Дизайнер обложки Катя Дракон

© Александр Муниров, 2018

© Катя Дракон, дизайн обложки, 2018

ISBN 978-5-4493-7424-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

0

Ложь, Жонглер – понятие весьма относительное и во многом зависит от точки зрения и цели Скажем, сознательное введение в заблуждение, даже если и не является прямой ложью, таковой может считаться, а может и нет.

Как тебе такие слова:

«Ты знаком с ними, признайся. Каждый день видишь их на улицах и в метро. Они рядом с тобой в магазинах, в кино и на работе. Не замечаешь, но видишь постоянно. Присмотрись, только осторожно, чтобы они не заметили: даже если кажется, будто они веселятся, достаточно одного внимательного взгляда, чтобы понять – это не так. Они – как люди. Носят такую же одежду, какую носишь ты, водят те же машины, что и у тебя, работают в таких же офисах. Как и ты. Но внутри у них уже давно ничего нет, понимаешь? Никакого света. И достаточно одного взгляда в глаза, чтобы понять это, увидеть в них серую асфальтовую пустоту. Все действия, что совершаются ими – это инерция. То, что они привыкли делать раз за разом, выполняя необходимую социальную программу, которой обучались с детства. Условные рефлексы. Они делают вид, что живут полноценной жизнью, но, в то же время, постоянно утверждают, что ей недовольны. И это неудивительно, ведь все самое главное уже утеряно, а без главного все пустое.

Я хожу среди этих… давай назовем их зомби, с тщательно скрываемым страхом. Что произойдет, если они вдруг поймут? Осознают свою истинную природу? Что они тогда сделают? Мне страшно думать об этом. Страшно, но и завораживающе интересно тоже. Прямо сейчас я потягиваю коньяк из бутылки, стоя под козырьком и ожидая, когда закончится дождь. Серый город, серые люди, кругом все серое, яркая реклама лишь подчеркивает эту серость. Осторожно смотрю на прохожих так, чтобы они не увидели моих глаз. Ведь если я могу разглядеть в их глазах безропотную серость, то и они наверняка смогут разглядеть в моих что-нибудь иное, верно? Кто же тогда меня спасет?»

Как ты считаешь, в разрезе всего того, что теперь тебе известно – это ложь или введение в заблуждение? Я могу назвать эти слова художественной аллегорией, однако и ложью тоже.

Авторство слов – мое, но он верил, будто оно принадлежит женщине, с которой лично я никогда не был знаком. Он и сам не мог похвастать близким с ней знакомством. Однако, вследствии заблуждения, причиной которому не в последнюю очередь являлся я, верил, будто она живет в столице, что у нее за плечами два неудачных брака, несколько неудачных романов, десяток неудачных работ и пара неудачных творческих проектов.

Такая была информация о ней в сети в открытом доступе, и он верил ей и потому что хотел верить, и еще потому, что не верить не было повода.

В самом деле, – рассуждал он, – зачем человеку писать о себе неправду?

В зомби, кстати говоря, верить не хотел.

У него самого, между прочим, из жизненного багажа за плечами имелся один неудачный брак, пара интрижек на двух работах после развода и ни одного творческого проекта. Негусто и банально, как и у многих.

Несколько лет назад, когда интернет, наконец, превратился в глобальную платформу обмена информацией, он и «подруга», которая, к слову, к началу моего рассказа уже была мертва, подобно всем прочим мимолетно-знакомым между собой людям их возраста, добавили друг друга в друзья во всех возможных социальных сетях. Ни разу не обязывающая к дальнейшему общению интернет-вежливость, чему доказательством является тот факт, что они не написали друг другу ни слова в сети до самой ее смерти. Потом уже от ее лица писал я. Не банальное «привет, как дела?», – как делают многие, хотя глупо, согласись, интересоваться делами человека, которыми никогда раньше не интересовался и который живет едва ли не в противоположной точке планеты? Она, или я, в общем, мы, написали: «Я помню, что у тебя был галстук-бабочка. Можешь дать одному человеку всего на один вечер?»

Галстук-бабочка у него конечно же был, но остался в другом городе вместе с молодостью. Да и не нужен был он мне: было нужно, чтобы он удивился. Не такая уж редкая вещь, этот галстук-бабочка, чтобы просить ее у человека, с кем не общаешься уже десять лет, да и до того ваши разговоры ограничивались мимолетными «привет» и «пока» и то лишь благодаря общей компании.

В тот раз он мог бы, конечно, ответить простое «нет» и покончить с этим. Многие бы так и поступили и тогда мне пришлось бы выдумывать новую причину для обращения к нему. Но момент был выбран верно, и фраза, к моей гордости, подобрана идеально, не сработавшая в другой ситуации и с другим человеком, и он ответил не «нет», а: «Привет. Боюсь, галстука-бабочки у меня под рукой нет. Но могу попробовать найти и передать.»

Впрочем, за верный момент, Жонглер, нужно благодарить дорогую подругу. То было ее идеей.

«Не надо, – написал я, – это было проверкой, и я рада, что ты отозвался. Сегодня просто пишу дурацкие вещи людям, напоминаю о прошлом, исключительно затем, чтобы увидеть, что для кого-то оно еще важно. Понимаешь, друг мой? Я ведь могу назвать тебя другом? Между прочим, ты единственный, кто ответил».

«Друзья», конечно, несколько громкое слово, но опять же, сказанное в нужный момент нужному человеку, работает самым лучшим образом. Ложь это или введение в заблуждение? К тому моменту, что я описываю, у него уже не было друзей, а те, что когда-то имелись – последние лет пять проявляли дружбу разве что только через поздравления с днем рождения. Он уже и забыл, я думаю, что такое дружба, и такое проявление симпатии, какое проявила она, в его условиях вполне могло быть засчитано самой настоящей дружбой.

Давай, для некоторой классификации, я буду называть свои слова в той переписке – «ей» или «подругой»? Хотя бы потому, что он сам ее так называл.

«Понимаешь ли в чем дело, – писала она, – есть разница между нами прошлыми и нами настоящими. Нынешний возраст – тридцать три года. Иные люди за это время успевали создать целую религию, умереть за нее и воскреснуть. А что сделали мы?»

Он конечно не планировал умирать на кресте, даже если бы после подобной выходки об этом написали книгу и сделали ее самой популярной в мире. Он работал в техническом надзоре за строительством и считал свою работу престижной и важной, не говоря уже о куда большем уровне поощрения за нее, чем за божественные чудеса и пророчества, если верить первоисточнику во времена его создания. Да, Жонглер, не слишком уникальная профессия, но он верил, что обжигать горшки – не так уж и плохо. В конце-концов, их обжигает почти сто процентов всех людей на свете. А если бы каждый начал умирать на кресте, то что за хаос бы начался? Страшно подумать!

«Да ты работай хоть дворником! Но вспомни всю ту грандиозность мира, которая была у нас перед глазами десять лет назад! Почему сейчас он усох? Признайся, ведь он усох, нивелировался в плоскость, в которой ты сейчас и живешь? Многие оправдывают это профессиональной деформацией и громким словом „взросление“. Но что хорошего в том, что теперь ты видишь куда меньше, чем раньше?»

Это была не самая умная из моих мыслей, но я и не планировал умничать. Важно было вызвать интерес, заинтриговать этого человека. Вывести из зоны комфорта, в которой он уютненько регрессировал день за днем и посмотреть, получится с ним что-нибудь или нет.

«Сижу в кафе, а на меня смотрит ребенок, – читал он, – и глаза у него голубые-голубые, светятся внутренней красотой. Он пронизывает меня насквозь своим взглядом, очищает легкие от курева и кровь от вчерашнего алкоголя. Заставляет чувствовать, что я и все эти гадости, физические и не только – совершенно разные вещи.»

Только представь, Жонглер:

Прочитав этот текст с экрана телефона, он поднимается с дивана, где спал прямо в одежде, укрывшись пледом, и случайно сбивает стоящий на полу пустой бокал из под вчерашнего коньяка, а тот падает прямо на пепельницу, рассыпая обгоревшие останки сигарет. Вполголоса ругаясь, идет включать чайник, чтобы после развести в кипятке мерзкий растворимый кофе, а после направляется в ванную, где долго разглядывает в зеркало опухшее от сна и алкоголя лицо, черные мешки под глазами и черную, трехдневную щетину.

Позже он прочитает новое сообщение: «И я понимаю, что меня наполняет какое-то иное чувство, будто ребенок, который никогда не курил и не пил, обладает особыми силами, уже давно мною потерянными и теперь делится ими со мной, так как у него этих сил чрезмерно много, и он просто не знает, на что их потратить. А потом улыбнулся и… о божечки, я, кажется, теперь никогда не буду пить».

Дело конечно же было не в алкоголе или никотине. Я просто играл словами, нащупывая слабые точки и подбирая подходящие, из всего того набора образов симпатий и антипатий, которые сочинило человечество за все время своего развития. Ввожу в заблуждение, но, тем не менее, рассказываю о настоящих вещах. А он потом стоит под душем, не для того, чтобы смыть с себя грязь, а чтобы хоть немного проснуться. Разглядывает, будто на медосмотре, свое тело перед зеркалом, причесывая правильным образом уже довольно редкие волосы на голове, чтобы припрятать лысинку и втягивая уже хорошо наметившийся животик, думая, что если наденет рубашку размером побольше, то тот будет не слишком заметен. Пьет кофе, размышляя, что, в принципе, он еще ничего. Не красавец, конечно, но вполне благообразный мужчина средних лет, с хорошей работой и обычной внешностью. Обычной, для мужчины средних лет. Как минимум, не хуже прочих. А раз так, рассуждает, то весь этот треп относительно детей, алкоголя и прочего – милые женские мысли излишне творческой девицы. Излишне, потому что творчество ей мешает нормально жить. А вот про то, что физический пик его жизни уже пройден, а ничего важного так и не было сделано – он не думает.

И, покончив с самовнушениями, идет на работу.

Примерно так целый год он и жил, и я за ним наблюдал, а через год мы с тобой познакомились.