Быть может, прежде губ родился шепот,
И в бездревесности кружилися листы,
И те, кому мы посвящаем опыт,
До опыта приобрели черты.
 

Осип Мандельштам

Никому не рассказывайте своих снов.

Вдруг к власти придут фрейдисты.

Станислав Ежи Лец

«Психология личности». Пятнадцать лет спустя
(предисловие к третьему изданию в жанре исповеди)

Психология – пристрастная наука. Уже самим фактом своего существования в семье наук о человеке, природе и обществе она бросает вызов идеалу рациональности, в духе которого веками оттачивалось естественно-научное мышление, гордящееся своей точностью, объективностью, независимостью и беспристрастностью. Жесткая логика, воспроизводимость результатов наблюдения, описание феноменов на языке математики – вот далеко не полный перечень атрибутов, без которых любой науке отказывалось в праве именоваться наукой^[1].

Однако, как учит неумолимый опыт истории, лишь только вы встречаетесь с претензией на обладание одним и только одним путем к истине, лишь только в социальных или естественных науках слышите фразу «Правильной дорогой идете, товарищи!», то знайте, что наука начинает перерождаться в веру. И вера в идеал рациональности как единственный образец построения научного знания в этом плане не составляет исключения.

Идеал рациональности упрощает картину мира, в известном смысле конструирует реальность, отфильтровывает факты, события и концепции, которые не укладываются в прокрустово ложе рациональных объяснений.

В результате из массового научного сознания, да простят меня собратья по научному цеху за подобное словосочетание, по всем правилам психоанализа вытесняется старое предостережение великого немецкого философа и математика Готфрида Лейбница о том, что если бы геометрические аксиомы затрагивали интересы людей, то они бы опровергались.

Будь на то моя воля, я бы большими сверкающими буквами высветил эту нематематическую аксиому Лейбница перед всеми теми, кто рискует посвятить свою жизнь психологии. Психология во всех своих многочисленных ипостасях, и психология личности в первую очередь, не только затрагивает интересы людей и судьбы народов, но исходно превращает эти разнообразные интересы, страсти и мотивы человеческих поступков, таинства любви и скрытые пружины ненависти, взлеты и падения человеческого духа в предмет своего исследования.

Тем самым психология изначально ставит под сомнение универсальность идеала рациональности как не имеющего границ инструмента мышления, который возводят в абсолют многие представители классических наук^[2]. Поражающий воображение парадокс познания, о котором в свое время откровенно говорил замечательный психолог Л.М. Веккер, состоит в том, что любые открытия этих наук неизбежно преломляются через призму индивидуального и массового сознания.

Поэтому, когда речь заходит об эволюции познания и попытках человеческого разума проникнуть за кулисы самых разных изобретений и открытий – будь то закономерности квантовой механики или синергетики, формула генетического кода или дистантное управление летящим к другим планетам космическим кораблем, – необходимо набраться смелости и сказать: «Вначале была Психология».

Или, как метафорично передает подобного рода откровение О.Э. Мандельштам, «прежде губ родился шепот».

Мысль о том, что психология, co-знание предшествует любому акту познания, каким бы «объективным» он ни казался, что, говоря словами основателя неклассической биологии активности H.A. Бернштейна, задача рождает орган, вызывала и будет вызывать скептическое отношение у сторонников веры в универсальность рационального мышления. Они усматривают в этой мысли очередные изыски постмодернизма, гримасы неклассических и постнеклассических концепций рациональности (М.К. Мамардашвили, B. C. Степин, В.А. Лекторский, М.С. Гусельцева), игры в либеральную методологию (А.В. Юревич) или отзвуки анархической теории познания П. Фейерабенда.

Когда лиса не может достать виноград, то она, как заметили психоаналитики, рационализирует и обесценивает свою неудачу. Он оказывается зеленым, незрелым, я бы даже сказал, дефектным виноградом. Когда сторонники парадигмы рационального мышления встречаются с парадоксальным тезисом «Вначале была Психология», они напоминают психологам о таких отцах психологической науки, как Т. Фехнер, В. Вундт, Дж. Уотсон и И.П. Павлов, которые мечтали построить психологию по канонам классической физики. Они спешат заметить, что психофизика и экспериментальная психология тщательно изгоняли из исследований восприятия, памяти и мышления влечения и мотивы личности, лежащие в основе любых психических процессов. И они исторически правы.

Но, как в свое время писал Л.C. Выготский, именно за мотивами и аффектами открывается Жизнь. А когда из психологии изгоняют жизнь, то психологию покидает Душа. Тем самым возникает хрестоматийно известная ситуация, при которой из психологии вместе с водой выплескивается ребенок.

Печальным итогом подобной ситуации оказывается своеобразная родовая травма, которую переживали и переживают психологи самых разных школ и направлений, в том числе и автор настоящего предисловия. Порой эти переживания, свидетельствующие о возникшем при рождении психологической науки комплексе неполноценности, прорываются в сознание и облачаются в грустные строки:

 
Все можно
увидеть,
измерить
и взвесить,
Лишь Душу
нельзя
просчитать.
Веками
бессилье
психологов
бесит
И ночью
мешает
им спать.
 

Любое саморазоблачение имеет границы. Да и мудрый афоризм польского писателя Станислава Ежи Леца «Никому не рассказывайте своих снов. Вдруг к власти придут фрейдисты» напоминает мне, что исповедь о комплексах далеко не всегда освобождает от самих комплексов. К тому же никогда не следует забывать, что одними из самых искусных мастеров испытания сознания были инквизиторы, которые уже не раз в многострадальной истории человечества в отличие от фрейдистов становились подлинными обладателями социальной и ментальной власти.

В связи с этим я не буду далее каяться в своих комплексах, а открыто и честно признаюсь в пристрастности в третий раз выходящего в жизнь учебника «Психология личности».

Один из первых читателей этого учебника – известный эстонский психолог П. Тульвисте, ученик А.Р. Лурия, в рецензии на первое издание «Психологии личности» в 1990 г. писал, что это учебник, скорее, по будущей методологии психологии личности, интегрирующей культурную антропологию, эволюционную биологию, системный и деятельностный подход в рамках психологической науки. Но учебник стоит издать, дабы психология личности как самостоятельное научное направление и университетская дисциплина смогла отстоять свое место под солнцем. Слова П. Тульвисте оказались без преувеличения сбывшимся пророчеством.

Дух времени привел к тому, что в Советском Союзе, а затем и в России психология личности стала одной из интегрирующих дисциплин и востребованных направлений психологической науки. На факультетах психологии – вначале в МГУ им. М.В. Ломоносова, а затем в ряде других вузов – появились кафедры и специализация по психологии личности. С каскадом фундаментальных учебников по психологии личности (в основном западных трудов, озаглавленных «Теории личности») могут поспорить разве что многочисленные издания по социальной психологии и клинической психологии. Интерес к психологии личности, в методологическом смысле сшивающей общую психологию и психологию личности, социальную психологию и психологию личности, клиническую психологию и психологию личности, культурную антропологию и психологию личности, менеджмент и психологию личности, растет не по дням, а по часам^[3].

В такой социально-исторической ситуации учебник «Психология личности», надеюсь, остается методологическим путеводителем в этой области нашей науки именно в силу пристрастности и, осмелюсь заметить, необщего выражения лица.

Пристрастность этого учебника обусловлена несколькими причинами.

«Психология личности» пристрастна, прежде всего, потому, что установки мышления автора складывались в кругах общения культурно-деятельностной школы в психологии, или, как ее чаще называют, культурно-исторической школы Л.С. Выготского, А.Н. Леонтьева и А.Р. Лурия. Логика развиваемого в этой книге историко-эволюционного подхода в психологии личности была бы невозможна без диалогов с такой бессмертной плеядой психологов, как П.Я. Гальперин, Б.В. Зейгарник, A.B. Запорожец, Д.Б. Эльконин. К этой же плеяде я отношу своего ушедшего в 2004 г. друга – мастера междисциплинарного анализа в психологии, профессора кафедры психологии личности МГУ А.А. Леонтьева.

Для того чтобы читатели могли более рельефно ощутить дух культурно-деятельностной неклассической психологии, третье издание учебника «Психология личности» дополнено приложением «Социальная биография культурно-исторической психологии: круги общения», содержащим цикл статей о моих учителях, которые задавали координаты пристрастности всех исследований автора этой книги.

Во втором же приложении представлена полемика о проблемах психологии личности с таким ярким методологом науки, как Вадим Розин. Именно эта полемика позволила мне уточнить главный методологический ракурс третьего издания и назвать учебник «Психология личности: культурно-историческое понимание развития человека», а не «…принципы общепсихологического анализа».

Третья ось пристрастности учебника «Психология личности» связана с либеральным мировоззрением, которое исповедует автор, а тем самым с критическим отношением к любым тоталитарным или авторитарным системам, которые нивелируют личность и вынуждают человека, пользуясь названием классической книги Эриха Фромма, осуществлять «бегство от свободы».

Я учился духу свободы и достоинства в общении с писателем Владимиром Тендряковым, очерк которого «Люди или нелюди» является блестящим эссе по психологии личности. Обаянию вольного мышления я обязан философу Мерабу Константиновичу Мамардашвили, лекции которого стали для меня школой самостояния личности. В известном смысле именно под влиянием Владимира Тендрякова, Мераба Мамардашвили, а также известного фильма Михаила Ромма «Обыкновенный фашизм» была написана статья «Психология “обыкновенного фанатизма”», которая приведена в третьем приложении настоящего учебника.

И наконец, еще одна из координат пристрастности этого учебника самым непосредственным образом связана с моей собственной биографией. Мой отец, Григорий Львович Асмолов, имя которого прочно вошло в историю советской энергетики, свято верил, что наша страна станет страной свободы и достоинства. Именно от него я унаследовал эту веру, а также немного наивное желание превратить различные научно-исследовательские и образовательные проекты в социальную реальность. Эта установка на социальное проектирование реальности отражена в статье «Практическая психология и проектирование вариативного образования в России: от парадигмы конфликта – к парадигме толерантности» и в публицистическом эссе «Как закалялась… “Молодая гвардия”», своего рода мольбе о прощении перед поколениями людей, попавших под жесткие жернова социально-экономических реформ девяностых годов ушедшего XX века.

Я верю, что мифы и метафоры порой лучше передают смысл мировоззрения человека, чем самые строгие научные статьи. К таким мифам относится одна из притч о великом баснописце Эллады Эзопе.

Раб Эзоп, добившийся свободы благодаря своей мудрости, из-за происков злой воли и коварства оказывается ложно обвиненным в воровстве. И тогда он задает вопрос схватившим его стражам храма:

– Какая участь за кражу уготовлена рабу?

– Раба побьют за прегрешение палками и вернут хозяину, – отвечают стражи.

– А что ждет за тот же проступок свободного человека? – спрашивает окруживших его стражей Эзоп.

– По законам Эллады свободного человека за кражу сбрасывают со скалы в пропасть, – говорят стражи.

– Скажи, скажи скорей, что ты мой раб, и останешься жив, – уговаривает Эзопа его бывший хозяин.

В ответ на это предложение Эзоп поворачивается к стражам и говорит: