Предисловие

Где-то двадцать пять лет тому назад я прочёл роман-предостережение Робера Мёрля «Мальвиль». Это было первое в моей жизни произведение, написанное в таком жанре. Решившись на написание книги, которая сейчас находится у вас в руках, я не имел в мыслях подглядывание в конспект Мёрля. Профессия спасателя и образование инженера-химика позволили мне окинуть окружающее встревоженным взглядом и попытаться отразить этот взгляд на бумаге.

Героев романа не нужно было выдумывать. Все они списаны с моих друзей и знакомых, только чуть-чуть видоизменены по авторскому праву. И в основе книги в большинстве своём лежат реальные события, о которых вы в своё время могли прочесть в газетах и журналах.

Состряпать нечто, используя ножницы и клей, тоже не входило в мои намерения. Это было бы, во-первых, неуважением к вам, во-вторых, неуважением к себе, так как цель книги не самовыражение, а призыв к бдительности. Ради себя, ради своих детей, ради всех нас, живущих.

Роман-предостережение, видимо, представился мне наиболее приемлемой формой для изложения мыслей.

Без цинизма, как у репортёра, без витиеватости, как у мистика, и без полного отрыва от грешной земли, как у фантаста.

Если я и позволил себе в тексте некоторые вольности, то, надеюсь, они оправданы жанром.

В сё-таки не зря я прочёл Робера Мёрля в своё время! Не я, а он придумал спасительные литературные доспехи. И если вы решите, что после прочтения этой книги вам самое время впасть в безудержный пессимизм, то, пожалуйста, не впадайте! Это прежде всего роман. А предостережение – уже потом. Для тех, кто доберётся до последней страницы, свет в конце тоннеля не померкнет.

Александр Гофштейн

Часть первая

Знающие не говорят, говорящие не знают.

Лао-цзы

Глава 1

Если верить Атласу автомобильных дорог, от Москвы до Ростова-на-Дону 1055 километров. В пересчёте на среднюю скорость это шестьдесят километров в час (быстрее вряд ли получится), выходит семнадцать с половиной – восемнадцать часов. Выдержу. В Ростове меня должны встретить. Без сомнения, организуют и ночлег, и пищу телесную. Поэтому никаких переживаний по поводу долгого сидения за рулём.

На деревьях дрожат от осеннего ветра самые стойкие из листьев. Их коричневые собратья уже больше месяца устилают откосы кюветов. По обочинам шоссе в свете фар замелькали яркие карминные пятна: клён приречный. Успел заметить на указателе: Ломово. В убогой деревне, с просевшими от бесконечных дождей домишками, нашлась толковая голова и добрые руки. Кюветы аккуратно обсажены клёнами. Позже всех расстаются с деревом листья удивительной красоты – на радость уставшим водителям, назло холодам и слякоти. Мой друг Лёнька Горбань, фанат древней японской поэзии хокку, увлёк меня тонкой лирикой трёхстиший:

 
О кленовые листья!
Крылья вы обжигаете
Пролетающим птицам.
 

Это Сико. Семнадцатый век. Написано вроде бы сегодня.

В машине тепло. Приёмник тихо воркует знакомым голосом диктора «Русского радио». Вслушиваться нет желания. События последних дней не выходят из головы.

Около месяца назад шеф возвратился с очередного совещания где-то на самом верху. По тому, как он засопел на секретаршу, как сунул в нишу стенного шкафа папку с бумагами, стало очевидно, что совещание было неприятным и сулит невзгоды. Это сотрудники нашего отдела научились вычислять с абсолютной точностью. Подобных эпизодов за последние годы наблюдалось четыре. Имеющий глаза да увидит! Четыре раза отдел реорганизовывали, оптимизировали, расширяли и снова реорганизовывали. Лёня Горбань дважды пополнял армию безработных и дважды возносился до должности зама. Ивана Михайловича – деревенского самородка – дважды волокли из его пенсионной глухомани и дважды увозили на «Вольво» шефа в ту же глухомань вместе с коричневым пледом, термосом и электроплиткой. Профессор Шепелев имел неприятности в своём университете за брошенных на произвол судьбы студентов и пропущенные лекционные часы. А через год тот же Шепелев, будто бы и не битый университетским начальством, восседал в почётном президиуме, томно обмахиваясь картонкой с золотыми вензелями – дипломом лауреата более чем престижной премии.

Что и говорить, многообещающее сопенье шефа воспринято было с насторожённостью, поскольку имело характер более со знаком минус, нежели плюс.

Через полтора часа напряжённого ожидания в отдел просочилась информация, что шеф зашевелился в кабинете. Потом потребовал у Жанны Семёновны – секретаря – чашку кофе и, в качестве приложения к кофе, Лёньку Горбаня. Горбань протиснулся в кабинет начальства. И на перистом растении, талисмане отдела, повисла неизвестность. Талисман являл собой добычу Ивана Михайловича после ратного похода на родственный академический институт. Коллеги откупились этим самым циперусом, прямым родственником нильского папируса. С той поры он и рос в стеклянном кристаллизаторе, в болотистой жиже, разведённой по египетской рецептуре.

Горбань выплыл из кабинета определённо встревоженный и, отмахнувшись от вопросительных взглядов, аллюром три креста ускакал в неизвестном направлении. День закончился ничем. Шеф снова затаился в кабинете. Жанна Семёновна отмыла тысяча первую чашку от кофейной гущи и ушла, позвякивая в сумке ключами от сейфа. Отдел разошёлся по домам без комментариев.

Неделя прошла в хлопотах по заключению хоздоговора с заводом, который желал в нашу – почти гиблую – пору освоить новую технологию синтеза, но не был уверен, что не отравит всё на семь вёрст вокруг. Разработчики технологии клялись, что проект чист как родниковая вода. Но ушлый директор завода решил раскошелиться на независимую экспертизу. Тем умножил число оптимистов среди сотрудников нашего отдела и навеял некоторое уныние на лица авторов проекта. Увы, давно закончились времена, когда наш ВПК, сидя на сале, сало ел и салом же заедал. Деньги пришлось учиться зарабатывать самим, не брезгуя окунать руки в мутные воды отечественного бизнеса.

Многозначительное сопенье шефа не то чтобы совсем забылось, но как-то отошло на второй план. И неделю отдел прожил в достаточно бодром ритме, без оглядки на дверь, обитую красно-коричневой кожей.

Однако основания для опасений имелись. Горбань появлялся эпизодически, как апрельское солнышко. Нырял в кабинет к шефу и что-то там длительно обсуждал. Перекуривая на лестничной площадке с такими же, как и он, заядлыми курильщиками, ничем не делился, кроме сигарет, и излучал дружелюбие.

Административный гром грянул во вторник. Шеф выплыл из кабинета, взгромоздился на кресло Горбаня, снял очки и долго тёр глаза указательными пальцами.

– Итак, уважаемые коллеги, 17 апреля нынешнего года из СМИ вы имели возможность узнать об аварии на Волжском нефтеперерабатывающем заводе, в результате которой отравились дети. Что-то, помнится, около пятидесяти человек. К счастью, без летальных исходов. Собственно авария – выброс сероводорода из технологического контура. Событие, незначительное в масштабах крупного производства. Но из-за токсичности сероводорода, о которой никто толком не подозревал, исключая нас с вами, оно неожиданно получило социальный резонанс.

– Имею основания предположить, – продолжил он после томительной паузы, – что мы находимся на пороге весьма неприятных событий… Иван Михайлович, голубчик, напомните, пожалуйста, коллективу о Южношахтинском прецеденте в семьдесят третьем.

Иван Михайлович с трудом оторвался от свежего номера «Плейбоя» и вопросительно, поверх очков, взглянул на шефа. Тот отрешённо смотрел куда-то в сторону, из чего следовало, что вопрос адресован не одному Ивану Михайловичу, а всему отделу, и носит откровенный характер разведки боем. Термин «голубчик» применительно к Ивану Михайловичу, ровеснику шефа, был не совсем правомочен, но ввиду загадочности преамбулы стоило сим временно пренебречь.

В тысяча девятьсот семьдесят третьем в Ростовской области, в небольшом шахтёрском городке, произошла очень серьёзная авария на шахте. В последующие три года на Украине и в Казахстане случалось нечто похожее.

Вроде бы за работы по той проблеме предшественника нашего отдела, специальную лабораторию Министерства обороны СССР, забросали премиями и должностями. Никого из прежних китов в активной науке не сохранилось. Стало быть, надо понимать обращение шефа как печальную констатацию: предстоит разгребать некое подобное дерьмо. Но по нынешним временам, разумеется, без должностей и премий. Иван Михайлович считался весьма авторитетным специалистом по системным ядам, поэтому Южношахтинский случай не имел прямого отношения к его специализации. Вопрос шефа только просвистел у аксакала над ухом и рикошетом угодил в Горбаня и меня. По прямой специализации.

Вместо внятного ответа Иван Михайлович многозначительно покряхтел, что шефа вполне удовлетворило. Как преподавателя, для которого утробное мычание хронического двоечника есть стимулятор выставления положительной оценки.

Горбань летучей мышью завис у входной двери. Его дымчатые очки делали это сходство просто поразительным!

В то время, когда произошла упомянутая напасть, мне было восемь лет. Если тема и обсуждалась среди взрослых, то круг моих интересов не затрагивала. Некоторые подробности о Южношахтинске я узнал только на четвёртом курсе института. Массовое отравление шахтёров. Необъяснимое появление сероводорода на глубине шестьсот метров. Молчание в прессе. Отсутствие даже намёков на уголовное расследование. Парочка закрытых научных публикаций. И всё.

По линии НСО – научного студенческого общества – у нас на кафедре неорганической токсикологией увлекались две красавицы-подруги Алла и Алина, объекты общего явного и тайного обожания. Все до единого сокурсники мужского пола переболели этой двойной болезнью. В острый период моего заболевания я волей-неволей нахватался знаний из ядовитого увлечения подруг. В одной из работ, помню, упоминалось число погибших: 1206 человек. Это потрясало. И ещё тешило самолюбие: никто этого не знает, а я знаю! Доступ к закрытым публикациям на кафедре получить было просто, ведь и сама кафедра нашего Ленинградского химикотехнологического института была закрытой.

– В Южношахтинске, – скрипуче продолжил шеф, – произошёл спонтанный выброс сероводорода из угольного пласта на глубине шестьсот метров. Погибло более четырёхсот человек в самой шахте и вдвое больше на поверхности ввиду чрезвычайной токсичности газа и огромной массы выброса. До этого момента ни в одной шахте мира не был зарегистрирован сероводород. Метан, углекислый газ – сколько угодно. Катастрофа в Южношахтинске могла бы быть во сто крат ужаснее, случись самовозгорание сероводорода. Но этого, слава богу, не произошло. Причина скопления сероводорода под землёй в таком количестве до сих пор не совсем понятна. Хотя в своё время нашими коллегами была выдвинута парочка остроумных гипотез. Жизнеспособность этих соображений была через год в общих чертах подтверждена ещё тремя подобными чрезвычайными ситуациями в Донецком угольном бассейне и одной – в Караганде. Благодаря своевременно принятым мерам удалось избежать больших жертв, хотя людские потери были. К сожалению. По наиболее убедительной из гипотез, природа явления берёт начало в мезозойской эре, когда грандиозная масса погибших примитивных растений создала основу для образования нефти и горючих газов. Повсеместно шло разложение биомассы, в результате чего выделялись метан и сероводород. Из-за большой разности по плотности произошло их разделение. В тех местах, где тектонические процессы протекали наиболее активно, погребение гниющих пластов шло со скоростью, опережающей естественное удаление сероводорода в атмосферу. Такую скорость локальные участки земной коры могли приобрести только в результате катастрофических процессов, а именно – землетрясений. Значительное количество сероводорода под большим давлением оказалось блокированным в недрах. Находясь предположительно в сжиженном состоянии, газ просуществовал пару сотен миллионов лет, пока его случайно не вскрыла шахтная выработка. Явление оказалось исключительно редким. Следовательно, для того чтобы детально разобраться во всём механизме, потребовалось сопоставление данных геотектоники, сейсмологии, химического анализа угля, видов горных пород, их массы и тому подобного. Коллегами был предложен комплексный подход к проблеме, позволяющий с большой вероятностью предугадать место возможной будущей катастрофы. Определённые практические мероприятия в этом направлении были срочно проведены. В результате удалось предотвратить массовую гибель людей при сходных обстоятельствах. Для нас, токсикологов, всё вышесказанное не более чем занимательные подробности. Куда интереснее смотрятся сравнительные анализы проб газа, отобранные из всех пяти пострадавших шахт практически сразу же после известных событий. Сероводород оказался идентичным по примесям, как будто все пробы были взяты из одного баллона. Неожиданным оказалось и полное сходство состава шахтного сероводорода с газом, растворённым в толще Чёрного моря. Известно, что в Чёрном море с глубины приблизительно сто пятьдесят метров начинается более тяжёлый слой воды, насыщенной сероводородом. Этот слой подвержен флуктуациям, то есть его уровень колеблется в некоторых пределах. На сегодня есть данные о том, что слой сероводорода аномально поднимается.