Путь из Вологды до села Шуйское не далекий и не близкий, около двух часов на автобусе, но времени подумать о своем хватит. Татьяна Ивановна села у окна, проводила взглядом вокзал, отметила поворот на улицу Герцена: еще пара кварталов – и вот очередной перекресток. Улица Яшина, поэта Александра Яшина, здесь совсем рядом от перекрестка: в доме номер 3 жил и погиб тот, с чьим именем она теперь будет связана до самого конца, – поэт Николай Рубцов. Собственно, из-за него она и приехала сегодня утром в Вологду, приехала в университет на защиту дипломной работы по теме «Поэт и муза». Поэт, конечно, это он – Николай Рубцов, а вот кто муза?..

Татьяна Ивановна проводила взглядом окологородные деревни по старомосковской дороге: «Скоро, скоро уже отворотка, и далее по прямой до Шуйского. Приеду, пойду на огород, внучка заглянет, будем пить чай…» Она смотрела в окно и все время ловила себя на мысли, что детали защиты этой дипломной ее волнуют… Студентка гуманитарного факультета Катя написала работу о ее юношеском знакомстве с Рубцовым. Он тогда еще не был поэтом: просто мальчишка, учащийся Тотемского лесотехнического техникума. Сверстники дразнили этих техникумовских «короедами». А она? Тоже училась в Тотьме, в педучилище. Татьяна Ивановна вспомнила, что «лесники» в ответ называли будущих учительниц «буквоедами», что, в общем, не мешало обеим сторонам ходить на танцы и влюбляться друг в друга. Было это в 1951–1952 годах, более полувека тому назад…

Автобус пересек мост через речку Комелу и, притормозив, повернул налево. Вот она, отворотка, крутой девяностоградусный поворот. Думала ли она тогда, первая красавица курса, около которой всегда вились ухажёры, что встреча с детдомовским пареньком окажется так важна. Неслучайно Катин дипломный руководитель, доцент и кандидат наук, говорил ей: «Вы теперь, Татьяна Ивановна, навсегда принадлежите русской культуре, и каждое ваше слово о поэте – это исторический источник, важный аргумент в споре о лирической героине поэта». Она верила ему: если это важно для науки, значит, она будет день за днем вспоминать те далекие годы, читать и перечитывать рубцовские строки, находить в стихах сюжеты из их далекой юности. Если это так важно…

Вот только на защите показалось, что дипломная комиссия отнеслась к студенческой работе как-то настороженно. Не помогла и речь руководителя о важности новых фактов в биографии поэта – ее тоже выслушали вежливо, но без эмоций, а тут еще техника подвела и знаменитое стихотворение «Букет», ставшее в исполнении певца Александра Барыкина всенародно любимой песней, не удалось прослушать; в итоге расстроенная Катя получила скромную «четверку».

«Может, не надо было приезжать»? Татьяна Ивановна припомнила, что одна дама из комиссии во время ее выступления демонстративно листала вышедшую недавно книгу о Рубцове, ту самую, где очень обидно говорилось, что она – де была всего лишь любовницей великого поэта. «Там в этой книге, – Татьяна Ивановна хмурит лоб, – неправда, выжимка из перевернутых фактов». Именно тогда, после выхода издания, она, собравшись с силами, решила рассказать правду об их с Рубцовым взаимоотношениях, пересмотреть кое-что из сказанного ранее, приоткрыть какие-то тайны… «Написано пером – не вырубишь топором». Эту поговорку Татьяна Ивановна, будучи учительницей русского языка, знала как никто другой. Поэтому и решилась. Написано же про Рубцова немало, особенно за последние пятнадцать лет…

За размышлениями Татьяна Ивановна и не заметила, как автобус подкатил к райцентру. Вот родная деревенька Космово, родительский дом, где когда-то бывал в гостях Николай Рубцов. Сейчас на доме мемориальная табличка. Еще пять минут автобусного хода – и она дома… Вечером пришли знакомые. Расспросы, пересуды: «Ну как»? «Все хорошо», – отвечала Татьяна Ивановна. Про себя она твердо решила: нужно звонить в Вологду научному руководителю Катиного диплома, узнать, почему же все-таки не получилось отличной оценки, может быть, в этом и ее вина?

* * *

Осень 1951 года в Тотьме была, как и всегда, щедрой на листопад и торопливой по причине завершения навигации. Каждый год в осенние месяцы аврал. Нужно завезти в отдаленные районы области необходимый зимний запас. Тотьма на этом великом водном пути – важнейший перевалочный пункт. Именно поэтому здесь так привечают людей в тельняшках. Речники Сухоны – так гордо зовут себя капитаны, механики, рулевые мотористы и прочий плавсостав. У них казенное обмундирование, паек, всеобщее уважение. Но это не главное, главное – романтика будней: караваны, швартовки, буксировки. И еще, что очень существенно, особенно для форса перед девушками, – черный бушлат, тельняшка и фуражка на затылке.

Коля всегда завидовал речникам. С самого детства его манила романтика водной стихии. Судоводители, которых он видел с детства, представлялись ему людьми особого типа: безразличны к трудностям работы, бесстрастны в общении, беспечны на отдыхе. Они, по мнению мальчишки, шли по жизни, как корабли, рассекая проблемы, словно волны на встречном галсе. «Но речники еще что, вот моряки – совсем другое дело, – думал мальчишка. – Там масштабы простора иные и грохот волн о скалы». Николай буквально грезил морем, но это были мечты, а учиться необходимо было в лесотехническом техникуме.

Техникум располагался в старом монастыре, и каждый день после занятий они с парнями бегают по руинам. Рядом текут две речушки – Ковда и Песья Деньга. Последняя – приток Сухоны, и туда Коля ходит наблюдать за работой речников, буксирами и баржами. Время на дворе голодное, карточное, но светлое и очень веселое. Все верят, что скоро настанут хорошие дни, отменят продуктовые карточки, в магазинах в изобилии появятся товары и заживет советский народ сыто и довольно не только в больших городах, но и в таких райцентрах, как Тотьма, потому что советская родина – лучшая в мире.

Коля учится в техникуме запросто, без напряжения. Кое в чем он даже лучше своих сверстников, в том числе «домашних», из вполне благополучных тотемских семей. Лучше и по знаниям, и, главное, в понимании жизненных ситуаций. Он, детдомовский парень, знает, что всего надо добиваться самому. Для этого нужны удача и целеустремленность. Николай в глубине души сознает: техникум – не для него, но прошлогодняя обида за то, что его, Рубцова, выпускника семилетки, не приняли в рижскую мореходку из-за каких-то там неполных месяцев, не отпускает парня до сих пор. Он тогда посчитал это придиркой, обиделся и уехал назад, поступил в техникум в Тотьму; оставил, но не забыл мечту о море. Прошел год, и уже есть полные 15 лет, так необходимые для поступления в училище, но что-то не отпускает его из этого городка. Конечно, это девушка. Коля не знает ее имени и вообще видел всего пару раз в библиотеке, но при каждой встрече его бросает в дрожь от внезапно наступающего волнения.

И в эти минуты в голове его рождаются стихи.

Он помнит их наизусть, некоторые записывает в толстую тетрадь, некоторые поет, подыгрывая себе на гармошке. Сверстникам смешно, глядя на Колю. Они не понимают, как это можно – писать стихи. Может быть, он дурачит всех, выписывает строчки из книг, заучивает и выдает за свои? Наверное, хочет нравиться девушкам, что тут плохого. А если и сам пишет, тоже правильно, частушки многие сочиняют – чем не стихи? Вот только насчет любви дело обстоит не так просто.

Татьяна Агафонова с подругой, 1951–1952 учебный год, г. Тотьма

Черноглазая красавица с двумя ниспадающими на грудь косами нравилась многим. Было в ней что-то необычное: внешность как у шамаханской царицы, манеры или, может быть, взгляд? Она училась в педучилище и жила в общежитии, значит, приезжая, не тотемская. Но в библиотеке, где Коля видел ее, всегда на первом месте стояли книги, и он так и не нашел времени для знакомства – так ему думалось, хотя чувство смущения играло здесь, видимо, не последнюю роль.

Другое дело – танцы. Здесь у Николая все козыри на руках: он и танцор, и гармонист. Девушкам нравятся гармонисты, и хоть репертуар исполнителя невелик, слушатель также невзыскателен. Научился играть частушки «отвори да затвори» – и вот ты уже в почете, а если «барыню» или там «цыганочку» сможешь – все, званый гость на все праздники и любимец девушек. Техникумовские девчонки ревновали будущих учительниц и, бывало, не пускали их в танцевальный зал техникума, но те все равно стремились сюда на танцы: в педучилище парней почти не было.

В один из таких вечеров в канун нового 1952 года Николай увидел свою красавицу на танцах в лесном техникуме. Гордая такая пришла, в хорошем новом платье, и рукава по моде, фонариком. Не у каждой в ту пору были наряды, а у нее были… Сердце снова екнуло. «Эх, была не была!». Николай передал гармонь товарищу и шепнул: «Давай вальс». Заиграла двухрядная. Не успел он подготовиться, как пары уже закружились в танце. Девушки, не дожидаясь нерасторопных кавалеров и ловя каждую минуту музыки, танцевали друг с другом: это пошло еще с войны – мужчин на всех не хватало.

1952 год

Николай Рубцов

Татьяна Агафонова

Здания Спасо-Суморина монастыря, где располагался лесотехнический техникум, г. Тотьма

Красавица тоже вышла в круг с подружкой.

– Знаешь их? – спросил Николай кого-то из техникумовских.

– Да, это Маня Некрасова и подруга ее Агафонова Татьяна – она не местная, из Шуйского.

– Давай разобьем пару, – предложил Николай однокурснику, – только чур я иду с Татьяной.

– Давай, – согласился тот, – только смотри, как бы Переляев про это не узнал и не поддал тебе, девушка-то чай его. Николай Переляев был высокий симпатичный парень, из местных, завсегдатай городских танцев. Но в техникум ему, как и другим тотемским, дороги не было. Отношения у общежитских с местными всегда были плохи, и предостережение имело смысл.

– А чхать мне на это, – зло выплюнул Рубцов, – видали в детдоме и не таких, пошли…

Сейчас это смотрелось бы по меньшей мере странно, как два парня, притворно танцуя, приближались к паре девушек. Когда до них оставалось совсем чуть-чуть, оба, как по команде, хлопнули в ладоши. Это называлось «разбить пару». В таком случае девушки отказать не могли, и уже через секунду Николай кружился с Татьяной. «Маленький какой, как семиклассник», – подумала она тогда. Танцевал Николай хорошо, и девушке было приятно вальсировать с ним. Музыка смолкла неожиданно скоро. «Эх, долго собирались, – подумал Николай, – но ничего, лиха беда – начало, будет еще вальсов». Он побежал курить на улицу, сердце стучало, было жарко, так что расстегнул до конца молнию на куртке. Кто же мог подумать, что это был их первый и единственный вальс.

Так началось это знакомство. В тот же вечер Николай отправился провожать девушку после танцев. Это он так думал, следуя за ней на расстоянии, позади группы техникумовских ухажеров, провожавших студенток до общежития. Татьяна оглядывалась и хихикала. «Какой смешной паренек»! Буквально через несколько дней Рубцов стал появляться в общежитии педтехникума. Он приходит часто, иногда один, но чаще с другом – однокашником Валей Борзениным. Всегда остроумничает, иногда дерзит будущим учительницам. Таня чувствует, что нравится Рубцову. Он всегда заговаривает с ней как бы мимоходом, но спрашивает о чем-то необычном: что она читает сейчас и какое ее мнение об этом. Николай видит, что Татьяна отличается от его простоватых однокурсниц-подружек из лесного техникума. Их встречи – конечно, товарищеские – продолжались всю зиму. Выделяла ли Таня Николая среди парней-сверстников? Впоследствии она признается, что нет. Конечно, она обращала внимание на его опрятный вид, умение вести разговор, несомненную эрудицию, но все эти достоинства перечеркивала одна дурная черта характера паренька. Больше всего девушке не нравились в Николае резкость, нетерпимость к иному мнению и злое какое-то ехидство. Он мог вспылить, высказать свое суждение по поводу и без и неожиданно уйти, оставляя почву для пересудов.

Однажды в их комнату постучали. «Открыто, входите», – закричали девчонки. Вошли двое – Рубцов и Борзенин. Николай протянул Татьяне открытку со стихами. «Мне?» «Тебе». Парни встали, скрестив руки на груди, у самой двери. Подписи под стихами не было, но она как-то сразу поняла, что это написал он, Николай. Начала читать, сначала расстроилась, а потом сильно рассердилась. Стихи были посвящены ей. Лирическая героиня произведения казалась автору не в меру гордой, самовлюбленной, вздорной и высокомерной. Поэт не жалел эпитетов из числа самых обидных для любой серьезной девушки. Таня покраснела и в сердцах разорвала открытку. «Больше слова с ним не скажу». Лицо ее пылало от оскорбления: «Зачем, зачем выставлять ее на посмешище? А если открытку уже кто-то прочел до нее?» Нет, больше с этим Колькой Рубцовым она не знакома. Встала из-за стола и подошла к окну, всем своим видом показывая парням, что разговора дальше не будет.

Напрасно Николай приходил потом в общежитие и искал встреч с Татьяной. «Гордая и самовлюбленная?» – так на, получай! При виде Рубцова она демонстративно поджимает губы, встает и уходит из компании. «Таня, ты куда?» – кричат вслед подруги. «Пойду, есть и другие дела, чего зря языком чесать», – и так искоса на Рубцова взглядом – как он? А он страдал, страдал от своей несдержанности, оттого, что с каждым днем Таня казалась ему все недоступней и потому лишь милее. Он раз за разом приходит к реке Сухоне, смотрит вдаль, на тот правый берег, где в лесах зимует его любимая деревенька Никола. Чего бы вроде: детдом, война, голод, а кажется, лучшие годы были!

Студентки педучилища, второй курс, г. Тотьма, 1952 г., в верхнем ряду третья слева Т. Агафонова

В кругу друзей: Т. Агафонова слева, Николай Переляев (в центре), 1954 г.

Подули весенние ветры, на Сухоне почернел и разбух ледовый покров, вскоре начался ледоход, а сразу же за ним и навигация. Снова кругом речники в тельняшках, баржи, буксиры. «Операция „Юг“, все силы на весенний завоз!», – призывает районная газета. Коля окончательно забросил учебу и уже не ходит на занятия. Назло ей, самовлюбленной гордячке, он уедет и будет ходить по морям и, возможно, даже станет капитаном. Теперь ему уже ничто не помешает, у Николая есть все необходимое, даже паспорт, который он получил еще зимой. С паспортом хоть куда, хоть в Москву. Не всем его дают: вот в деревнях, в колхозах – все без паспорта, и захочешь, да не уедешь. А он уедет, уедет и забудет…

Друг, Валентин Борзенин, тоже разделяет его взгляды и тоже не хочет больше учиться в лесотехническом. Они много говорят с ним о море и решают ехать поступать в Архангельское мореходное училище.

Весеннюю сессию Рубцов так и не сдал, забрал документы из техникума и попрощался с Тотьмой. Валя Борзенин, хоть и не имел задолженности по предметам, забрал документы – видимо, за компанию. Договорились встретиться в Архангельске, но пока их пути-дороги расходятся. Рубцов едет в Череповец. Там живет сестра Галя, от нее он узнал семейные новости: оказалось, что у отца новая жизнь и маленькие дети от молодой жены. И он, Коля, теперь как ломоть отрезанный – вроде и есть родня, а вроде и нет. Сестра предлагала ему остаться на строительстве домны, говорила, что рабочие руки нужны и ему обязательно дадут общежитие. Но куда там, на Шексне Николай снова увидел речников в тельняшках, услышал гудки пароходов, и снова сердце наполнилось мечтой о водной стихии. «Я поеду поступать в мореходку!» – «Куда, снова в Ригу?» – «Нет, ни за что, есть и другие места». Рубцов сел в поезд и через сутки прибыл (видимо, «зайцем») в Архангельск. Экзамены начинались через пару-другую недель, и было еще время подготовиться. Документы у него приняли без проволочек, обещали сразу же зачислить на второй курс, поскольку Николай предъявил справку из тотемского техникума. Обещали, но не приняли… Сам Рубцов позднее вспоминал, что не прошел в училище по конкурсу. Есть и еще одна история о поступлении Николая в «архангельскую мореходку».

Можем ли мы сейчас поверить иной версии? Выглядит она правдоподобно и вполне могла произойти на самом деле. Абитуриентам надо было где-то жить и чем-то питаться. Рубцов денег не имел, и в приемной комиссии решили пристроить детдомовца в помощь завхозу на разные работы. Заработанные деньги шли на оплату еды и жилья. Конечно, все это в те времена стоило копейки и детдомовца вполне могли поставить на бесплатное довольствие, но сам факт заработка имел важное воспитательное значение. Все шло хорошо, пока Николай однажды не показал свой характер, сравнив завхоза, немолодого уже человека, большую часть жизни проработавшего в системе исправительно-трудовых лагерей, с Плюшкиным. Поначалу завхоз добродушно рассмеялся, подумав, что абитуриент говорит о Пушкине. Нашлись добрые люди, подсказали, уточнили насчет личности героя, добавили от себя, что Плюшкин – как «курва лагерная», все, что плохо лежит, тащит. Это была смертельная обида. Завхоз пошел к руководству, и судьба абитуриента Рубцова была решена. Николай надеялся до последнего, даже ходил на общественные работы с поступившими курсантами, но тщетно – в мореходное училище его не взяли. Рухнула еще одна надежда. Боль многократно возрастала от мысли, что Валентин Борзенин, которого он сговорил ехать, без проблем стал курсантом училища. Дороги их разошлись навсегда.

Осенью 1952 года Валя Борзенин по старой памяти напишет письмо Татьяне Агафоновой и предложит свою дружбу. Письмо останется без ответа. Валентин был настойчив и через некоторое послал еще одно, вложив туда важный аргумент – свое фото в морской курсантской форме. Ответа снова не последовало. Он не знал, конечно, что у Татьяны в Архангельске был другой адресат, тот самый Колька Рубцов, с которым они сдавали экзамены в «мореходку». До сих пор никто из биографов поэта не разыскал Валентина Борзенина. Можно только представить, какие важные сведения мог бы он открыть для истории. А может, еще не поздно? Сколько ему может быть сейчас, немного за семьдесят?..

12 сентября 1952 года Рубцов, едва успокоившись после отказа в приеме на учебу, поступает работать на траулер угольщиком – помощником кочегара. Он мог бы торжествовать: вот оно, море, романтика волн и штормов. Но юношеские грезы сразу же разбились о тяжелый, изнурительный труд человека, покоряющего день за днем морскую стихию. Сколько бы ни было за людьми побед, море в одночасье отыгрывало свое и все начиналось заново…

«Я весь в мазуте, весь в тавоте, зато работаю в тралфлоте», – пытался переиначить он на стихотворный манер известный в кругах судоводителей всех мастей каламбур. «А что, заменил скабрезные слова – и вот уже стихотворение получается… или не получается? Ведь это не мое, народное, а что же мое?»