ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПЛОТЬ

Глава 1. Рутина

Снова раздался протяжный гул сирены, оповещающий о начале нового дня и очередной рабочей смены. Снаружи включился яркий свет, заменив ночное освещение, с трудом пробивающее непроглядную тьму этого забытого места. К этому времени я не спал, проснувшись раньше обычного от чувства голода и бодрящей прохлады, наполнившей комнату.

Мне казалось, комната была ещё холоднее, чем обычно. Полусырое помещение до этого, и так, слабо прогревалось, сейчас ощущалось ещё более промозглым.

– Что там у них случилось? – проговорил я, направляясь к вентилятору.

Старые лопасти вентилятора едва работали, со скрежетом и стоном поворачиваясь в отверстии вентиляционной шахты, периодически цепляясь за прорастающую по стенам биомассу.

Хоть я давно привык к этому, мне всё равно не нравилось срезать плоть с поверхностей. Но это была необходимость. В противном случае плоть (так мы называли органику, прорастающую во всех помещениях) пробралась бы во все уголки и щели, вызвав повреждения труб, проводки и вентиляции.

Мы верим, что это наша мать, рождающая и заботящаяся о нас. Она бережно окутала всё пространство этого мира, нежно смыкая хватку на холодном металле, повреждённом коррозией. Лишь местами обрываясь с проржавевших стен и подвижных механизмов.

Достав костяной нож, я аккуратно срезал кусочек мягкой плоти и бросил Киву.

Место среза запульсировало и засочилось ярко-красной жидкостью, мгновенно затвердевшей в тот же момент, не оставив и намека на недавнее повреждение.

Мой домашний питомец Кив с радостью проглотил угощение. Дай ему волю, он бы обглодал до металла все стены и полы. Но кое-как мне всё-таки удалось приучить его, хотя и не с помощью самых гуманных методов.

***

Кива мне давно довелось найти в утробе. Не знаю, сколько времени прошло. Здесь хоть и есть представление о течении времени, но оно словно замерло, превращая жизнь в нескончаемые циклы смен.

Случайно забредя в утробу, я увидел, что в ней не было рабочих, и никто не услышал стоны и звуки разлившейся воды, доносившиеся в момент разрыва плаценты и появления нового обреченного.

Подойдя ближе, я разглядел нечто, отличающееся от привычного вида новорожденного. Его руки и ноги росли перпендикулярно телу. Позвоночник неестественно сильно изогнут, с выпирающими позвонками. Казалось, что они вот-вот разорвут кожу – жёлтую, с редко расположенными чешуйками, похожими больше на кору дерева, чем на кожу.

Голова имела продолговатую форму с большим приплюснутым черным носом и длинными ушами, свисающими, как обрывки тряпок. Пальцы рук и ног напоминали обрубки с черными шершавыми подушечками на внешней поверхности. Кое-где по бокам свисали пряди завивающихся волос, толстых и блестящих, будто смазанных воском.

В нижней части спины рос короткий волосатый хвост, толстый отросток, сужающийся к концу, с жёсткими на вид металлическими наростами по всей длине. Что-то похожее нам показывали в детстве, и это существо было на него похоже. Кажется, оно называлось собакой или волком. Точно не помню.

Говорят, что иногда утроба дает сбой, и на свет появляются странные не похожие на нас существа. Наверное, для этих целей здесь и расположен утилизатор, в который скармливают таких уродцев.

Мне стало интересно посмотреть на вновь прибывшего карлика размером намного меньше тех, которых удавалось видеть раньше. Подойдя поближе, раздался стон, звучавший как скрип древесины, а не как плач ребенка. Разорвав остатки плаценты и очистив от слизи и крови его лицо, вдали раздались приближающиеся шаги акушеров.

– Они засунут тебя в утилизатор, – прошептал я.

В этот момент Кив встал на все конечности, стряхнул остатки слизи и посмотрел на меня таким взглядом, который мне некогда не забыть. То чувство, что промелькнуло в моей голове, не было похоже ни на что. Это было что-то теплое и приятное, словно мы знали друг друга всю жизнь.

Испугавшись, что меня тоже утилизируют, я вскочил с колен и попятился назад.

Кив издал протяжный звук. Шатаясь из стороны в сторону и волоча по полу пуповину, источавшую питательную жидкость вперемешку с желтым зловонным гноем, он пошел за мной на всех четырех.

Шаги приближались. Растерявшись, я схватил его и выбежать в сторону главного зала.

Вскоре назвав его в честь надписи на входе: «КИВ», а ниже располагалась расшифровка: «камера инкубации Вортекс». Так он и стал жить со мной.

За все это время никто даже не сказал слово против такой дружбы. Будто вовсе не замечая его существования.

***

Теперь он живет со мной, разделяя все тяготы и трудности нашей однотонной жизни.

Выйдя из комнаты, мы направились по коридору в главный зал. В коридор сходились десятки таких же комнат. А стены его, жуткие и черные из-за частого срезания плоти местными жителями, походили больше на шрамы, перемешанные с торчавшими наружу сухожилиями.

Всегда ненавидел проходить здесь. В голове проскакивала мысль, что когда-нибудь мама вылезет из стены в облике монстра, схватит и затащит в себя.

Пол отдавал скрежетом решёток, доносившимся из-под слоев плоти, напоминая, что мы находимся не в чреве гигантского чудовища.

Вскоре мы вышли из узкого прохода, в сердце нашего мира. Центральный зал имел грандиозные масштабы, уходя вверх на сотни метров и расстилаясь в ширину в виде круглой комнаты, диаметром в несколько сотен метров. Спиральный подъем, соединяющий тридцать этажей, поднимался почти к самому потолку, окутывая шпиль, возвышающийся посередине зала. Это центральное сооружение, как опора древних соборов, величаво уходила в свод купола, упираясь в чёрное железо.

Тело опоры было покрыто плотью, как и спиральная лестница, но с торчавшими, и даже вываливающимися наружу пульсирующими венами, наполненными темно-красной жидкостью. Настолько темной, что на расстоянии нескольких метров виделось, что по ним течет мазут, а не органическая субстанция.

Сухожилия рассекали наросшую органику, обвиваясь, как лианы вокруг цилиндрической конструкции. Из основания выходили отростки, плотные и костистые, как ребра, разветвляясь по полу, сужаясь они переходили на стены. Под плотью опоры просматривалось слабое свечение, озарявшее изнутри наросшее столетия назад органическую опухоль. Воздух был спертый и тяжёлый, отдающий запахом гнили вперемешку с сладковатым привкусом. Окружающую тишину изредка нарушали звуки работающих механизмов, прорывавшихся через слой плоти, глухо отражаясь от мягких тканей, сросшихся с металлом.

По спуску неспеша брели другие трудяги с мрачным, поникшим видом. Никто не разговаривал и не приветствовал друг друга. Просто двигаясь к цели или концу. Бессмысленному и рутинному концу. Мы шли на завтрак, смешавшись с неохотно тянущимися рабочими, направляющихся на желанный прием пищи.

Столовая располагалась в одном из ответвлений туннеля, на выходе из центрального зала. Важно было идти прямо и не сворачивать, чтобы не заблудится. Такой же прямой путь к рабочему месту, предстоял после столовой. Так что, следуя такому маршруту, заблудится было попросту невозможно.

Здесь еда не отличалась многообразием, поскольку производилась из единственно растущего здесь гриба. По форме похожего на морскую губку, покрытую ярко-оранжевыми пятнами, с приятным ароматом вареного мяса. Не сказать, чтобы каша из этого гриба была вкусной, но и отвращения тоже не вызывала.

Столовая не выделялась оригинальностью интерьера от остального комплекса. Разве что столы были покрыты плотью зеленоватого оттенка (под стать цвету гриба) свисавшей, как скатерть по краям и плавно перераставшей в пол.

Кив был размером меньше остальных, но порцию получал такую же. Жадно обжираясь и истекая слюной, он валялся на полу с раздутым, как пузырь, животом и скулил.

– Как в тебя столько влезает, – проговорил я с набитым ртом, – когда-нибудь ты лопнешь.

– Иув-иув.

Вскочив на все ноги, он уставился мне в рот, прося добавки.

– Ну нет уж, хватит с тебя, а то опять запачкаешь все полы. Или хочешь опять накормить маму своей рвотой?

– Ииииив, – проскулил Кив и снова принялся перекатываться на спине.

***

После приема пищи мы направились исполнять свои обязанности. Хотя мы (ну, по крайней мере я), не воспринимали это как бремя, все же чувство повторяющегося дня не внушало оптимизма. Но и иной жизни мы не знали, а поэтому воспринимали ее как данность. Не радости, не горя ни чего. Все эмоции словно убавили на минимум, невидимым регулятором. Особенно это чувствовалось после приема пищи.

Наша обязанность заключалась в том, что мы срезали части каменных валунов с помощью резака, разрезали их на более мелкие части и складировали на конвейер. Далее по конвейеру измельченная порода поступала в камнедробительную установку, а затем в сепаратор, где разделялась в зависимости от свойств. Металлы шли в одну сторону, остальная порода – в другую.

Металл поступал по конвейеру и исчезал в неизвестном направлении, уходя в пол. Остальное проходило через стену в другое помещение и попадало в ёмкости, состоящие из огромного количества створок и решетчатых проемов.

Ёмкость с гулом и грохотом измельчала породу в порошок. После чего раздавался непродолжительный электрический треск, и на выходе получалась светло-серая субстанция, которую мы использовали как грунт для посадки грибов в отделе гидропоники.

Каменная порода прорастала из стен и потолка, не иссякая. Сколько бы мы её ни добывали, на следующий день все было так, как было до этого.

С левой стороны пещеры находился небольшой проем в стене, закрытый кожистыми створками. Пройдя через которые, можно было попасть в холодильник, хранящий породы окаменевшего льда. Растапливая его, мы использовали полученную воду для полива и питья. Конвейер там давно был сломан, поэтому приходилось протаскивать вручную отколотые куски через проем в стене.

Резаки, с помощью которых осуществлялась работа, выглядели как плоские коробки с выемками для рук, в глубине которых располагались рукоятки для фиксации кистей, по совместительству служившие регуляторами мощности луча и его запуска.

Широкие проемы в резаке сделаны с учётом ширины кистей рабочего, которая варьировалась в зависимости от количества пальцев, коих у каждого было разное количество, а именно от трёх до пяти. Причем на каждой кисти у одного взятого рабочего могло находиться разное количество пальцев. Все зависело от воли мамы, дарующей их.

Над дверным проёмом светились полупрозрачные голограммы часов и календаря. Часы выглядели в виде круга, разделенного на красную, две жёлтые и зелёную зоны. После перехода стрелки в новую область круга во всех помещениях раздавался глухой монотонный гудок, сигнализирующий о смене периодов работы и отдыха.

Календарь был исполнен в виде двух голограмм цифр. Первая цифра обозначала цикл, вторая – период. Значение цикла было неизвестно, поскольку цифра мигала и периодически затухала. Период был 12322.

В главном зале висела точно такая же голограмма, но большего размера и синего цвета. Поэтому узнать, что сейчас мы обязаны делать, можно было не только здесь.

Рядом со мной всегда работал Бон или Вон, точно не помню, поскольку путаю их. У обоих язык подвешен, если можно так выразиться в обществе, где перекинуться двумя фразами считается разговором без умолку. И у одного, и у другого имелось по пять пальцев на одной и три на другой руке.

– Привет, Оло, – отречённо произнес он, вытирая корпус резака от пыли. – Хорошо поел?

Говорить было особо не о чем, поэтому, как правило, мы обменивались бессмысленными фразами и продолжали работу.

– Привет, БВоон, – невнятно произнес я, дабы звуки «в» и «б» слились. – Да.

– Слышал, старуха недавно умерла? – без эмоций произнес он. – Жалко.

Я удивлённо поднял на него взгляд, небрежно накидывая ремень резака на плечо. Вспоминая ту самую старуху, сросшуюся со стеной плоти в дальнем конце зала.

– Нет, не слышал, – удивился я, насколько это было возможно с нашими эмоциями.

– Но цифры на табло утробы не изменились. Там всё ещё число сто, – удивленно произнес он.

– Может, она жива?

– Нет, Бон проверял. Она не дышит.

На этом наш продолжительный диалог закончился. Вон с уставшим видом направился к породе. Я же немного подумав, сам не понимая о чем, пошел в след за ним.

Свет, источаемый резаком, с трудом прорезал камни, медленно проникая в породу, с грохотом обрушая массу камней на металлический пол с редкими ошметками засохшей плоти. Лента конвейера гудела и щелкала от деформации. Пыль летела во все стороны, оседая на поверхностях и проникая во все щели и проемы.

Не сказать, что объемы добычи были большими, скорее даже несущественными. Но десятки рабочих, вовлечённых в процесс, создавали видимость бурно кипящей работы. Бессмысленно, а порой словно завороженно бредя по закоулкам полусырой пещеры.

Добываемые металлы транспортировались в неизвестном направлении. А остального грунта было так много, что лишний приходилось сбрасывать в утилизатор, такой же, как в утробе. Только большего размера и с большим табло, располагавшимся над его створками. Табло оповещало надписью «Необходим сброс» каждый раз при наполнении его грунтом до жёлтой отметки, предупреждая о предельном уровне. А при закрытии створок появлялось сообщение «Сброс. Просьба отойти».

***

Прошла половина смены и раздался звук, оповещавший о начале приема пищи. Этот сигнал отличался от того, который сообщал о начале и конце рабочего дня. Раздаваясь не в строго определенное время, он напоминал звон колокола, а не глухой рев сирены.

Все сложили резаки с остальными средствами индивидуальной защиты в специально отведенные стеллажи и неспешно побрели в сторону столовой.

Выйдя в коридор, я заметил, что рядом нет Кива.

– Кииив! – Крикнул я, оглядываясь по сторонам. – Киииив.

Вернувшись назад в пещеру, продолжил звать Кива, выкрикивая его имя в глухую пустоту. Но он не отзывался.

– Может, в столовую пошел?

На пути в столовую мне послышалась возня в одном из, казалось, миллиона разветвлений коридоров.

Порой складывалось ощущение, что мы живём в чреве какого-то Левиафана. И если бы не изредка проглядывающее железо через все это окутанное плотью место, с уверенностью можно было бы сказать, что сейчас я продвигаюсь по кишечнику. Коридоры были не сплошными и местами переходили в кольцевые образования, разделявшими их на секции. Местами из стен развивались тонкие черве видные отростки. Они плавно двигались в попытках зацепиться за что-нибудь. И если поднести к ним руку, они обвивали пальца и тянули к основанию стены. Свернув в коридор, пальцы играючи проскользнули по развивающимся отросткам.

– Кив! – снова позвал я его. Но ответа не было.

Я ускорил шаг в сторону усиливающегося звука, очередной раз свернув за угол ветвящихся внутренностей тоннеля.

– Ты опять? Я же говорил, у нас будут проблемы, – с усталостью произнес я, отрывавшему куски биомассы с пола Киву.