали с них мясо.

– Да, – признал Толбузин, истребив половину своей порции. – Снедь знатная. Особливо с дороги.

– М-м! – спохватился Росин. – Совсем забыл! Настя, бургунского гостю налей. С красным вином еще лучше пойдет!

Гость с благодарностью принял кубок, осушил. Продолжил трапезу, но уже не так жадно:

– А что ты, Константин Алексеевич, от дворни своей на берегу прячешься? Не боишься, что крамолу какую за тобой заподозрят?

– Наоборот, – покачал головой Росин. – Хочется дом свой прежний вспомнить. Искупаться, позагорать, как у нас принято было… Боюсь, как развлечения мои увидят, так уж точно в колдуны запишут. Ты вон, боярин, сразу креститься начал.

– За тебя испугался, Константин Алексеевич, – облизнулся Андрей Толбузин, примериваясь к очередному куску мяса. – Как руки, больше не болят?

– Спасибо, не жалуюсь, – Росин внезапно утратил аппетит, задумчиво вертя шампур в руке. – Кого же это здоровье мое вдруг заинтересовало? Никак место свободное на дыбе обнаружилось?

– Ну что ты, Константин Алексеевич?! – мотнул головой гость. – И в мыслях ничего близкого нет! Шах-Али с набега на Ливонию с такой богатой добычей вернулся, что все недоимки в цареву казну с лихвой покрыты. За что тебя, боярин, государь наш с благодарностью помянул. Спрашивал, почто не видно тебя давно? Как никак, боярин. Коли поместье тебе дадено, стало быть и службу нести должен.

– А много ли пользы будет от одного меча? – Росин все-таки откусил себе немного мяса. – Я про то тульскому воеводе уже сказывал. Пусть из писцовых книг вычеркнет, а я и тягло государево, и ямское, и пожилое в полной мере платить готов. С меня налог получится изрядный, с пяти-то мануфактур. Полк стрелецкий снарядить можно.

– Преданность и храбрость за деньги купить нельзя, Константин Алексеевич, – покачал головой гость. – Государь от тебя не корысть получить желает, а совет разумный. Поручение хочет дать, кое не всякий и выполнить способен.

– Зловеще, однако, вступление получается, – вздохнул Росин. – Сразу Ильей Муромцем себя чувствовать начинаешь, что с печи, да сразу супротив Соловья-Разбойника кинулся. И на какое Идолище Поганое царь меня послать желает?

Андрей Толбузин замялся, покосился в сторону женщины.

– Да, действительно, – согласился Росин. – Настя, налей нам еще вина. И давайте спокойно шашлыка поедим, без всяких намеков и загадок.

Однако настроение было испорчено безнадежно. Вместо того, чтобы наслаждаться вкусом вина и мяса, Росин пытался угадать, куда это его собираются заслать, и почему ради этого поручения в тульское имение Салтыковых царь отрядил одного из доверенных опричников, боярскому сыну Толбузину явно не терпелось объясниться, а женщина с тревогой смотрела то на одного, то на другого, тоже не ожидая для мужа ничего хорошего от нежданного царского зова.

Наскоро расправившись с угощением, Росин поднялся, обошел ковер, извлек из чересседельной сумки криво изогнутый медный охотничий рог, облизнул губы, с натугой затрубил. Потом поднял с травы черную монашескую рясу, оделся.

– Никак, по сей день в одежке от Посольского приказа ходишь, Константин Алексеевич? – удивился гость.

– Другую сшил, – хмуро ответил Росин, которому напоминание о дыбе и допросе в Посольском приказе настроения отнюдь не улучшили. – Удобная оказалась. Не маркая. Свободная, движения не стесняет. В холод тепло, в жару прохладно. Да и привык я к ней.

– Скромничаешь, Константин Алексеевич, – покачал головой Андрей Толбузин. – По твоему достатку и званию в горлатной шубе ходить должен, а не рясе черноризицкой.

– А мне хвастать не перед кем, боярин. Смерды и так знают, кто здесь хозяин. А средь людей торговых я не шубой, товаром хорошим и дешевым известен.

С нарастающим топотом примчал отряд в полсотни всадников – простоволосых, молодых, с только начинающей пробиваться бородой и усами; в синих и красных ярких рубахах, черных шерстяных шароварах и, опять же, цветастых сапогах. Луг наполнился тревожным ржанием, громкой перекличкой.

– Федор, коня, – негромко распорядился Росин. – И приберите тут все, пора в усадьбу возвращаться. Настенька, будь любезна, проследи.

– Спокоен будь, государь мой, – приложила руку к груди женщина и почтительно поклонилась мужу.

Один из всадников, в наброшенном поверх белой шелковой рубахи полукафтане подъехал ближе, ведя в поводу серого в яблоках скакуна, придержал его, пока хозяин неспешно забрался в седло.

– Федор, жену мою до дома проводи, – наказал Росин, усаживаясь и подбирая поводья. – Тебе поручаю.

Московский гость тем временем поднялся на спину своему коню, подъехал ближе, и они с Росиным бок о бок тронулись по неширокой тропе, уводящей от берега к светлому березняку.

– Ох, Константин Алексеевич, – опять попытался укорить хозяина боярский сын. – Дворня твоя богаче тебя одевается. Не ровен час, перепутают, как со свитой ехать будешь.