Захар Сазонов так и не доел опрометчиво заказанный стейк из кенгурятины. Он допил пиво, встал из-за столика, накрытого в глубине паба, и подошёл к стойке. Молодой бармен заканчивал обслуживать группу суетливых китайцев, снимавших друг друга разноцветными мобильниками и невесть о чём споривших. Через стеклянную входную дверь виднелся океанский лайнер высотой с десятиэтажный дом, только что пришвартовавшийся к противоположной стороне Круглого причала. По трапу один за другим сходили на берег туристы. С детским удивлением оглядываясь по сторонам, они доставали фотоаппараты, снимали друг друга на фоне корабля и направлялись вдоль бухты в сторону нависших над водой раковин сиднейской Оперы. Накрапывал дождь, но по мокрой набережной, никак не реагируя на непогоду, сновали взад-вперёд многочисленные прохожие. В пабе же было сухо и уютно, к тому же из плоского настенного телевизора звучали божественные джазовые композиции в исполнении Эллы Фицджеральд. Как жаль, что Даша застряла в зоопарке – с ней тут было бы веселее. Китайцы, продолжая галдеть, расселись за двумя сдвинутыми для них в центре паба столиками. После их ухода обнаружилось, что у стойки на высоком барном стуле сидит и потягивает пиво пожилой австралиец, держащий на согнутом колене широкополую соломенную шляпу.

– Кружку «Lord Nelson» – попросил Захар бармена. – И две пачки… как это по-английски? Фисташек!

– Хорошо, сэр! Садитесь, вам принесут.

В правом ухе бармена блестело золотое кольцо. Разливая пиво, он вполголоса подпевал певице из телевизора и мечтательно улыбался. Ему было от силы лет двадцать пять. «В этом возрасте все люди улыбаются, – подумал Захар. – А я? Постой-постой… В каком году мне было четверть века? Да, пожалуй, я тоже тогда улыбался – безо всякой на то причины. По крайней мере, намного чаще, чем сейчас, в мои шестьдесят лет».

Захар обвёл взглядом переполненный посетителями паб и не спеша направился обратно. Рядом со стойкой, за маленьким круглым столиком, сидели и пили пиво три пожилые женщины-аборигенки. Одну из них, удивительно белозубую, можно было без натяжки назвать симпатичной, две другие были некрасивыми, с крупными чертами лица, но весёлыми и улыбчивыми. Белозубая аборигенка внимательно посмотрела на проходившего мимо Захара, подмигнула ему, словно старому знакомому, и быстро шепнула что-то своим подругам, после чего вся компания взорвалась от хохота. Захар вздрогнул от неожиданности, но совладал с собой и пошёл дальше. За следующим столиком сидела немолодая индийская пара. Седобородый мужчина изучал туристическую карту, а его элегантная спутница в длинном шёлковом платье, с красной точкой над переносицей, скучающе разглядывала окружающих. Встретившись глазами со взглядом Захара, она вздрогнула, будто от внезапного воспоминания, смутилась и опустила глаза. Ещё дальше, у самой стены, на непонятном языке шумела очень колоритная компания. Судя по несколько раз прозвучавшему слову «Амазонка», это были южноамериканские индейцы. Протискиваясь между их столиками, Захар случайно задел смотревшую на него с широко раскрытыми глазами миловидную смуглую низкорослую женщину лет пятидесяти. После его сбивчивого извинения она густо покраснела и закрыла лицо пивной кружкой. Все эти направленные на него с разных сторон женские взгляды создавали ощущение стойкого дежавю. В памяти что-то медленно зашевелилось, некая бесформенная пелена тщетно попыталась выкристаллизоваться в отчётливое изображение, но для успеха не хватало небольшого толчка.

Когда Захар, на минуту задержавшись перед стоявшей в центре паба деревянной моделью парусника, вернулся к своему столу, пиво с фисташками было уже подано. Круглые настенные часы показывали пять часов вечера. Даша строго-настрого наказала ждать до упора – хоть до шести, хоть до семи. На конец дня они запланировали теплоходную поездку в пригородный район Мэнли. Хотелось побродить по пустому песчаному пляжу, посмотреть на океан в закатных лучах солнца, полюбоваться живописными видами, да и просто побыть вдвоём, вдали от толпы. Захар достал мобильник и углубился в изучение расписания отправления паромов.

– Не помешаю? – раздались над его головой русские слова, произнесённые с сильным английским прононсом.

У столика с пивной кружкой в руке стоял австралиец с золотистой шляпой, залихватски перекинутой за спину. Он выжидающе смотрел на Захара.

– Нисколько! – ответил тот по-русски. – Присаживайтесь. Изучаете русский язык?

– Да нет. В этом нет нужды – я сам русский. Точнее – австралийский русский. Или, если хотите, русский австралиец. А я ведь сразу вас вычислил, по акценту. Вы не очень-то сильны в английском!

Это была сущая правда, хотя и немного обидная. Захар добродушно улыбнулся:

– Редко приходится говорить по-английски… Поэтому даже простейшие слова забываются. Там, где я живу, говорят по-французски. Да вы присаживайтесь!

– А где вы живёте, если не секрет? – поинтересовался мужчина. Его акцент был чудовищным, но он тщательно выговаривал каждое слово, поэтому их смысл был понятен.

– В Швейцарии. Мы с женой уже двадцать лет там живём. Эмигранты со стажем… Приехали из Сибири. А вы?

– Возможно, вас это удивит, – ответил австралиец, отхлебнув пива, – но я действительно русский. По крайней мере, по происхождению. Дедушка и бабушка жили в Харбине. В сорок пятом году деда арестовали и увезли в СССР сотрудники НКВД – с тех пор его больше никто из наших не видел. Бабушку не тронули, она каким-то чудом уехала с шестнадцатилетней дочерью в Пекин, год там работала, накопила денег на дорогу, а потом перебралась в Австралию. Сначала жила в Мельбурне, чуть позже обосновалась в Сиднее. Она давно уже умерла. Её дочь вышла замуж и вскоре стала моей мамой. Вы можете меня понимать только потому, что мама всю жизнь преподавала русский язык. О, как она мучила меня этим невозможным языком! Я просто обязан был каждый день говорить с ней по-русски. Сделать сына русским – это была её идея фикс, несмотря на то, что с отцом все мы говорим по-английски. Сейчас маме уже за девяносто… Кто мой отец? Вообще-то английский – не родной его язык. Он голландец! Так что вы живёте не так уж далеко от родины моего отца. Да, меня зовут Майкл. Хотя для мамы я до сих пор Миша.

– Захар. Очень приятно!

Они пожали друг другу руки. Народу в пабе заметно прибавилось. По оконным стёклам застучали крупные капли дождя, но Захар по недельному опыту знал, что через несколько минут небо будет ясным, как девичьи глаза. К тому же сиднейский зоопарк покрыт стеклянной крышей, поэтому беспокоиться за Дашу незачем.

Майкл медленно тянул пиво, обдумывая мучившую его мысль. Обветренное лицо австралийца не выражало никаких эмоций, но глаза выдавали его внутреннее напряжение. Наконец он снова заговорил:

– Простите ради бога… Можете не отвечать, если это вам неприятно. Знаете – я до сих пор ненавижу Советский Союз. Даже нынешнюю Россию не могу простить за то, что она не открестилась от советских грехов. Понимаю, что мой дед был всего лишь маленьким винтиком. Но это был мой дедушка, и его убили свои же, русские. За то, что он, бывший белый, не любил красных. Так и я их не люблю. Не-на-вижу! Хоть убейте меня за это!

– В наше время в России у власти далеко не красные, – возразил Захар.

– Ну и что с того! – повысил голос Майкл, отодвинув от себя кружку с пивом. – Всё равно это большевики. Не в классовом понимании, а по сути. Им так же дела нет до народа. Жил бы дед сегодня в России, его бы наверняка убили. Потому что он никогда не подпевал властям. Но ведь вы, Захар, эмигрант с большим стажем. Двадцать лет за границей? Не спрашиваю о нынешней России, но Советский Союз… Судя по возрасту, вы знаете не понаслышке, что такое СССР. Правда ли, что это было похоже на оруэлловский «1984»?

Захар сначала весело рассмеялся, потом почесал большим и указательным пальцами щетинистый подбородок и надолго задумался. Его жизнь можно было разделить на три временных отрезка. Тридцать первых лет пришлись на советские годы, около десяти лет были прожиты в новой России и двадцать – в Швейцарии. Детство и студенчество в расчёт можно не брать – тогда было не до государства. А вот жизнь после окончания института, годы, прожитые в Забайкалье – да, всё было сложно и противоречиво. Причём сразу не скажешь, когда жилось тяжелее – до или после распада СССР. По большому счёту, любить Советский Союз Захару было не за что. За бесплатное высшее образование? Но оно вовсе не было бесплатным. За него расплатились родители – бедностью, тяжёлой работой и скудным бытом. За право на труд? Гм… Предложи нынешнему швейцарцу такую гарантированную, но малооплачиваемую работу, он скорее потребует пособие по безработице, чем согласится. За сменивших одну за другой трёх жён? За сына? А причём тут Советский Союз? Хотя… Ему вдруг вспомнился суматошный 1985-й год, когда вместе со второй женой Юлей он работал геодезистом в Амурской области. Полный хаос, бестолковщина, приборы не работают, работа стоит… но ведь именно там и тогда был зачат их единственный сын! А Даша? Не появись в том году в его жизни начальник партии Петрович, он бы, возможно, и не обратил на неё внимания десять лет спустя, в суматохе сменявших друг друга претенденток на должность оператора ЭВМ в его фирме.

– Оруэлл всё написал правильно, – решительно произнёс Захар. – Но из этого советского шурум-бурума вышли и я сам, и моя жена. Благодаря ему или вопреки – это, конечно, большой вопрос. Кстати, через час она должна сюда подойти. Поехала в зоопарк, а я там уже был. Пришлось ненадолго расстаться. Между прочим, скоро мы празднуем серебряную свадьбу. Не поверите, но первые флюиды нашего будущего счастья витали в воздухе уже в 85-м году, хотя Даше было лишь тринадцать лет, и мы даже не подозревали о существовании друг друга. Нет, образ моего СССР – это не «1984». Скорее, 1985-й! Это был, может быть, самый тяжёлый год в моей жизни. Прямо-таки театра абсурда. Но ведь тогда всё и началось! Я просто заново родился, как-то разом повзрослел, стал другим человеком. Даже в науку из геодезии ушёл в том же году. А без этого не было бы и защищённой в Швейцарии диссертации. Не было бы самой эмиграции. Да и сам я был бы другим, совсем не похожим на того, который сидит сейчас перед вами.

– Гм… – Майкл сделал глоток из кружки. – Вы хотите убедить меня в том, что без СССР все мы жили бы в пещерах?

– Вовсе нет, – возразил Захар. – Мне не за что любить Советский Союз. Но я слишком люблю свою жену. Тут ведь всё взаимосвязанно. И потом, я имею в виду не все советские годы, а всего лишь один год из жизни молодого совка, которым я тогда был. Могу рассказать, если хотите. Вы не торопитесь?