Читать книгу «Я – бронебойщик. Истребители танков» онлайн полностью📖 — Владимира Першанина — MyBook.

Не хочу долго обсуждать эту тему. Много позже, узнав огромную цифру пленных (в том числе перебежчиков), я не раз задумывался о причинах. Не могли же три миллиона человек сдаться в 1941 году просто так. И крути не крути, а напрашивается ответ: многие не хотели воевать, чего-то ждали от немцев. В общем, сложный это вопрос – и ответить на него трудно.

Скажу только, в чем уверен. Хорошо помогли немцам колхозы, в которые силком загнали почти всех крестьян, а несогласных выселяли из родных мест, ссылая порой на край света. Не зря позже, когда мы вошли в Европу, то почувствовали: люди там этих колхозов как огня боялись. Перебегали и дезертировали те, кто еще с Гражданской имел счеты к советской власти, ну и, конечно, самые трусливые, которые спасали свои шкуры. Не в обиду будет сказано, бежали выходцы из Средней Азии, Кавказа. Война казалась им чужой и ненужной.

Перед рассветом старшина шестой роты раздавал водку. Меркой ему служила объемистая алюминиевая кружка, куда он на глазок наливал из десятилитрового термоса.

– Торопитесь, подешевело, – весело выкрикивал старшина.

По бульканью я понял, что наливают от души. Граммов по сто пятьдесят, а то и больше. Большинство пили не закусывая, лишь смолили цигарки. Были такие, кто не пил. Они тоже не ели, и термосы с мясной кашей остались нетронутыми. Люди боялись ранений в живот и шли в бой с пустым брюхом, так издавна считалось безопасней.

Вскоре бидон опустел. Тем, кому водки не хватило, старшина доливал из фляжек, которыми был обвешен его помощник. Рота вместе с новичками насчитывала человек сто. Мои бронебойщики пили немного. Обращение с тяжелым оружием требовало трезвой головы. Да и вообще, все это задурманивание накануне атаки было противно. Хотя я понимал, что без хорошей порции водки людей поднять в атаку будет труднее.

Мы занимали свои места в окопах под гул возбужденных, быстро пьяневших бойцов (особенно молодых) и грохот начавшейся артиллерийской подготовки.

– Нельзя так пить, – торопливо говорил Родион Шмырёв. – Они же ничего не соображают.

Я его почти не слышал. Притянув за ворот шинели, крикнул на ухо:

– Не мудри, грамотей. Им и не надо много понимать. Пробежать поле, не останавливаясь, и ворваться в траншеи. А иначе не поднимешь.

Немецкие позиции окутались дымом. Взрывались снаряды, мины, что-то вспыхивало, поднимались фонтаны земли. По сигналу зеленой ракеты началась атака. Поле стало словно живым, превратилось в сплошную шевелящуюся массу. Как я понял, наступали при поддержке нескольких танков все три батальона.

– Танки… танки… они им сейчас дадут.

Грохот наших орудий и минометов утих. Люди бежали в основном молча. Лишь отдельные бойцы выкрикивали «За Родину! Ура!» или матерились. Молчали, чтобы сберечь силы и быстрее пробежать поле. Стрелять тоже никто не стрелял, хотя всем предписывалось вести огонь из личного оружия.

Зато бегло хлопали орудия «тридцатьчетверок», строчили танковые пулеметы. Немецкие позиции поначалу молчали, затем в разных концах засверкали вспышки.

Остановился один танк, остальные прибавили ходу. Усилился огонь немецких пулеметов, то в одном, то в другом месте падали люди.

Все три моих расчета и «дегтярев» Родьки Шмырёва дружно стреляли. Противотанковое ружье работает быстро. Сильный удар отдачи, лязг затвора, выбрасывающего гильзу, и мой помощник Гриша Тищенко уже вставляет в казённик новый патрон.

Наши трассеры – зеленого цвета. Они за полсекунды пронизывают поле, исчезая в дымящихся немецких укреплениях. Это стрельба наугад, толку от нее мало.

Возле проволочных заграждений взрывается на мине и вспыхивает «тридцатьчетверка». Саперы возились там всю ночь, но мины, конечно, остались. Я вспоминаю инструкцию и даю своим команду:

– Вперед!

– Куда вперед? – крикнул второй номер из расчета Федора Долгушина, тот самый ефрейтор, который говорил, что нас перебьют, едва высунемся. – Глянь, сколько мертвецов валяется!

– Лежат, а не валяются! – крикнул я в ответ.

Вдвоем с Тищенко подхватили ружье. На плече болтался автомат, ремень оттягивали подсумки, за спиной – вещмешок с боеприпасами. Как побежишь с таким грузом?

Все же приспособились, побежали. Тяжелое ружье раскачивалось не в такт. Спотыкался то я, то Гриша. Вот и первые убитые. Протаявший от крови снег, задранные шинели, смерть раскидала людей как попало.

Навстречу брели двое раненых, опираясь друг на друга.

– Как там? – на секунду остановившись, спросили мы.

– Как всегда, – отозвался один из них. – Бьют нас в лоб, а мы никак не поумнеем.

Второй, с подвязанной челюстью, согласно кивнул. Говорить он не мог.

Погибших стало попадаться больше, и отчетливо слышался свист пуль. Пока летящих высоко над головой, шальных. Но скоро и нас возьмут на прицел. Возле давно сгоревшей «тридцатьчетверки» сидели и лежали еще несколько раненых. К танку кинулся один из наших расчетов, имя командира-сержанта я не запомнил. На него заорали, даже направили ствол винтовки:

– Куда прешь? Всех угробить хочешь?

Но сержант с помощником уже пристраивал свое ружье возле опрокинутой башни. Федя Долгушин показал мне на старые окопы. Другого укрытия поблизости не было, а стрельба усиливалась. Наши расчеты держались вместе. С «дегтяревым» на плече не отставал Родька Шмырёв со своим вторым номером. Дружно прыгнули в ближние окопы.

Шагах в сорока горела «тридцатьчетверка», ветер тащил маслянистый шлейф дыма. Может, это дымовое прикрытие и помогло нам добраться до старых окопов невредимыми. Снег в них осел до половины, был вязким и мешал двигаться.

Мы торопливо разгребали снег, устанавливали на бруствер ружья, а Родька – свой пулемет. Окопы оказались довольно глубокими. Среди утоптанного снега валялись поржавевшие гильзы, обрывки бинтов, пробитая осколками каска. Здесь тоже в свое время воевали братья-славяне, но были отброшены. Теперь мы снова наступали. Проверили, не набился ли в стволы снег, выбрали цель и открыли огонь.

В пределах видимости (а это примерно на участке двух батальонов) атаку немцы отбили. Коптящими кострами были отмечены догоравшие танки, кажется, четыре или пять машин.

Та, которая неподалеку от нас, взорвалась. Еще одна «тридцатьчетверка» завалилась в овражек. Удивительно, что при таком наклоне не сорвалась башня. Впрочем, она уткнулась стволом в землю. Двое танкистов, выбравшись наружу, стреляли из пулемета.

Пехота тоже залегла у проволочного ограждения. Людей спасали окопы, снежные норы и тела погибших товарищей, за которые они прятались. Несколько человек вели огонь, большинство лежали, не решаясь проявлять какую-либо активность.

Их можно было понять. С расстояния ста пятидесяти метров били немецкие пулеметы, сыпались частые автоматные очереди. Иногда, кувыркаясь, вылетали гранаты с длинными деревянными ручками. Хоть и удобные для броска, они взрывались с большим недолетом, но бодрости залегшим цепям это не прибавляло.

Поднимутся люди и через сотню шагов (если пробегут) угодят под град осколков довольно сильных «колотушек» М-24. Люди медленно отползали. Там, где шевелился снег, взлетали фонтанчики пуль, красноармейцы снова замирали.

Нам с Федей Долгушиным и пулеметчиком Родькой Шмырёвым тоже не давали развернуться. После первых же выстрелов получили в ответ целый град мелких 50-миллиметровых мин и очереди из МГ-34. Две скорострельные трубы, установленные в передовых окопах, раздолбали бы нас. Но вмешались наши батальонные минометчики и накрыли оба мелких миномета.

На всякий случай мы переползли в соседние окопы, где нас отыскал ротный лейтенант Ступак. Был он весь закопченный, в помятой каске, на лице застыла струйка крови.

Отдышавшись, спросил:

– Сидите? Ну-ну. Самое время.

– Только что из-под мин выползли, – огрызнулся я.

– Вы-то выползли, а половина роты уже накрылась. Видите вон тот дзот, или очки нужны?

– Видим.

– Ну и бейте по нему. Живее! А я покурю пока.

Ничего не скажешь, смелый мужик Ступак, раз под нос фрицам забрался.

Я прицелился в дзот, сложенный из шпал, наскоро замазанных белилами. Расстояние не превышало трехсот метров. Со второго выстрела угодил в амбразуру. Гриша Тищенко тут же вставил в казённик новый патрон, но по нам хлестнул пулемет из бронеколпака. Мы одновременно нырнули в спрессованный снег.

Федя Долгушин угодил в бронеколпак одной и другой пулей. Несмотря на шум, я услышал два звякающих удара. Фрицы опустили броневую заслонку, в узкое отверстие сержант попасть не смог. Тем временем снова ожил пулемет в дзоте.

По нему, укрываясь за лежавшей на снегу башней «тридцатьчетверки», ударил наш третий расчет ПТР. В ответ последовала длинная, рычащая очередь МГ-34 (тринадцать пуль в секунду). Башня звенела от многочисленных попаданий, сверкали вспышки разрывных и трассирующих пуль.

Мы отчетливо разглядели, как отбросило попаданиями сержанта, он застыл на снегу, разбросав руки. Его помощник сдернул с башни ружье и спрятался за броней.

– Долго нам везло, – пробормотал Родька Шмырёв.

На этом наши беды не закончились. Ожил 50-миллиметровый миномет. Наверстывая упущенное, выпустил с десяток мин подряд. Один из бойцов отделения Черникова, почти мальчишка, выскочил наружу. Присел, закрывшись руками и винтовкой.

Мина рванула рядом. Филипп Черников втащил его в окоп. Парень кричал и вырывался. У него была изорвана в клочья шинель, из перебитой руки текла кровь.

– Мамоньки, убили… насмерть убили.

Несколько осколков угодило в лицо. Кровь кое-как остановили, перетянули руку. Стали искать, с кем отправить его в тыл. Федор Долгушин, стрелявший по бронеколпаку, повернулся ко мне:

– У меня напарника ранили.

– Сильно?

– В руку навылет. Кость вроде цела.

– Пусть пока остается. У нас людей нет.

Но пожилой ефрейтор, намотав прямо на гимнастерку полотенце, и затягивая зубами узел бинта, взмолился:

– Рука не шевелится, и в голове гудит… я поползу… трое детей.

– Пусть ползет. Толку с него не будет. Захвати с собой мальчишку. Дотащишь?

– Дотащу, – с готовностью кивал боец. – Не сомневайтесь.

Он довольно резво подхватил мальца с перебитой рукой на спину и потащил в тыл. Я его понимал. Ефрейтор уже ни во что не верил и старался сохранить себя ради детей.

– Как трактор волокет, – невесело засмеялся Родька Шмырёв.

Он опустошил очередной диск и утопил ствол в снегу, который зашипел от раскаленного металла.

– Вы с дзотом долго возиться будете? – напомнил лейтенант Ступак, хладнокровно набивая опустошенный диск своего автомата.

У тридцатилетнего лейтенанта Юрия Ступака было худощавое костлявое лицо. Каску он сбросил, оставшись в шапке со звездочкой. Серая обмороженная кожа на скулах шевелилась – он что-то бормотал, пристраивая автомат на бруствере.

Я приказал Родиону послать своего второго номера в помощь Долгушину. Ворочать и перетаскивать с места на место громоздкое ПТРД в одиночку было тяжеловато.

Дзот мы все же подожгли. Федя Долгушин с напарником проползли по низине метров сто и всадили в амбразуру несколько пуль. Пошел дым, а затем загорелись просмоленные шпалы. Немцы пытались потушить огонь, но помог своим «дегтяревым» Родион Шмырёв. Из двух ружей и пулемета выкурили расчет и открыли огонь по убегающим пулеметчикам. Ротный, убедившись, что для его ППШ расстояние слишком большое, окликнул меня:

– Ну-ка, дай винтовку, которую ефрейтор оставил. Раззява!

Ступак с первых дней войны ничего не знал о судьбе своей семьи (жена и двое детей), жившей в военном городке под Брестом. Лейтенант видел, как безжалостно бомбили эшелоны с эвакуированными. Боль от переживаний и злость на оккупантов не покидали его.

Он метко стрелял. Не раз, обходя окопы, брал у кого-нибудь винтовку и стрелял в высунувшегося фрица, не глядя на расстояние. Метров с трехсот, как правило, не промахивался.

Сейчас он тоже свалил одного из пулеметчиков. Второго срезал из «дегтярева» Родька Шмырёв. Третий фриц из дзота успел нырнуть в кусты и уйти от точной пули лейтенанта.

– Ах ты бля! – ругнулся Ступак, высматривая новую цель.

Теперь я вел огонь по бронеколпаку. Двое уцелевших танкистов с догоравшей «тридцатьчетверки», где остались в огне два их товарища, расстреляли диски своего пулемета и кричали мне:

– Добивай его, гада!

Пуля звякнула и согнула заслонку, наполовину прикрывающую амбразуру. Для стрельбы немецким пулеметчикам осталась слишком узкая щель. Было видно, что они пытались расширить ее какой-то железякой. Мы выстрелили с Долгушиным одновременно. Одна из пуль разорвала уже вогнутую пластину и угодила внутрь.

Лейтенант Ступак воспользовался паузой (хотя вовсю вели огонь немецкие винтовки и автоматы), закричал, размахивая своим ППШ:

– За Родину, за Сталина… Вперед!

Голос сорвался, он хрипел. Но рота уже поднималась. Было страшно, но и оставаться в снегу под носом у немцев было не менее страшно. Люди понимали, что за час – два их всех выбьют.

Фонтанами плясали на снегу частые взрывы 50-миллиметровых мин. Сноп мелких осколков ударил в лицо красноармейца. Крик обреченного человека заставил вскочить лежавших поблизости. Лейтенант Ступак бежал, стреляя из своего ППШ, бок о бок с ним наступали с десяток бойцов. Штыки их винтовок были примкнуты.

Матерясь, встали в рост закопченные танкисты. Пулемет без патронов они оставили. Бежали с наганами и «лимонками» в руках. Я разглядел нашего соседа Филиппа Черникова. Видимо, взводного лейтенанта убили, и он вел за собой весь взвод, вернее, его остатки.

Какой-то период боя выпал у меня из памяти. Я лихорадочно стрелял по вражеским вспышкам. Затем в прицеле стали мелькать шинели наших красноармейцев. Мы подхватили свои ружья и выбрались из вязкого снега.

Продираясь сквозь остатки колючей проволоки, порвал ватные штаны. Помог выпутаться Гришка. Он волок меня, как трактор, ухватившись за ствол ружья. Делая очередной шаг, увидел тело красноармейца, лежавшего на спине с открытыми ртом и глазами. Я хотел шагнуть в сторону, но не успел. Впечатал свой огромный валенок в живот лежавшему. Человек издал екающий звук, дернулись руки, но он был мертв – я понял это по цвету лица.

От нас не отставал помощник погибшего сержанта. На лице застыла кровь, но он упорно тащил на плече ПТР.

– Живой? – окликнул я его.

– Нормально. Башка только гудит.

Он был без каски. Из порванной ушанки торчали клочья ваты. Видно, парня зацепило, но он продолжал упорно бежать.

Уже шла рукопашная схватка. Мелькали приклады, штыки, саперные лопатки. Немецкий лейтенант, в каске и туго затянутой портупее, стрелял из пистолета и что-то выкрикивал, поднимая боевой дух подчиненных. Он в упор застрелил одного, затем другого красноармейца. Набежавший сбоку боец с силой вонзил офицеру штык в живот и подобрал пистолет.

Уцелевший пулеметчик из бронеколпака вылез наружу со своим МГ-34. Успел дать одну, другую очередь. Ротный Ступак срезал его из ППШ, пули продырявили каску и голову. Двое красноармейцев подняли пулемет. Ступак распоряжался, куда его развернуть.

Нас догнал старший лейтенант Зайцев и приказал открыть огонь по грузовику с пушкой на прицепе. В кузове сидели человек семь солдат, отстреливаясь из автоматов. Грузовик – это не танк. Вместе с Федей Долгушиным мы продырявили борт, полетели щепки.

– По шинам бейте!

Одна из пуль ударила в двигатель, грузовик вильнул и остановился. Солдаты прыгали на снег и убегали, горел мотор, вспыхнул брезентовый полог. Родион Шмырёв, забыв о предупреждениях, снова стрелял длинными очередями. Ствол задирало, и в цель он не попадал.

Подкатили «максим». Командир расчета был опытный. Старый пулемет ровно вел строчки пуль. Свалил одного, другого немца, остальные исчезли в низине. Несколько бойцов добежали до грузовика, хотели отцепить пушку, но мешал сильный жар. Тогда они стали обшаривать трупы в поисках трофеев.

Рванули снаряды в лафете, перевернув пушку. Любители добычи шарахнулись прочь. Их спасло, что калибр пушки был 50 миллиметров, а снаряды в большинстве бронебойные. Горел порох в раскалившихся гильзах, рванули три-четыре фугаса, развалив лафет на части.

Я собрал свое поредевшее отделение. Мне рассказывали, как погиб сержант, командир третьего расчета.

– В горло и в плечо пули угодили, – тыкал себя пальцем рослый парень с ямками оспин на лбу и щеках. – Наповал срезали.

1
...