Редактор Александр Новиков

ISBN 978-5-4496-5130-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Александр Дудин

Автор восьми поэтических сборников, вышедших в издательствах Москвы, Барнаула, Саратова и Красноярска. Печатался в альманахах: «Енисей», «Наследие», «Поэт года», «Русь моя», «Георгиевская лента», «Лира» и других. За успехи в литературной деятельности награждён медалями Кирилла и Мефодия, и Антуана де Сент-Экзюпери. Руководитель поэтического клуба «Автограф».

Декабрь

 
С неба сыплется легкое чтиво
На страницы широких полей,
Отбивают поклоны учтиво
Тени старых больных тополей,
 
 
Шепелявят еловые лапки,
Забывая слова впопыхах,
На заборе боярские шапки
В горностаево-белых мехах.
 
 
Неуклюже ютится церквушка,
Прикорнув в неживых облаках, —
Как потерянная игрушка,
Переломанная в веках.
 
 
Память тяжко сжимается болью
И саднит накатившая грусть —
То декабрь сживается с ролью
В балагане под вывеской «Русь».
 

Новый год

 
Выстрел грянул – в небе блёстки
Разметались серебром.
Звук отрывистый и хлёсткий,
Как весенний первый гром.
Хором грянули хлопушки,
Рассыпая конфетти,
И летят цветные мушки —
Разноцветней не найти.
Мчатся сани под угоры,
Полозками снег скрипит,
Ветерок – попутчик скорый —
Вслед простужено хрипит.
Эй! летите быстро санки,
Завихряя снегом ночь,
Будет утро спозаранку
Замять снежную толочь.
А сейчас ликуйте, дети,
Веселись, честной народ!
Праздник радостный на свете —
Расчудесный Новый Год!
 

«Мороз и солнце, воздух чистый…»

«Мороз и солнце, день чудесный!»

А. С. Пушкин

 
Мороз и солнце, воздух чистый,
Крещенским звоном налитой
И снег – с рассветом серебристый,
А к вечеру, вдруг, золотой.
 
 
Шныряют голуби смешные,
С руки хватая семена.
Скучают ставенки резные,
Былые вспомнив  времена.
 
 
Исходят скрипом тротуары,
На небе сгустки облаков…
Неугомонен город старый,
В седой излучине веков.
 
 
И, в день Господнего Крещенья,
Я в небо гулкое глядел,
Прося у города прощенья
За все, что сделать не успел.
 

Февраль

 
В проулке снежок хороводится,
Уснул монастырь на горе,
Где тихо грустит Богородица,
По солнцу и летней жаре.
 
 
Плывут облака многоснежные
В таёжную синюю даль.
Несёт холода неизбежные,
Разгульный бродяга февраль.
 
 
Стрекочут сороки испугано,
Свистят флюгера соловьём,
Вдали огородное пугало
Приветливо машет тряпьём.
 
 
Беснуется вьюга, утайкою
В сугробах январь хороня.
Колючею хлещет нагайкою,
И бьёт под микитки меня.
 
 
А трубы печные гобоями
Играют торжественно туш,
Как дворники, между запоями,
Будя беспросветную глушь.
 
 
Пусть снежная сыпь хороводится,
Но сколько б метель не мела,
Прошу я тебя, Богородица,
Плесни в мою душу тепла!
 

Моему городу

 
Холод мечется по полю
И деревья все в снегах —
То зима летит на волю
В семимильных сапогах.
 
 
Заковал мороз озёра
В ледяные зеркала.
Тишину взрывают хором
По утрам колокола.
 
 
На реке торчат торосы,
Старый тополь чуть живой,
Снег берёзовые косы
Заплетает бахромой.
 
 
Монастырская ограда
Ослепительно бела,
Как полки перед парадом
Золотые купола.
 
 
Дом согбенный и холодный,
Покосившийся заплот
И сидит на нём голодный,
Старомодный серый кот.
 
 
Лучезарного сиянья
Льёт по улицам поток.
Ты – Всевышнего созданье,
Мой старинный городок!
 

Бумажный гномик

 
Домик заснеженный, одноэтажный,
На подоконнике гномик бумажный
Мирно глядит из-за веточки ели
И нипочём ему злые метели.
 
 
Маме в подарок, своими руками,
Сделала Маша в кружке оригами
Чудного гномика в красном жилете,
Чтобы он маме напомнил о лете.
 
 
В ручке у гномика посох из спички,
А за окном воробьи и синички
Просят у гномика, посохом, чтобы,
Он растопил поскорее сугробы.
 
 
Чтобы закапали с крыши капели,
Птицы запели весенние трели,
Чтоб улыбались почаще все люди,
Снова, как в детстве, мечтая о чуде.
 
 
Домик заснеженный, одноэтажный,
На подоконнике гномик бумажный,
Сделанный Машей в кружке оригами,
Гномик волшебный, подаренный маме.
 

Зима

 
Распотешилась колкая вьюга,
За порогом не видно ни зги.
Бьётся белая замять недуга
В неводах леденящей тоски.
 
 
Наглотавшись за день непогоды,
Стала тише усталая грусть…
Истрепали земные невзгоды,
Засугробили хворями Русь.
 
 
Матереет зима-потаскуха,
Нахлобучив парадный зипун,
Шепелявит за окнами глухо
Надоедливый ветер-баюн.
 
 
Не уснуть. Дотяну до рассвета
Воспалённую память мою.
Ничего, что душа не согрета.
Ничего, что давно не пою.
 
 
Не судите меня очень строго,
Что любил прокатить с ветерком…
Скоро кончится жизни дорога —
Вон за тем ледяным бугорком.
 

Конец зимы

 
Зима взбесилась на исходе,
Туманом утро налито́,
Но я одет по новой моде,
В демисезонное пальто.
 
 
Ведётся счёт весёлым мартом
Морозных сорок сороков,
А я с мальчишеским азартом
Кормлю с ладони голубков.
 
 
Мне нипочём кромешный холод,
Слетает в душу благодать,
И бьётся сердце, словно молот,
Весну пытаясь подковать.
 

Гурген Баренц

 
Гурген Баренц (Гурген Сергеевич Карапетян) род. в 1952 г. в Ереване.
 

«Этот год был без «бабьего лета…»

 
Этот год был без «бабьего лета»:
Сразу осень, дожди, холода.
Ветер ринулся вниз с парапета
И грозится порвать провода.
 
 
Где ты прячешь сокровища, осень?
Ты, я знаю, богаче, чем Крез.
Вместо золота – жалкая проседь.
Ты на краски скупа позарез.
 
 
В серых днях – никакого просвета.
Воскресенье совсем как среда.
Этот год был без «бабьего лета»:
Сразу осень, дожди, холода.
 

«Когда призовешь меня, Господи…»

 
Когда призовешь меня, Господи,
Преврати меня в сахар – прошу Тебя,
И раствори меня в небе:
Пусть ему станет сладко.
 
 
А потом я прольюсь на землю —
Не манной небесною, нет! —
Обычным дождем или снегом.
Пусть земле станет сладко.
 

«Когда-то – давно это было …»

 
Когда-то – давно это было —
Я любил твою юность.
Твою весну, твоё утро.
Ах, как много в тебе было жизни!
Жизнь плескалась в тебе, словно море.
 
 
А потом я любил твоё лето.
В нём таинственность, мягкость,
Размеренность звёздных ночей.
В нём кричали сверчки,
В нём журчали ручьи, пели птицы.
 
 
А теперь я люблю твою осень.
В ней склонились к земле
Золотые колосья пшеницы.
Кожа гранатов потрескалась,
Пряча рубины.
 
 
Есть ещё и зима,
В ней холодные, длинные ночи.
Завывание ветра,
Промозглые, мрачные дни,
Белый саван, зажжённые свечи…
Есть ещё и зима,
Но о ней мне не хочется думать.
Есть ещё и зима,
Но она далеко, далеко…
 

«Сверчки дают последние концерты…»

 
Сверчки дают последние концерты,
Не за горой дожди и холода…
Возьму билет, усядусь в самом центре:
– Начнем. Я весь вниманье, господа.
 

«Всё чаще в снах ко мне приходит мама…»

 
Всё чаще в снах ко мне приходит мама.
Грустит, что я стал старше, поседел,
Что столько долгих лет она не с нами,
А здесь осталось столько важных дел.
 
 
Я говорю ей: скоро, очень скоро,
Я сам приду в твой непонятный мир.
А есть ли там леса, озёра, горы?
Растут ли там крапива и аир?
 
 
Она молчит, а взгляд такой печальный!
Такому взгляду не нужны слова.
В халате белом – словно в платье бальном —
Идёт по лугу, а вокруг – трава.
 
 
Мне шлёт сигналы мир потусторонний,
Но я ещё немного поживу.
Сирены смерти карканьем вороньим
Зовут меня во сне и наяву.
 
 
Всё чаще в снах ко мне приходит мама,
И от неё исходит лунный свет.
А в небе, как в трёхмерной голограмме,
Рождается спасительный рассвет.
 

«Всё сделано. Всё сказано. Осталось…»

 
Всё сделано. Всё сказано. Осталось
Достойно встать, откланяться, уйти.
Земная жизнь – всегда такая малость:
Я сбиться толком не успел с пути.
 
 
Смотрел на жизнь откуда-то из зала.
Светло на сцене, но меня там нет.
Я жил на свете – или показалось?
Куда меня зовёт слепящий свет?
 
 
Всё сделано. Финита клоунада.
Ах, этот свет! Как сладко он зовёт!
Пойду на зов – в нём есть своя услада,
Отдохновенье от сумбура лет.
 
 
Всё сказано. Слова уже устали.
В столетьях совершенней мир не стал.
Добро и  зло меняются местами
И мирно делят общий пьедестал.
 
 
Всё сделано. Всё сказано. Осталось
Достойно встать, откланяться, уйти.
Земная жизнь – всегда такая малость:
Я сбиться толком не успел с пути.
 

«Зимою даже солнцу…»

 
Зимою даже солнцу
Не встается.
Оно все тянет,
Тянет с пробужденьем…
С постелью неохотно
Расстается.
Хомут на шее —
Это восхожденье…
 

«Меня язык до Киева довёл…»

 
Меня язык до Киева довёл.
Там огород, там бузина да дядька.
Что с дядьки взять? – с него все взятки гладки.
А бузина – везде, где произвол.
 
 
А что язык? Язык – он без костей.
Как помелом прошёлся по Майдану.
Не верится, хотя свежо преданье,
Что дьявол – самых радужных мастей.
 
 
Он снова нас попутал – старый чёрт.
Мы слушали его, развесив уши.
А разум говорил всё тише, глуше.
Лукавого подначивал эскорт.
 
 
Поэты мы. Нам дьявол – не указ.
Мы – соль земли, её первооснова.
Поэты мы. Мы властелины слова.
Наш плач и крик души – не напоказ.
 
 
Мы – крайние, и нам держать ответ
За бузину, за дядьку и за Киев;
За боль и за страдания людские,
За весь несовершенный белый свет…
 

«…А в Хьюстоне – дожди, дожди, дожди…»

 
…А в Хьюстоне – дожди, дожди, дожди;
А Хьюстон – далеко, за океаном.
И там – моя кровинка, внучка Анна.
Так хочется прижать её к груди!
 
 
А в Хьюстоне – дожди, дожди, дожди.
Душа и сердце – там, за океаном.
Дружу с тоской-печалью окаянной;
Вдруг так кольнёт, что Бог не приведи.
 
 
Мне внучку Анну не прижать к груди.
Мне мало «Скайпа», мало слышать голос.
Жизнь раскололась, сердце раскололось.
…А в Хьюстоне – дожди, дожди, дожди…